Аврелия (мать Гая Юлия Цезаря)

Аврелия
AVRELIA
Дата рождения:	II век до н. э.
Место рождения:	Рим
Место смерти:	Рим
Отец:	один из Аврелиев Котт
Супруг:	Гай Юлий Цезарь Старший
Дети:	1. Юлия Старшая 2. Юлия Младшая 3. Гай Юлий Цезарь

Авре́лия (лат. Aurelia; умерла в 54 году до н. э.) — римская матрона, мать Гая Юлия Цезаря. Упоминается античными авторами в связи с рядом эпизодов из биографии её сына.

Биография

Происхождение

Аврелия принадлежала к плебейскому роду Аврелиев, представители которого занимали курульные должности только с середины III века до н. э. и поэтому считались во II веке «новой знатью», хотя и обладали уже богатством и влиянием. В деталях её происхождение неизвестно. Светоний называет консула 75 года до н. э. Гая Аврелия Котту родственником сына Аврелии — Гая Юлия Цезаря; отсюда в историографии делают вывод, что Аврелия принадлежала к семейству Аврелиев Котт.

Существует гипотеза, что мать Цезаря была дочерью некоего Марка Аврелия Котты и сестрой Гая, Марка и Луция — консулов 75, 74 и 65 годов до н. э. соответственно; Э. Бэдиан считает, что термин propinquus, который Светоний применяет по отношению к Гаю Котте, исключает такой вариант. Согласно родословной схеме Р. Биллоуза, Аврелия была дочерью Луция Аврелия Котты, консула 119 года.

Брак

В последние годы II века до н. э. Аврелия вышла замуж за Гая Юлия Цезаря — представителя одного из древнейших патрицианских родов Рима, усиливавшего в то время свои позиции благодаря свойству с могущественным Гаем Марием (последний был женат на сестре Цезаря). В этом браке родились трое детей:

• Юлия Старшая, ставшая женой Луция Пинария и Квинта Педия;
• Гай Юлий Цезарь, родившийся в 100 или 102 году до н. э.;
• Юлия Младшая, жена Марка Атия Бальба.

Тацит в своём «Диалоге об ораторах» упоминает Аврелию в числе тех римлянок, которые дали образцовое воспитание своим сыновьям. Аврелия «сле­ди­ла не толь­ко за тем, как дети учат­ся и как выпол­ня­ют свои дру­гие обя­зан­но­сти, но и за их раз­вле­че­ни­я­ми и заба­ва­ми, вно­ся в них бла­го­че­стие и бла­го­при­стой­ность». Жену Цезаря «хва­ли­ли за образ­цо­вый поря­док в доме и неустан­ную забо­ту о детях».

Гай Юлий Старший умер уже в 86 или 84 году до н. э., пройдя cursus honorum до претуры и оставив троих детей на попечении Аврелии.

Вдовство

Уже в 82 году до н. э. в очередной гражданской войне одержал победу враг марианской партии Луций Корнелий Сулла. Он потребовал от юного Цезаря расторжения брака с дочерью Цинны, политического союзника Мария, но тот ответил отказом; Аврелии пришлось умолять диктатора о том, чтобы тот сохранил жизнь её сыну.

В следующий раз Аврелия упоминается в источниках уже в 60-е годы до н. э. Античные авторы рассказывают, что Гай Юлий-младший, отправляясь на выборы верховного понтифика, поцеловал прослезившуюся мать со словами: «Сего­дня, мать, ты уви­дишь сво­е­го сына либо вер­хов­ным жре­цом, либо изгнан­ни­ком» (вариант Светония: «Или я вер­нусь пон­ти­фи­ком, или совсем не вер­нусь»).

В 62 году Аврелия сыграла важную роль в скандале, связанном с Публием Клодием Пульхром. Этот молодой аристократ с одиозной репутацией, если верить Плутарху, влюбился во вторую жену Цезаря Помпею, и та ответила ему взаимностью. Но любовники не могли встречаться из-за бдительности Аврелии, которая постоянно наблюдала за невесткой. Тогда Клодий дождался таинств Доброй Богини, происходивших в доме Цезаря, и проник туда, переодевшись арфисткой. Но одна из служанок по его голосу поняла, что это мужчина, и подняла тревогу.

«Авре­лия, пре­кра­тив совер­ше­ние таинств и при­крыв свя­ты­ни, при­ка­за­ла запе­реть две­ри и нача­ла обхо­дить со све­тиль­ни­ка­ми весь дом в поис­ках Кло­дия. Нако­нец его нашли укрыв­шим­ся в ком­на­те слу­жан­ки, кото­рая помог­ла ему вой­ти в дом, и жен­щи­ны, обна­ру­жив­шие его, выгна­ли его вон».

— Плутарх. Цезарь, 10, 3-4.

В суде над Клодием, обвинённым в святотатстве, Аврелия дала свои показания. В результате этих событий Цезарь развёлся с Помпеей.

Аврелия умерла в 54 году до н. э., когда её сын находился в Галлии. Она ненадолго пережила свою внучку Юлию.

В художественной литературе

Аврелия действует в романах Колин Маккалоу «Первый человек в Риме» и «Венец из трав».

Источники и литература

Источники

1. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М., 1994. — ISBN 5-02-011570-3, 5-02-011568-1.
2. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 12—281. — ISBN 5-86218-365-5.
3. Тацит. Диалог об ораторах // Сочинения. — СПб.: Наука, 1993. — С. 356—384. — ISBN 5-02-028170-0.
4. Зарщиков А. Фамильные связи Цезаря и его ранняя политическая карьера // Новый век: глазами молодых. — 2003. — Вып. 1. — С. 5-12.

Литература

1. Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162—207.
2. Егоров А. Юлий Цезарь. Политическая биография. — СПб.: Нестор-История, 2014. — 548 с. — ISBN 978-5-4469-0389-4.
3. Clebs E. Aurelia // RE. — 1896. — Т. II, 2. — С. 2543.
4. Iulius 545 (Iulia) // RE. — 1918. — Т. Х, 19. — С. 893-894.
5. Iulius 546 (Iulia) // RE. — 1918. — Т. Х, 19. — С. 894.

Отрывок, характеризующий Аврелия (мать Гая Юлия Цезаря)

– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.