Авраамий (Чурилин)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Авраамий и фамилией Чурилин.

Епископ Авраамий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Пензенский и Саранский
8 мая — 23 сентября 1935
Предшественник:	Ириней (Шульмин)
Преемник:	Феодор (Смирнов)
Епископ Марийский, викарий Нижегородской епархии
16 сентября 1931 — 8 мая 1935
Предшественник:	Иоанн (Широков)
Преемник:	Сергий (Куминский)
Епископ Скопинский, викарий Рязанской епархии
20 октября 1928 — 30 июня 1930
Предшественник:	Смарагд (Яблоков)
Преемник:	Игнатий (Садковский)
Епископ Нолинский, викарий Вятской епархии
19 сентября — 20 октября 1928
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Александр (Малинин)
Епископ Сызранский, викарий Ульяновской епархии
22 февраля 1926 — 19 сентября 1928
Предшественник:	Амвросий (Казанский)
Преемник:	Серафим (Протопопов)
Имя при рождении:	Адриан Алексеевич Чурилин
Рождение:	20 августа (1 сентября) 1867(1867-09-01) село Морки, Царевококшайский уезд, Казанская губерния
Смерть:	12 января 1938(1938-01-12) (70 лет) Архангельск

Епископ Авраамий (в миру Адриан Алексеевич Чурилин; 20 августа (1 сентября) 1867, село Морки, Царевококшайский уезд, Казанская губерния — 12 января 1938, Архангельск) — епископ Русской православной церкви, епископ Пензенский и Саранский.

Биография

Родился 20 августа (1 сентября) 1867 года в селе Морки Царевококшайского уезда Казанской губернии (ныне районный центр в республике Марий Эл), 22 августа крещён в местном Богоявленском храме священником Василием Преображенским.

В 1889 году, в возрасте 14 лет, отдан на воспитание в Иоанновский монастырь в Казани, а в 1890 году был принят в Казанскую учительскую семинарию, чему способствовало хорошее знание им марийского языка.

С 15 августа 1894 по 1 сентября 1895 года нёс послушание учителя пения в школе Братства святителя Гурия при Михаило-Архангельском мужском монастыре, находившемся в Козьмодемьянском уезде Казанской губернии.

Его способности к церковному пению были отмечены, и 1 сентября 1895 года директор Казанской учительской семинарии Николай Бобровников направил Адриана Чурилина «для пополнения знаний» в Москву в Синодальное училище церковного пения, где он обучался до 1 октября 1896 года. Одновременно окончил консерваторию.

Затем, до 28 января 1900 года, работал в Москве учителем пения в Харитоньевском начальном училище и Долгоруковском городском ремесленном училище.

27 февраля (11 марта) 1900 года был рукоположён в сан диакона, однако за недостатком вакансий, ему пришлось поступить на должность псаломщика в Благовещенский собор в Казани. 7 июня того же года переведён на должность псаломщика в Духосошественскую церковь.

14 сентября того же года назначен протодиаконом в Спасо-Преображенский женский монастырь в Казани.

С 1 ноября того же года служил в Феодоровском женском монастыре.

С 27 июля 1901 года служил в Крестовоздвиженской церкви при Казанском университете.

С 8 октября 1903 года служил в Благовещенском соборе Казани.

После кончины супруги Екатерины Кондратьевны 23 февраля 1905 года поступил в число братии Троице-Сергиевой лавры.

15 апреля 1907 года был переведён в Почаевскую Свято-Успенскую лавру Волынской епархии, где 7 июня того же года пострижен в монашество с именем Авраамий, а 10 июня возведён в сан архидиакона. Ему было определено место заведующего лаврским архиерейским хором.

5 мая 1909 года переведён в Александро-Невскую лавру, 6 мая награждён орденом святой Анны третьей степени, 13 марта 1912 года назначен на должность уставщика Лавры.

17 января 1917 года назначен ризничим и членом Духовного собора Александро-Невской лавры.

25 февраля 1917 года в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга архиепископом Финляндским и Выборгским Сергием (Страгородским) был рукоположён в сан иеромонаха. На следующий день в Крестовой церкви митрополичьего дома митрополитом Санкт-Петербургским Питиримом (Окновым) был возведён в сан архимандрита.

28 июня 1917 года участвовал во вскрытии и освидетельтвовании мощей Александра Невского в соответствии с секретным словесным определением Синода.

С 4 августа 1917 по 15 февраля 1918 года был помощником председателя временного присутствия Духовного собора Лавры.

С 21 декабря 1917 по 27 января 1918 годы на архимандрита Авраамия как на помощника председателя Духовного собора Лавры было возложено временное исполнение должности наместника.

С марта 1918 по сентябрь 1919 года был членом хозяйственного управления Лавры.

С 22 февраля 1920 года был членом приходского совета лаврских церквей.

По воспоминаниям Сампсона (Сиверса):

Александро-Невская Лавра!!! Монахи — красавцы, изумительно-отчеканенные дикции, чтецы непревзойдённые! Собраны со всей России. Очень редкие голоса, абсолютные октавы! А священник Авраамий [Чурилин]! Он священномученик — архидиакон Александро-Невской Лавры! Это была изумительная красота. Он славился своим голосом, он был выше Шаляпина. А когда он читал Евангелие — это было что-то неземное, бархат­ный бас и дикция Авраамия

В 1922 году, помимо Александро-Невской лавры, совершал богослужения и в Иоанновском монастыре Петрограда, где был погребён почитаемый им Иоанн Кронштадтский.

Покинул Александро-Невскую лавру после её перехода в руки обновленцев. 5 декабря 1922 года епископ Петергофский Николай (Ярушевич) подписал документ об увольнении архимандрита Авраамия в отпуск за пределы Петроградской епархии.

В январе 1923 года уехал в Рязань; около полутора лет совершал богослужения на дому, не служа на приходах.

В 1924 году поехал на приём к Патриарху Тихону и там встретил делегацию верующих из города Коврова Владимирской губернии, просивших себе священника. Находившийся в это время в Москве епископ Владимирский и Звенигородский Николай (Добронравов) по благословению Патриарха определил архимандрита Авраамия на должность священника в Ковров.

В феврале 1926 года Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский) вызывает его в Нижний Новгород, где 7 марта того же года состоялась его хиротония во епископа Сызранского, викария Ульяновской епархии.

Боролся с обновленчеством. В «обращении Чувашского епархиального управления в НКВД Чувашской АССР об ограничении регистрации религиозных общин тихоновской ориентации» от 4 января 1927 года чувашский обновленческий епископ Тимофей (Зайков) просили Наркомат внутренних дел «не принимать на регистрацию те религиозные общины, в которых значатся и будут значиться чуждые Чувашской епархии епископы тихоновской ориентации», в числе которых был назван и епископ Авраамий. В том же месяце епископ Тимофей (Зайков) сообщал в Административный отдел НКВД, что «не перестают вмешиваться в дела Чувашской епархии чуждые последней епископы: Афанасий Спасский (проживает в г. Казани), Авраамий Сызранский, Иоаким Алатырский, имея целью окончательно аннулировать ненавистную им, как русским по происхождению, Чувашскую епархию» (на самом деле епископ Авраамий был марйицем).

10 мая 1928 года, согласно прошению, освобождён от управления викариатством.

19 сентября 1928 года назначен епископом Нолинским, викарием Вятской епархии.

С 20 октября 1928 года — епископ Скопинский, викарий Рязанской епархии.

Протоиерей Анатолий Правдолюбов так вспоминал о епископе Авраамие:

Нередко служил тогда в Рязани благостный Архипастырь, весь белый, с огромной бородою — бывший Архидиакон Александро-Невской лавры <…> — епископ Скопинский Авраамий. Когда он благословлял или помазывал освященным елеем, то несколько варьировал благословляющие слова, каждому говоря очевидно то, что ему больше подходит. Мне он говорил: «Просвети, Господи, и умудри». У него был прекрасный голос — бас, но ещё прекраснее, видимо, было его духовное устроение, что сказалось в одном исключительном событии, рассказанном мне скопинцами впоследствии <…>. Был какой-то большой праздник. Владыка стоял на кафедре, по обеим сторонам которой предстояло духовенство. Внезапно налетела грозовая туча, и ударила в церковный купол молния. Она прошла в землю через люстру и через стоявшего близ люстры батюшку, расплавив на нём крест и разорвав сапог на одной ноге. Батюшка был убит молнией мгновенно, а весь остальной сонм упал на землю и лежал без сознания несколько минут. Когда очнулись все, Владыка Аврамий сказал неожиданно для многих следующее: «Один лишь наш собрат был вполне готов к переходу туда, а нам надлежит ещё приготовиться покаянием».

16 июля 1930 года направил Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Нижегородскому Сергию (Страгородскому) письмо с просьбой о почислении на покой: «С глубокой скорбью вынуждаюсь ходатайствовать пред Вашим Высокопреосвященством о снятии с меня послушания по управлению вверенным моему недостоинству Скопинским викариатством Тульской епархии с увольнением на покой вследствие болезненного состояния моего, а также отсутствия возможности выплачивания государственного подоходного налога, значительно превышающего действительную сумму получаемых на моё содержание добровольных пожертвований». 30 июля того же года решением митрополита Сергия (Страгородского) и Временного Патриаршего Священного Синода при нём уволен на покой согласно прошению.

С 16 сентября 1931 года — епископ Марийский, викарий Нижегородской епархии.

На 1933 год, согласно данным, которые епископ Авраамий представил для своей официальной регистрации в Горьковском крайисполкоме, в подчинении епископа Марийского находились Горномарийский, Звениговский, Йошкар-Олинский, Мари-Турекский, Моркинский, Новоторъяльский, Оршанский, Сотнурский и Юринский районы.

19 июня 1934 года в связи с усвоением Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию титула митрополита Московского и Коломенского написал поздравительное донесение на имя Временного Патриаршего Синода, где отмечал:

Усердно прошу Патриарший Священный Синод присоединить к общему хору приветствий и смиренный голос моего недостоинства и вверенной мне марийской паствы: «Его Блаженству, Блаженнейшему Сергию, митрополиту Московскому и Коломенскому, многая лета! „кугу курым лижы!!“». Указ из Патриархии об усвоении отличий по достоинству Патриаршему Заместителю принят духовенством и верующим народом Марийской епархии с большим восторгом сердечного чувства.

8 мая 1935 года назначен епископом Пензенским и Саранским, но не успел выехать из Йошкар-Олы, так как 23 мая был арестован и помещён во внутреннюю тюрьму НКВД по Марийской автономной области. Обвинялся по статье 58-10 Уголовного кодекса РСФСР в «пропаганде контрреволюционных монархических идей», устроении «тайных собраний верующих в честь монархистов-погромщиков» (имелись в виду отслуженные епископом Авраамием панихиды по Иоанну Кронштадтскому), призыве к молитве «о гибели советской власти» (так был расценен новогодний молебен, отслуженный 14 января 1935 года по дореволюционному чину в Вознесенском храме).

На допросах, проведённых 23 и 26 мая, 20 июля, 17 августа того же года, очных ставках 7 и 17 августа своей вины в контрреволюционной деятельности не признал, заявил о лояльности по отношению к советской власти, настаивал, что «новогодний молебен служился исключительно потому, чтобы отблагодарить Бога за прошедший год и попросить благословение Божие на предстоящий новый год», что «Иоанна Кронштадтского я считал и считаю великим подвижником благочестия и молитвенником. В эти панихиды я призывал верующих наряду с поминовением Иоанна Кронштадтского молиться и за своих умерших родственников».

Уволен на покой не позднее 23 сентября 1935 года, когда состоялась хиротония Феодора (Смирнова) во епископа Пензенского.

16 ноября 1935 года Особым совещанием при НКВД СССР епископ Авраамий был приговорён к трём годам ссылки в Северный край.

Проживал в Архангельске, где 15 декабря 1937 года был вновь арестован. На допросе категорически отверг все обвинения в контрреволюционной агитации. 4 января 1938 года приговорён к расстрелу тройкой УНКВД по Архангельской обл. 12 января расстрелян. Погребён в общей могиле, место которой неизвестно.

Отрывок, характеризующий Авраамий (Чурилин)

– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.