Азулай, Авраам

Авраам Азулай (ивр. ‏אברהם בן מרדכי אזולאי‏‎; 1570—1643) — марроканский каббалист, автор комментария Ор ха-хама (рус. — «Свет Солнца») к Книге Зоар и книги Хесед ле-Авраам (рус. — «Милосердие Авраама»).

Авраам Азулай был одним из первых, кто объявил об отмене всех ограничений на изучение Каббалы, написав в своей книге «Милосердие Авраама», что начиная с 1540 года запрет на изучение Каббалы снят.

Азулай писал в «Милосердии Авраама», что наиболее важная духовная трансформация начнётся в 5760 году по еврейскому летоисчислению. Это будет эпоха, когда Каббала распространится во все концы земли, период, когда сократятся время и расстояние. Время, когда секреты бессмертия начнут открываться на глазах у всего мира. Год 5760 по еврейскому календарю соответствует 2000 году по григорианскому календарю.

В последние годы своей жизни Авраам Азулай переехал в город Хеврон, в котором он похоронен на старом еврейском кладбище.

Авраам Азулай и меч султана

Последние годы своей жизни Авраам Азулай провел в городе Хеврон, который считается святым как для евреев, так и для мусульман.

Главная святыня Хеврона — Пещера Махпела, которую каббалисты считают окном, соединяющим духовный и материальный мир. По преданию, человек, зашедший в пещеру, которая находится под молитвеным домом, должен покинуть материальный мир.

Однажды пещеру Махпела посетил турецкий султан и случайно уронил свою саблю в колодец. Сабля была дорогая и Султан послал своих слуг в пещеру, находящуюся под молитвеным домом. Однако слуги не вернулись. Местные жители рассказали султану тайну пещеры и даже под страхом смертной казни не были готовы спустится в неё. Тогда один из советников султана посоветовал ему потребовать от евреев достать саблю, иначе султан обещал жестоко наказать их.

Авррам Азулай взял на себя эту миссию и спустился в пещеру. По преданию там он встретил Адама с Евой, Авраама с Саррой и других праотцов, которые объявили ему, что он должен покинуть наш мир. Однако, для избежания кары султана против евреев Хеврона, Аврааму Азулаю было позволено быть первым в истории человеком, вернувшимся из пещеры праоотцов. Авраам Азулай вернул саблю султану, собрал евреев и объявил им, что должен покинуть материалный мир. После этого целую ночь он вёл урок, а на утро скончался.

Литература

• Азулаи, семья // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.

Отрывок, характеризующий Азулай, Авраам

– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.