Австралия в Первой мировой войне

Австралия вступила в Первую мировую войну 4 августа 1914 года, объявив войну Германии.

После объявления Великобританией войны Германии в начале Первой мировой, реакция австралийского правительства последовала незамедлительно после слов премьер-министра Джозефа Кука, датировавшихся 5 августа 1914 г.: «…Если Империя объявила войну, то Австралия поступит так же», которые отразили мнение многих австралийцев, считавших, что объявление войны незамедлительно поступит и от Австралии. Отчасти такая реакция определялась из-за большого числа британских граждан и первого поколения англо-австралийцев, входивших в то время в этнический состав населения страны. Действительно, по окончанию войны почти 20 % из тех солдат, кто служил в австралийских военных организациях, родилось в Великобритании. После войны Австралия получила мандат на Германскую Новую Гвинею, северную часть Соломоновых островов и архипелаг Бисмарка.

Из-за того, что ополчения (англ. militia) не были в состоянии служить за границей (морской) в соответствии с положением Акта об обороне от 1903 года, все волонтерские ресурсы, известные как Австралийские Императорские силы (сокр. АИС, от англ. Australian Imperial Force), были образованы и начали набор 10 августа 1914 г. Правительство распределило 20 000 человек в одну пехотную дивизию и одну бригаду лёгкой кавалерии, а также вспомогательные подразделения. Привлечение и организация были реализованы на региональном уровне и попали под планы по мобилизации, составленные в 1912 г. Первым командиром являлся генерал Уильям Бриджес, который также принял на себя командование над 1-м Дивизионом. На протяжении всей войны австралийцы в основном сосредотачивались на ведении боя на земле, однако также известно о небольших действиях военно-морских и военно-воздушных сил.

Оккупация Германской Новой Гвинеи

После начала войны австралийские силы быстро приступили к сокращению угрозы для судоходства из-за близости нахождения немецких тихоокеанских колоний. Под командованием полковника Уильяма Холмса военный ресурс из 2 000 волонтеров быстро сформировался (отдельно от Австралийских Императорских сил) в батальон пехоты, 500 солдат резерва и Австралийский военный и военно-экспедиционный корпус. Целью сил являлись острова Яп на Каролинских островах, Науру и порт Рабаул в Германской Новой Гвинее. Силы достигли Рабаула 11 сентября 1914 г. и оккупировали его днем позднее, по пути встречая лишь легкое сопротивление немецких защитников и местных жителей в ходе боевых действий при Бита-Пака и Томе. Германская Новая Гвинея была оккупирована 17 сентября 1914 г. Потери Австралии были легкие и включали в себя шесть погибших во время боевых действий, а также загадочное исчезновение субмарины HMAS AE1 с командой из 35 человек.

Галлиполи

Австралийские Императорские силы отплыли в одном составе на корабле от Олбани 1 ноября 1914 г. Во время морской вылазки один из эскортов — HMAS Sydney (1912) — уничтожил немецкий крейсер SMS Эмден (1908) в ходе битвы при Кокосовых островах 8 ноября; это была первая морская стычка с участием Королевских австралийских ВМС. Первоначально Англия хотела провести курс подготовки для австралийских солдат, а затем послать их на Западный фронт, однако австралийцы были впоследствии посланы в подконтрольный Великобритании Египет по причине численного превосходства над любой Турецкой атакой на стратегически важный Суэцкий канал, а также для открытия нового фронта против Центральных держав.

Стремясь выбить Турцию из войны, британцы решили провести высадку на Галлипольский полуостров, а после соответствующего периода реорганизации и обучения австралийцев, включить их в состав британских, индийских и французских сил, участвовавших в кампании. Комбинированный Австралийский и Новозеландский армейский корпус (АНЗАК) под командованием британского генерала Уильяма Бидвуда впоследствии высадились на полуострове Галлиполи 25 апреля 1915 г. Галлипольская кампания, обещавшая изменение хода войны в случае успеха, была непродуманной и в конечном счете, продлившись восемь месяцев, своей цели не достигла. Потери со стороны Австралии составили 8141 человек убитыми и 26111 ранеными.

Для австралийцев и новозеландцев галлипольская кампания стала важной вехой в становлении обоих государств как независимых субъектов мировой арены и развила чувство национальной идентичности. В наше время дата начала высадки — 25 апреля — известна для Австралии и Новой Зеландии как День АНЗАКа, в который тысячи людей собираются у памятников в обеих странах, включая Турцию, для почтения памяти погибших солдат.

Египет и Палестина

После окончания сражения в Галлиполи, австралийцы вернулись в Египет, а Австралийские Императорские силы претерпели значительное расширение. В 1916 г. пехота двинулась на Францию, в то время как кавалерия оставалась на Ближнем Востоке для борьбы с турками. Австралийские солдаты от АНЗАКского конного дивизиона и Австралийского конного дивизиона участвовали во всех основных сражениях во время Синайско-Палестинской кампании, играя ключевую роль в противодействии турецким войскам, угрожавшим потерей Британии контроля над Египтом. Первый бой австралийцев произошел в ходе Сенуситского восстания на территории Ливийской пустыни и долины Нила, в котором смешанные британские войска успешно подавили с тяжелыми потерями протурецкие исламистские секты. АНЗАКский конный дивизион впоследствии принимал участие в боевых действиях в битве при Романи против Турции между 3—5 августа 1916 г., в котором турки в конечном итоге были отброшены. После этой победы британские силы на Синайском полуострове перешли в наступление, темпы которого зависели от скорости построек железнодорожных и речных путей сообщения, проводившихся от Суэцкого канала. Рафа был захвачен в плен 9 января 1917 г., в то время как последние малые турецкие гарнизоны были уничтожены на Синайском полуострове в феврале. Заранее введенные в Палестину, войска предприняли неудачную первую попытку захвата Газы 26 марта 1917 г.; вторая попытка началась 19 апреля и произошла сравнительно неудачно. Третье нападение с участием АНЗАКского конного дивизиона и Австралийского конного дивизиона произошло между 31 октября и 7 ноября. Бой возымел полный успех со стороны британцев, результатом которого являлись захват в плен 12 000 турок и взятие дополнительных рубежей на линии Газа — Беэр-Шева. Критическим моментом являлся первый день, в ходе которого происходило взятие Беэр-Шевы; стремительная атака 4-й австралийской бригады лёгкой кавалерии развернулась почти на 6-километровом участке фронта. После взятия турецких траншей удалось предотвратить взрыв колодцев с питьевой водой Беэр-Шевы. Итогом являлся захват в плен около 700 турок против 31 убитого и 36 раненых австралийцев. Позднее австралийские войска помогли отбросить турецкие войска из Палестины и принимали участие в битвах при Мугар Ридже, Иерусалиме и Меджиддо. Турецкое правительство сдалось 30 октября 1918 г. Бойцы австралийской бригады лёгкой кавалерии позднее участвовали в подавлении Египетской революции в 1919 г. и сделали это с эффективностью и жёсткостью, заставляя страдать большинство погибших.

Тем временем австралийские ВВС претерпели развитие и их независимость в качестве отдельной национальной силы была уникальна среди доминионов. Развернув на взлетной полосе лишь один, не взлетевший самолет в 1914 г. на территории Германской Новой Гвинеи, первый рабочий полет не происходил вплоть до 27 мая 1915 г., после которого был произведен "месопотамский полуполёт" (англ. Mesopotamian Half Flight), призванный помочь защитить заинтересованность британской стороны в нефти в Ираке. Австралийские ВВС вскоре были расширены, после чего четыре эскадрильи принимали участия в битвах в Египте, Палестине и на Западном фронте, где они удачно сражались.

Западный фронт

Пять пехотных дивизий Австралийских Императорских сил принимали участие в боях во Франции и Бельгии после того, как покинули Египет в 1916 г. 1-й корпус АНЗАК занял позиции в тихом южном секторе от Армантьера 7 апреля и в течение следующих двух с половиной лет АИС принимали участие в большинстве основных битв Западного фронта, зарабатывая внушительную репутацию. По прошествии разрушительнейшей битвы на Сомме на протяжении следующих недель четыре австралийских дивизиона были более преданы своему делу. 5-й дивизион, дислоцировавшийся на левом фланге, впервые участвовал в битве при Фромеле 19 июля 1916 г., потеряв 5 533 человек в первый же день. 1-й дивизион начал боевые действия 23 июля, атакуя Позьерс, и ко времени его освобождения 2-м дивизионом 27 июля потерял в бою 5 286 человек. Атака на Мукефарм проводилась в августе, после которой насчиталось около 6 300 жертв. К тому времени АИС были сняты с Соммы и реорганизованы, так как его потери составляли 23 000 человек за 45 дней.

В марте 1917 г. 2-й и 5-й дивизионы преследовали немецкие войска до линии Гиндебурга, по пути захватив Бапум. 11 апреля 4-й дивизион начал штурм линии Гинденбурга в Первой битве при Буллекурте, потеряв более 3 000 и отдав в плен 1 170 человек. 15 апреля 1-й и 2-й дивизионы были контратакованы рядом с Ланьикуром и вынуждены оставить город, который позднее был взят снова. 2-й дивизион принимал участие во Второй битве при Буллекурте, начавшейся 3 мая, а также ему удалось взять сектора линии Гинденбурга и удерживать их до освобождения 1-м дивизионом. В итоге, 7 мая 5-й дивизион освободил 1-й, оставаясь на линии до конца войны в середине мая. Усилия стоили жизни 7482 австралийцам.

7 июня 1917 г. 2-й корпус АНЗАК, наряду с двумя другими британскими корпусами, начали операцию по уничтожению противника во Фландрии к югу от Ипра. Атака началась с детонации взрывчатки, массой 454 545 кг, которая была заложена в горе Мессинс, что позволило деморализовать немцев. По началу войска не встретили сопротивления и, несмотря на произошедшую на следующий день контратаку, операция закончилась удачно. Потери во время Мессинской битвы со стороны Австралии составили примерно 6 800 человек. После этого 1-й корпус АНЗАК принял участие в третьей битве при Ипре в Бельгии в рамках кампании по захвату Гунвельдского плато между сентябрём и ноябрём 1917 г. Менее известные битвы происходили при Менин Роад, Полигон Вуд, Брудсейнде, Полькаппелле и Пашендейле, и в течение восьми недель австралийские потери стали составлять 38 000 человек.

21 марта 1918 г. Германия начала Весеннее наступление, приложив к этому последние усилия и развернув 63 дивизиона на 110-километровом фронте. Союзники перебросили 3-й и 4-й дивизионы на юг Амьена, рядом с Соммой. Наступление закончилось через пять месяцев, на протяжении которых все пять пехотных дивизий АИС, находящихся во Франции, держали оборону. К концу мая немецкие войска продвинулись на расстояние в 80 км от Парижа. На протяжении этого времени австралийские войска принимали участия в битвах при Дернакурте, Морланкурте, Вилле-Бритонни, Генгард-Вуде, Хейзбруке и Аме́ле. При Амеле командующий Австралийским корпусом генерал-лейтенант Джон Монаш, успешно применил смешанные силы, включающие в себя самолеты, артиллерию и бронетехнику, во время атаки в первый день. Немецкое наступление прекратилось в середине июля, после которого последовало время затишья, и на протяжении этого затишья австралийские силы провели серию из нескольких рейдов, известных как Мирные проникновения (англ. Peaceful Penetrations). Вскоре союзниками было проведено Стодневное наступление, окончательно закончившее войну. Начиная с 8 августа наступление включало в себя четыре австралийских дивизиона, которые провели Амьенскую операцию. Благодаря ранее использовавшимся смешанным войскам, союзникам удалось достичь значительных успехов, известных немецким силам как «Черный День». Наступление продолжалось на протяжении следующих четырёх месяцев, и во время Второй битвы при Сомме австралийские корпуса принимали участия в битвах при Лигонсе, Этингеме, Проярте, Чугнесе и Мон-Сент-Кветин, перед их окончательным участие в финальной битве, произошедшей 5 октября 1918 г. в Монтбрегене. Впоследствии АИС вышли с фронта после объявления перемирия 11 ноября 1918 г.

Среди всех 416 806 солдат, участвовавших в войне, и ещё 333 000, служащих за границей, погибли 61 508 и ранены 155 000 человек (общий уровень смертности составил 65 %). Финансовые затраты австралийского правительства составили £376 993 052. Два референдума по воинской повинности для службы за границей были проведены во время войны; они сохраняли добровольный статус для австралийских солдат и расширяли военные резервы, что особенно стало заметно к концу войны. Следовательно, Австралия оставила одну из двух армий на другом континенте, тем самым не прибегая к воинской повинности в ходе войны.

Война произвела глубокое воздействие на австралийское общество. Для многих австралийцев участие страны в войне рассматривалось как символ её становления как игрока на международной арене, в то время как многие другие понятия австралийского характера и государственности, которые существуют и в наше время, имеют свои истоки со времен окончания войны. 64 австралийца были награждены крестом Виктории во время Первой мировой войны.

Потери австралийских войск

Потери австралийской армии

Причина	Количество
Боевые действия	53,993
Небоевые смертельные случаи	7,727
Раненые	137,013
Пострадавшие от газа	16,496
Военнопленные	3,647
Погибшие военнопленные	109

См. также

• История Австралии
• Австралия во Второй мировой войне

Литература

• Bean Charles. [www.awm.gov.au/histories/first_world_war/volume.asp?levelID=67887 The Story of Anzac: From the Outbreak of War to the End of the First Phase of the Gallipoli Campaign May 4, 1915]. — Sydney: Angus and Robertson, 1921.
• Bean Charles. [www.awm.gov.au/histories/first_world_war/volume.asp?levelID=67901 Anzac to Amiens]. — Canberra: Australian War Memorial, 1946.
• Coulthard-Clark Chris. Where Australians Fought: The Encyclopaedia of Australia's Battles. — 1-е изд. — St Leonards: Allen and Unwin, 1998. — ISBN 1864486112.
• Coulthard-Clark Chris. The Encyclopaedia of Australia's Battles. — 2-е изд. — Sydney: Allen and Unwin, 2001. — ISBN 1865086347.
• Dennis, Peter; Grey, Jeffrey; Morris, Ewan; Robin Prior. The Oxford Companion to Australian Military History. — Melbourne: Oxford University Press, 1995. — ISBN 0195532279.
• Dennis Peter. Emergency and Confrontation: Australian Military Operations in Malaya and Borneo 1950–1966 / В соавт. с Jeffrey Grey. — St Leonards: Allen and Unwin, 1996. — ISBN 1863733027.
• Dennis, Peter; Grey, Jeffrey; Morris, Ewan; Prior, Robin; Jean Bou. The Oxford Companion to Australian Military History. — 2-е изд. — Melbourne: Oxford University Press Australia & New Zealand, 2008. — ISBN 9780195517842.
• Grey Jeffrey. A Military History of Australia. — 2-е изд. — Port Melbourne: Cambridge University Press, 1999. — ISBN 0521644836.
• Grey Jeffrey. A Military History of Australia. — 3-е изд. — Port Melbourne: Cambridge University Press, 2008. — ISBN 9780521697910.

Ссылки

• [www.awm.gov.au Australian War Memorial]  (англ.)
• [alh-research.tripod.com/Light_Horse/ Учебный центр австралийской лёгкой кавалерии]  (англ.)
• [www.awm.gov.au/histories/first_world_war/ Australian War Memorial: Official History of Australia in the War of 1914—1918 PDF versions of Volumes I to XI]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Австралия в Первой мировой войне

– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?