Австро-прусско-итальянская война

<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Командующие</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

Австро-прусско-итальянская война
Основной конфликт: Войны за объединение Германии и независимость Италии
Картина Георга Блайбтроя Битва при Кёниггреце. Масло на холсте, 1869 г.
Дата	17 июня — 26 июля 1866 года
Место	Германия Шлезвиг Италия Апеннинский полуостров Адриатическое море
Причина	Борьба Пруссии и Австрии за главную роль в объединении Германии.
Итог	Победа Пруссии
Противники
Германский союз: Австрия Бавария Ганновер Саксония Вюртемберг Гессен-Дармштадт Баден Гессен-Кассель Нассау Рёйсс-Грейц Саксен-Мейнинген Шаумбург-Липпе Франкфурт-на-Майне Пруссия (до 1866) Италия Северная Германия (после 1866):</small> Мекленбург-Шверин Стрелиц Ольденбург Ангальт Брауншвейг-Люнебург Саксен-Альтенбург Саксен-Кобург-Гота Саксен-Лауэнбург Липпе-Детмольд Шварцбург-Зондерсхаузен Вальдек-Пирмонт Бремен Гамбург Любек

Франц Иосиф I Альбрехт Рудольф Людвиг фон Бенедек

Вильгельм I Фридрих Карл Хельмут фон Мольтке (ст.) Виктор Эммануил II

</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Силы сторон</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

Австрия 407 223 солдат, Бавария 95 000 солдат, Саксония 35 000 солдат, Ганновер 60 000 солдат

Пруссия 437 262 солдат, Италия 200 000 солдат

</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Потери</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

более 71 000 солдат

37 000 ранеными и убитыми

</td></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; text-align: left;">

</td></tr>

</table> А̀встро-пру̀сско-италья́нская война́ 1866 года, в истории Германии известна также как Германская война и Семинедельная война, в Италии известно как Третья война за независимость Италии — военный конфликт Пруссии и Италии с Австрийской империей за гегемонию в Германии и контроль над Венецианской областью, предопределившая малогерманский путь объединения Германии и завершившая войны за независимость Италии и объединения её вокруг Сардинского королевства.

В войне участвовали две коалиции, возглавлявшиеся обеими великими германскими державами — Австрией и Пруссией соответственно. На стороне Австрии выступили Бавария, Саксония, Великое герцогство Баден, Вюртемберг и Ганновер, на стороне Пруссии — Италия. Кроме того, каждый из противников смог привлечь на свою сторону несколько малозначительных германских государств. Всего 29 государств прямо участвовало в этой войне, из них 13 на стороне Австрии и 16 на стороне Пруссии.

Война длилась на протяжении семи недель (17 июня — 26 июля 1866 года). Австрия вынуждена была воевать на два фронта. Её технологическая отсталость и политическая изоляция с 1856 года привели её к поражению. По Пражскому мирному договору, заключённому 23 августа, Австрия передавала Пруссии Гольштейн и выходила из Германского союза. Италии досталась Венецианская область. Политическим результатом войны 1866 года стали окончательные отказ Австрии от объединения германских государств под своим началом и переход гегемонии в Германии к Пруссии, возглавившей Северогерманский союз — новое конфедеративное государственное образование.

Предыстория конфликта

После Датской войны 1864 года австрийские войска оккупировали Гольштейн, а прусские — Шлезвиг.

14 августа 1865 года в Гаштейне была подписана конвенция, согласно которой герцогство Лауэнбург отходило в полную собственность Пруссии (за уплату 2,5 миллионов талеров золотом), Шлезвиг поступал в управление Пруссии, Гольштейн — Австрии. Последний был отделён от Австрийской империи рядом германских государств и прежде всего той же Пруссией, что делало обладание им весьма шатким и рискованным. Но, кроме того, прусский канцлер Отто фон Бисмарк осложнил дело тем, что право собственности на всю территорию обоих герцогств — Шлезвига и Гольштейна — сообща имели Австрия и Пруссия, в том смысле, что в Гольштейне должна была быть австрийская администрация, а в Шлезвиге — прусская. Император Франц Иосиф I с самого конца датской войны настаивал на том, что Австрия с удовольствием уступит все свои «сложные» права на Гольштейн в обмен за самую скромную территорию на прусско-австрийской границе, выкроенную из прусских земель. Когда Бисмарк отказал наотрез, его замысел стал совершенно ясен Францу Иосифу, и император стал искать союзников для предстоящей войны. В мае 1865 года он безуспешно пытался установить контакт с Баварией как партнёром по антипрусскому альянсу, с тем, чтобы продемонстрировать, что истинной его целью, в том числе и в сфере союзной политики, является «совокупное решение» на мелконемецкой основе.

Бисмарк обвинил Австрию в нарушении условий Гаштейнской конвенции (Австрия не пресекала антипрусской агитации в Гольштейне). Когда Австрия поставила этот вопрос перед Союзным сеймом, Бисмарк предупредил сейм, что этот вопрос касается только Австрии и Пруссии. Тем не менее, Союзный сейм продолжал обсуждать эту проблему. В результате Бисмарк аннулировал конвенцию и представил в Союзный сейм предложение по преобразованию Германского союза и исключению из него Австрии. Это произошло в тот же день, что и заключение прусско-итальянского союза, 8 апреля 1866 года.

«…созвать собрание на основе прямых выборов и всеобщего избирательного права для всей нации, с тем чтобы принять и обсудить проекты реформы союзной конституции, предложенные немецкими правительствами».

Бисмарк придавал огромное значение подготовке к войне во внутриполитическом отношении и решил вести войну под широким лозунгом устройства Северогерманского союза. Он выдвинул официальную программу такого объединения, с резким ограничением суверенитета отдельных германских государств, с созданием единого общего парламента, избираемого на основе всеобщего тайного мужского избирательного права и призванного стать противовесом центробежным стремлениям, с объединением всех вооружённых сил союза под руководством Пруссии. Эта программа, естественно, оттолкнула большинство средних и малых германских монархий. Предложение Бисмарка сейм отверг.

14 июня 1866 года он объявил Германский союз «недействительным». В результате остальные немецкие государства приняли решение о создании органа союзной исполнительной власти, направленного против правонарушителя — Пруссии. Практически война против Пруссии велась коалицией большинства немецких государств под предводительством Австрии. Бисмарк обратился к немецкому народу, чтобы противостоять тому ужасу перед «братоубийственной войной», которым была охвачена вся нация:

«В течение полувека Германский союз был оплотом не единства, а раздробленности нации, утратил вследствие этого доверие немцев и на международной арене стал свидетельством слабости и бессилия нашего народа. В эти дни Союз собираются использовать для того, чтобы призвать Германию обратить оружие против того из союзников, который внес предложение о формировании германского парламента и тем самым сделал первый и решающий шаг по пути удовлетворения национальных чаяний. У войны против Пруссии, которой так домогалась Австрия, отсутствует союзно-конституционная основа; для неё нет никакой причины и ни малейшего повода».

Канцлера очень беспокоило внешнее оправдание намечавшейся войны. Он повернул дело таким образом, что Австрия первая объявила мобилизацию. На стол австрийского императора была подкинута схема предстоящего прусского вторжения, составленная выдающимся военным стратегом Х. Мольтке Старшим.

Участники

Союзы Австро-прусско-итальянской войны
(интерактивная диаграмма)

Австрия По Германскому союзу 1815: Бавария Саксония Баден Вюртемберг Ганновер Гессен-Дармштадт Гессен-Кассель Рёйсс-Грейц Саксен-Мейнинген Шаумбург-Липпе Франкфурт-на-Майне Нассау По турецко-австрийскому оборонительному союзу 1866: Османская империя Румыния (с 1859) Сербия (с 1856) Черногория (с 1856)	Пруссия По прусско-итальянскому союзу 1866: Италия По Северогерманскому союзу 1866: Мекленбург-Шверин Мекленбург-Стрелиц Ольденбург Анхальт Брауншвейг-Люнебург Саксен-Альтенбург Саксен-Кобург-Гота Саксен-Лауэнбург (прус.) Липпе-Детмольд Шварцбург-Зондерсхаузен Вальдек-Пирмонт Бремен Гамбург Любек	Нейтральные члены Германского союза: Лимбург (нид.) Лихтенштейн Люксембург Рёйсс-Гера Саксен-Веймар-Эйзенах Шварцбург-Рудольштадт Спорные территории: Шлезвиг (прус.) Гольштейн (австр.)

Начало войны

7 июня прусские войска начали вытеснение австрийцев из Гольштейна. Разослав 10 июня германским государствам свой проект реформы Германского союза, которым предусматривалось исключение из него Австрии, Бисмарк спровоцировал вооружённый конфликт. 11 июня австрийский посол был отозван из Берлина. 14 июня по требованию Австрии, поддержанному большинством мелких германских государств, сейм Германского союза принял решение мобилизовать четыре корпуса — контингент Германского союза, выставляемый средними и малыми государствами. Но это решение мобилизоваться было уже принято Пруссией, как объявление войны.

Военные действия между мобилизованными пруссаками и немобилизованными союзниками Австрии начались уже на следующий день, 15 июня; как только Австрия начала сосредоточения полков у границ, прусские войска под командованием генерала фон Мольтке закончили сосредоточение и вторглись в Богемию. Только саксонские войска были заблаговременно приведены в готовность и отошли из Саксонии, куда вторглись пруссаки, в Богемию — навстречу австрийской армии. Самое ценное, что получила Австрия от своих союзников, представлял, таким образом, 23-тысячный саксонский корпус. Начальник прусского Генерального штаба генерал Х. Мольтке Старший разработал план молниеносной войны, согласно которому 16 июня 1866 года прусские войска приступили к оккупации земель, входящих в состав Германского союза, — Ганновера, Саксонии и Гессена. На следующий день 17 июня Австрия объявила Пруссии войну. 20 июня Королевство Италия, выполняя условия договора с Пруссией, объявила войну Австрии, которой пришлось вести войну на два фронта — на Итальянском и Богемском (Чешском) театрах. Ряд южногерманских и оккупируемых Пруссией государств встал на сторону Австрии, но не смог оказать ей соответствующей помощи.

Главный фронт против Пруссии образовали Австрия и Саксония, выставившие до 260 000 войск; здесь, естественно, должна была развернуться основная масса прусских войск. Другой театр представляли Ганновер и Гессен, союзные Австрии государства, вклинившиеся в Северную Германию и вызывавшие чересполосицу владений Пруссии; через эти государства шли пути, соединявшие рейнские владения Пруссии с основным массивом её территории. Враг на этом театре был слаб качественно и численно — всего 25 000, но уничтожение его и устранение связанной с ним чересполосицы имело для Пруссии капитальное значение. Третьим театром являлся южногерманский, на котором можно было ожидать неприятельские силы в составе 94 000; однако эти войска были ещё немобилизованы и разбросаны, и энергичных действий их раньше начала июля ожидать было нельзя.

Прусская армия насчитывала 20 пехотных дивизий; по мирной дислокации из них 14 естественно тяготели на главный фронт, а 6 — к Рейну и против Ганновера. На главном театре были образованы 1-я армия (6 дивизий) и 2-я армия (8 дивизий). Но такое отношение сил между главным и второстепенными театрами не удовлетворяло Мольтке, стремившегося покончить войну сокрушающим ударом, нанесенным Австрии. Он решил временно не выставлять прусских солдат против Франции и Южной Германии. На второстепенные театры он выделил только 3 дивизии — 48 000; эти три дивизии должны были немедленно вторгнуться в Ганновер с трех сторон, окружить и обезоружить Ганноверскую 18-тысячную армию, что было вполне по силам пруссакам (качественный перевес при более чем двойном численном превосходстве). Покончив с Ганновером и Гессеном, три прусских дивизии должны были приняться за южногерманские государства. Остальные 3 дивизии с Рейна и Вестфалии Мольтке притянул на главный театр, составив из них Эльбскую армию, подчиненную командарму I.

Два резервных корпуса (из ландверных и запасных частей), долженствовавшие изготовиться в июле, Мольтке предназначал: первый по готовности — на главный театр, для оккупации Богемии в тылу главных сил; второй — против Южной Германии.

Театры военных действий

Австро-прусско-итальянская война
	Богемия (Чехия) – Италия – Майн – Адриатика – Северное море – Балтика

Богемский (чешский) театр

Пруссия сосредоточила в Богемии, на границе с Австрией армию численностью 278 000 человек при поддержке 800 орудий. Поскольку Австрии пришлось выделить значительные силы (к началу войны около 80 тысяч человек) на Итальянский театр, пруссаки получили на Богемском театре некоторое численное превосходство — 278 000 человек против 261 000, составлявших австрийскую Северную армию (включая отступивший в Богемию саксонский корпус; союзная с Австрией Бавария войск в Богемию не посылала). Во главе прусской армии стоял король Вильгельм I, фактически же операциями руководил генерал Х. Мольтке (Старший). Австрийской Северной армией командовал генерал Л. Бенедек.

Стратегическое развёртывание против Саксонии и Австрии было осуществлено по дуге протяжением свыше 250 км тремя армиями: 2-я армия (командующий кронпринц Фридрих Вильгельм) в Силезии — между городом Бреслау (Вроцлав) и рекой Нейсе (Ниса), 1-я армия (командующий принц Фридрих Карл) в районе Гёрлица и Эльбская армия (генерал Херварт фон Биттенфельд) в районе Торгау. В дальнейшем Эльбскую армию возглавлял Фридрих Карл. Главные силы австрийской Северной армии, сосредоточенные сначала в укреплённом районе Ольмюц (Оломоуц), двинулись 18 июня в район крепостей Йозефштадт (Яромерж) и Кёниггрец (Градец-Кралове) в Богемии. Прусское главнокомандование дало 22 июня директиву о концентрическом вторжении в Богемию с целью соединения в районе Гичина (Йичин). Медленность продвижения австрийской армии дала возможность пруссакам преодолеть горные проходы. В ряде главным образом встречных боёв, прусские войска имели успех. Австрийская армия отошла к Йозефштадту, а затем к Кёниггрецу.

Ведя боевые действия сразу на два фронта, австрийские войска вынуждены были начать отступление. Главнокомандующий войсками Австрии генерал Бенедек опоздал с развёртыванием своих сил и вынужден был догонять неприятеля. После нескольких частных столкновений, не давших решающего успеха ни одной из сторон, две армии сошлись у Кёниггреца. До этого, 27—29 июня при Лангензальце прусская армия разбила союзную австрийцам ганноверскую армию. 3 июля произошла битва при Садовой, кардинально повлиявшая на ход войны. Быстрое продвижение прусской армии создало угрозу потери Венгрии. Вскоре пруссаки приблизились к Вене. В дальнейшем Бисмарк категорически отказывался от взятия Вены, хотя на этом настаивали монарх и генералы. Это могло обернуться для Пруссии крупными политическими неприятностями с сомнительными выгодами от самого захвата покинутого австрийским правительством города. Парады канцлера не интересовали. Такие действия прусской армии вынудили правительство Австрии прекратить сопротивление и обратиться за предложением о мире.

Итальянский (южный) театр

Италия мобилизировала 200 000 солдат, разделив свои силы на две армии — первую, под командованием премьер-министра генерала Альфонсо Ламарморы, и вторую, из восьми дивизий, под командованием генерала Энрико Чальдини. Обе были развёрнуты в низовьях реки По, и по идее готовы к совместным действиям. Однако, поскольку ни один командующий не хотел играть второстепенную роль, и вести отвлекающие действия, каждый повёл свою собственную войну. Вступлением итальянских войск в Венецианскую область (20 июня) началась Третья война за независимость Италии. Главные силы итальянской армии (120 000 человек) короля Виктора Эммануила под командованием А. Ф. Ламарморы 23 июня начали наступление от реки Минчо на Верону, оставив сильный резерв в Мантуе. Корпус генерала Э. Чальдини (90 000 человек) должен был атаковать из района Феррары, Болоньи во фланг и тыл австрийской армии. Чальдини, перед которым находился лишь один австрийский батальон, не предпринял активных действий, в частности — из-за крайне пессимистического тона присланного ему донесения. Австрийское командование, вынужденное вести войну на два фронта, выставило против Италии Южную армию (78 000 человек, кроме гарнизонов крепостей), которая под командованием А. Ф. Рудольфа развернулась юго-восточнее Вероны и 24 июня перешла в наступление. В битве при Кустоце (24 июня) итальянцы понесли тяжёлое поражение. Потеряв до 10 000 человек убитыми, ранеными и пленными, итальянская армия отошла за реку Ольо. Лишь Гарибальди попытался пройти в долину Трентино, но был остановлен Ламарморой, приказавшим Гарибальди прикрывать северный фланг его отступающей после поражения при Кустоце армии. 3 июля австрийцы были разбиты пруссаками при Садовой и вынуждены были перебросить значительные силы с итальянского театра в Богемию. Это позволило итальянцам перейти в наступление в Венецианской области и Тироле, где успешно сражался против австрийских войск Дж. Гарибальди. 26 июля итальянские войска достигли реки Изонцо. Пока Чальдини двигался за реку По, Гарибальди удалось достичь некоторого успеха против генерала Ф. Куна при Бецекке.

• Frankfurt am Main Preußische Okkupation 1866.jpg

  Einmarsch preußischer Truppen in der Freien Stadt Frankfurt am 16. Juli 1866 Bleistiftzeichnung von Johann Heinrich Hasselhorst. Historisches Museum, Frankfurt am Main

• Frankfurt am Main Römer Annexion 1866.jpg

  Frankfurt am Main, Germany de: Proklamation der Annexion der Freien Stadt Frankfurt durch Preußen am 8. Oktober 1866 Bleistiftzeichnung von Johann Heinrich Hasselhorst. Historisches Museum, Frankfurt

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  annoveraner 1866 nach Richard Knötel

• Anton Romako 001.jpg

  Антон Ромако, адмирал Тегеттхофф на корабле в битве при Лиссе (1878—1880, масло на холсте)

Адриатическое море

Персано продемонстрировал свою слабость, не отреагировав немедленно на появление 27 июня перед Анконой кораблей Тегетгоффа. Позднее утверждали, что моральный эффект от этого оскорбления нанесенного австрийцами превосходящим силам противника, был велик для обеих сторон. Тегетгофф послал яхту «Стадиум» (Stadium) для ведения разведки вражеского побережья, и определения факта наличия в море итальянского флота. Получив отрицательный ответ, Тегетгофф запросил у эрцгерцога Альберта позволения лично провести разведку. Разрешение было дано с задержкой, иначе Тегетгофф мог бы оказаться перед Анконой ещё до прибытия туда итальянского флота. Получив, наконец, разрешение, Тегетгофф подошел к Анконе с шестью броненосцами и несколькими деревянными кораблями, и обнаружил в ней весь итальянский флот. Некоторое время пробыв перед портом, вызывая итальянцев на бой. Те же медленно собирались под защитой береговых орудий. В конце концов Тегетгофф ушел восвояси, не добившись никакого материального результата — однако, одержав моральную победу. В письме своей знакомой, Эмме Луттерот (Emma Lutteroth), он отмечал, что «достигнутый успех…, не материальный, но моральный, не следует недооценивать».

Почему же Персано не поспешил с ответом на вызов Тегетгоффа? В частности, это было вызвано тем, что не все его корабли были готовы к выходу в море. На «Принчипе ди Кариньяно» устанавливали пушки с «Террибиле», на «Ре д’Италиа» и «Ре ди Портогалло» меняли начавший тлеть в бункерах уголь, «Анкона» и вовсе была в ремонте. Кроме того, на кораблях велись работы со шлюпками и катерами, что также не способствовало быстрейшему выходу кораблей в море. По словам Тегетгоффа, половина кораблей в гавани стояла под парами, что давало им возможность выйти в море навстречу австрийцам. Персано изо всех сил побуждал свои корабли выйти в море как можно скорее, и даже лично посетил корабли на своем катере (scout boat), но прежде чем флот построился в две колонны и приготовился к бою, прошла ещё пара часов. Из-за того, что корабли были разбросаны по всей гавани, им пришлось строиться в боевой порядок под защитой пушек Маунт Конеро — форта, прикрывающего вход в гавань — для дальнейших действий. Когда, наконец, эскадра была готова, Персано повел её на врага. Но австрийцы к тому времени уже отправились восвояси.

Причина ухода австрийской эскадры легко объяснима. Присутствие в Анконе вражеского флота стало неожиданностью для Тегтгоффа, который не хотел в тот момент завязывать бой. Ему вполне хватило того, что он преподнес сюрприз врагу и повредил маленький «Эсплораторе» (Esploratore), наблюдавший за австрийцами, и пустившийся наутек сразу, как по нему был открыт огонь. Правда, все повреждения ограничились лишь попадание нескольких осколков.

Морской министр, Агостино Депретис (Agostino Depretis), до определенного момента терпеливо ожидавший от Персано каких-либо действий, после действий прусской армии на Эльбе оказался в совершенно другом положении. Австрийцы предложили перемирие, и пообещали передать Венецию Наполеону III (с которым они достигли секретной договоренности 12 июня). Наполеон III позднее передал бы эту провинцию Италии, что позволило бы австрийцам сохранить лицо.

Депретис потребовал от Персано немедленных действий, которые показали бы миру, что Италия получила Венецию силой своего оружия. Вынужденный проявлять активность, Персано решил искать встречи с врагом в Адриатике. Он не мог более игнорировать многочисленные распоряжения министерства, требовавшие от него искать встречи с врагом, невзирая даже на неготовность своих кораблей. Приказ, вышедший 8 июля, требовал от него очистить море от австрийского флота, атаковав или заблокировав последний в Поле. Министр особо подчеркивал и настаивал на выполнении этого приказа.

В день получения приказа Персано вывел флот в море, но уже 13 июля вернулся обратно, что вызвало большое негодование итальянцев. Король и министры вынуждали адмирала немедленно предпринять активные действия против вражеских крепостей. Определённого плана использования флота составлено не было, и Персано решил атаковать о. Лиссу, о котором говорилось в приказе морского министра от 8 июля. Однако итальянский адмирал не имел ни карты острова, ни достоверных сведений о его береговой обороне.

Вторично эскадра Персано выступила 16 июля, на рассвете 18 июля итальянцы они уже были у Лиссы. Начались неспешные приготовления к высадке десанта.

Северное и Балтийское моря

В Северном море и на Балтике прусский флот не столкнулся с какими-либо проблемами — поскольку австрийский флот был сосредоточен в Адриатике. Все, чем он обозначил своё присутствие — это оккупация береговых фортов выступавшего на стороне Австрии Ганновера. Это позволило Пруссии и её союзникам контролировать балтийское побережье от Мемеля до устья Эмса (Ems). В течение этой операции малый броненосец «Арминиус» и канонерки «Циклоп» (Cyclop) и «Тигр» (Tiger) помогли генералу фон Мантойфелю (von Manteuffel) и его 13500 солдатам переправиться на глазах у врага через Эльбу.'

Заключительный период войны (1—26 июля)

Конец Австро-прусско-итальянской войны

Прусское командование позволило отступить австро-саксонским войскам. Генерал Бенедек отвёл оставшиеся войска к Ольмюцу, выделив для Венского направления лишь слабое прикрытие. Пруссаки возобновили продвижение: 2-й армией — на Ольмюц, 1-й и Эльбской армиями — на Вену. Август фон Бенедек 13 июля был заменён эрцгерцогом Альбрехтом. От полного уничтожения австрийцев спасли контратаки их кавалерии и мощный заградительный огонь 700 орудий, позволивших полуокружённой армии выйти за Эльбу. У Австрии ещё оставалась возможность организации отпора противнику на подступах к Вене и Пресбургу (Братиславе), однако внутреннее положение в империи, в особенности угроза потери Венгрии, заставили правительство Франца-Иосифа пойти на мирные переговоры.

Вена была прикрыта на левом берегу Дуная сильно укрепленной предмостной позицией, обороняемой полевым корпусом и 400 крепостными орудиями. «Чисто военная точка зрения» в прусской армии, то есть взгляды высших военных кругов, требовала взятия штурмом предмостной позиции и вступления в Вену; милитаризм желал получить удовлетворение за достигнутые успехи. Но в это время Наполеон III предложил своё посредничество для заключения мира, Бисмарк торговался лишь о подробностях и весьма опасался предъявления Францией требования компенсации на Рейне. Захват Вены среди этих переговоров, явился бы личным оскорблением для Наполеона III, вызовом по отношению к Франции, немедленно повлёк бы за собой мобилизацию французской армии, влил бы новые силы в сопротивление Франца-Иосифа, крайне затруднил бы впоследствии примирение Австрии с Пруссией, входившее в планы Бисмарка. Важнейшие учреждения австрийцев уже были эвакуированы из Вены в Коморн. Захват Вены, парад прусских войск по улицам этой старой европейской столицы совершенно были не нужны Бисмарку для достижения его политических целей; Бисмарку удалось свернуть марш пруссаков несколько к востоку, на Пресбург, на путь в Венгрию. Отложение Венгрии знаменовало бы конец империи Габсбургов, и угроза Венгрии заставила Франца-Иосифа стать уступчивей. То, что австрийцы расценивали обстановку таким же образом, видно из того, что все прибывшие к Дунаю войска, за исключением выделенного в Вену корпуса, они сосредоточивали к Пресбургу, на защиту пути в Венгрию.

В дальнейшем О. Бисмарк категорически отказывался от взятия Вены, добиваясь подписания мира, хотя на этом настаивали монарх и генералы (такие как Х. Мольтке Старший). Это могло обернуться для Пруссии крупными политическими неприятностями с сомнительными выгодами от самого захвата покинутого австрийским правительством города. После нескольких бурных сцен король смирился. Он взял лист бумаги и написал, что должен отказаться от продолжения войны,

«так как мой министр оставляет меня в трудном положении перед лицом неприятеля».

Король заявил, что этот лист он отдает в государственный архив. Бисмарк видел в Австрии возможного союзника в будущем, а на данном этапе готов был ограничиться исключением её из Германского союза. Такие настроения прусской армии вынудили правительство Австрии прекратить сопротивление и обратиться за предложением о мире.

Никольсбургский прелиминарный мир

В предложении о заключении перемирия, последовавшем от австрийской стороны непосредственно после сражения, «министр конфликтов» усмотрел шанс достичь целей, имевших решающее значение для усиления Пруссии. При этом можно было не разжигать пламени национального революционного движения, таящего в себе угрозу существованию общеевропейской государственности. Генерал фон Штош, чрезвычайно критично настроенный по отношению к главе прусского правительства, будучи под глубоким впечатлением от превосходства Бисмарка в этой ситуации, заявил:

«Он удивительно ясно и живо изложил требования, которые следовало положить в основу мирного соглашения: исключение Австрии из состава Германии, объединение Северной Германии, по конфессиональной принадлежности преимущественно протестантской, как начального этапа движения к крупномасштабному единству…

Впервые я наблюдал Бисмарка в личном общении, и охотно признаю, что впечатление, которое он произвел, просто потрясло меня. Ясность и величие его взглядов доставили мне высшее наслаждение; он судил обо всем уверенно и здраво, каждая его мысль свидетельствовала о широте кругозора». В день сражения при Кёниггреце лондонская «Таймс» с восхищением сообщала: «Он единственный человек в Германии, который знал, чего хочет; без него стремление немцев, народа морально несмелого, к единству никогда не воплотилось бы в жизнь».

26 июля в Никольсбурге был подписан прелиминарный (от лат. prae – перед, до + liminaris прил. от limen – порог: дип. предварительный) мир. С целью по возможности обезопасить Пруссию от французской интервенции, которой следовало ожидать, О. Бисмарк, обращаясь к прусскому посланнику в Париже, фон дер Гольцу, подчеркивал:

«Наши политические потребности ограничиваются контролем над силами Северной Германии в любой форме… Я без всяких сомнений произношу слова „Северогерманский союз“, поскольку, если мы добьёмся достаточной консолидации, привлечение немецко-католического баварского элемента станет невозможным. Последний ещё долго не согласится добровольно подчиниться власти Берлина».

Жене И. Путткамер О. Бисмарк писал 9 июля 1866 года:

«Дела наши идут хорошо, несмотря на Наполеона; если наши притязания не будут преувеличенными и мы не будем считать, что завоевали целый свет, то достигнем мира, который стоит этих усилий. Но мы столь же быстро впадаем в упоение, как и в отчаяние, и у меня неблагодарная задача — охлаждать пыл и напоминать, что в Европе живем не мы одни, а ещё три державы, которые ненавидят нас и завидуют нам».

Премьер-министр имел в виду ожесточенные споры, которые происходили между ним и королём относительно продолжения войны или немедленного её окончания. Лишь ценой чрезвычайных усилий ему удалось с помощью кронпринца, который во внутриполитических столкновениях до сих пор был на стороне противников Бисмарка, вопреки мнению монарха добиться подписания Никольсбургского договора о перемирии от 26 июля 1866 года. Договор оставлял в неприкосновенности положение Австрии как великой державы и открывал Пруссии путь к переустройству Германии без Австрии. О тяжести конфликта свидетельствует запись в дневнике кронпринца от 25 июля:

«Король и премьер жестоко повздорили, и возбуждение все ещё не спадает. Вчера Бисмарк в моём присутствии плакал из-за тех резкостей, которые наговорил ему его величество. Мне пришлось успокаивать беднягу, однако он прямо-таки боялся вновь идти к его величеству».

Виктор Эммануил II же наивно полагал, что пруссаки будут продолжать борьбу. Австрия согласилась на те умеренные требования, которые предъявил Бисмарк. Когда Италия попыталась протестовать против такого поведения союзника, Бисмарк напомнил, что Венецию итальянцы уже получили. Если же им угодно требовать ещё Триест и Тренто, то никто им не мешает продолжать воевать с Австрией один-на-один. Виктор Эммануил поспешил отказаться от такого предложения. Прелиминарный мир был заключён 10 августа, а 23 августа в Праге подписан мирный договор (см. Пражский мир (1866)), завершивший Австро-прусскую войну.

Итоги войны

Внешнеполитические итоги

Внешнеполитические итоги австро-прусско-итальянской войны

Мирный договор был подписан в Праге 23 августа 1866 года.

• Германский союз был распущен и создан новый, Северогерманский союз во главе с Пруссией.
• Австрия уступила Пруссии Гольштейн (захваченный в 1864 году в ходе совместной с Пруссией войны против Дании).
• Венецианская область была передана Италии.
• Пруссия аннексировала Ганновер, Гессен-Кассель, Гессен-Хомбург, Франкфурт-на-Майне и Нассау.

Кроме того, Австрийская империя признала упразднение Германского союза и выплатила победителям контрибуцию.

О. Бисмарку с трудом удалось уклониться от настояний России на созыве международного конгресса в духе Парижской мирной конференции 1856 года, который поставил бы успех Пруссии под сомнение. Однако вмешательство Наполеона III в договоренности, приведшие к заключению окончательного мирного договора в Праге 23 августа 1866 года, «министру конфликтов» пришлось принять как неизбежность. На прусско-французских переговорах в обмен на отказ Пруссии от перехода через Майнскую линию Наполеон III согласился на аннексию Пруссией северогерманских территорий с населением до четырех миллионов человек. Это дало О. Бисмарку возможность «закруглить» Пруссию вокруг Ганновера, курфюршества Гессенского, Нассау и старинного рейнского города Франкфурта и обеспечить неприкосновенность своих позиций в Северной Германии. Сколь проблематичным ни представлялось бы это решение в аспекте легитимности монархии — в особенности на фоне вызывающей жёсткости, как в случае с Франкфуртом-на-Майне — и внутриполитического благоразумия, оно всё же было принято. Кроме того, при заключении Пражского мира был упомянут, с оглядкой на Францию, обособленный Южногерманский союз. Он, впрочем, никогда не был создан, ибо О. Бисмарк воспользовался территориальными притязаниями на западные области Германии, проявившимися в ходе переговоров с французским посланником, и заключил с каждым южногерманским государством в отдельности тайный оборонительный союз. Теперь они были прочно соединены с Пруссией не только экономическими связями (членством в Германском таможенном союзе), но и военными. И, наконец, в статье пятой Пражского мира по настоянию Франции был закреплен принцип, по самой своей сути чуждый как Пруссии, так и Австрии — «свободное определение населения северных районов Шлезвига» в вопросе возможного присоединения их к Дании, которое произошло только после Первой мировой войны.

Сейчас же после битвы при Садовой, австрийский император телеграфировал Наполеону III, что отдаёт Венецию ему, императору французов. Этот на первый взгляд странный дипломатический шаг объяснялся, во-первых, тем, что австрийский штаб хотел поскорее окончательно ликвидировать итальянский фронт, пожертвовав Венецией, и в скорости перебросить южную свою армию на север против пруссаков в помощь разбитой армии Бенедека. Во-вторых, Франц-Иосиф хотел подчеркнуть, что разгромленные при Кустоце итальянцы вовсе не завоевали Венецию, а могут получить её из рук их покровителя Наполеона III. 3 октября Австрия подписала соответствующий Венский мирный договор.

В Викитеке есть полный текст Конституции Северогерманского союза

Важнейшим итогом австро-прусской войны было полное отстранение Австрии от германских дел, обеспечение решающего влияния Пруссии на северогерманские государства путём создания Северогерманского союза, аннексии Шлезвиг-Гольштейна и присоединения к Пруссии трёх государств: Ганновера, Гессен-Кастель, Нассау, а также вольного города Франкфурта-на-Майне. В результате новая империя была создана как национальное государство немцев, в которое не были включены многочисленные инонациональные (в основном славянские) территории, находившиеся в составе Австрии. Австрияки, оставшиеся за бортом нового государства, в результате образовали отдельную нацию.

Под именем Северогерманского союза в Центральной Европе возникло фактически новое государство. По этому поводу Бисмарк писал в своих мемуарах:

«…я исходил из того, что единая Германия — лишь вопрос времени и что Северогерманский союз только первый этап на пути к его разрешению».

Резкое ослабление в результате войны Австрийской империи при одновременном усилении угрозы со стороны России и росте панславянских симпатий внутри национальных движений славянских народов империи (прежде всего, чехов), обеспокоили венгерских лидеров. Тактика «пассивного сопротивления» уже не приносила результатов, а наоборот, лишала венгерскую элиту возможности участвовать в управлении страной. В то же время усилились национальные движения других наций Австрийской империи: чехов, хорватов, румын, поляков и словаков, которые выступали с идеями преобразования государства в федерацию равноправных народов. Всё это привело к тому, что Ференц Деак и его сторонники решили отказаться от национальной идеологии времён революции и радикально снизили объём своих требований на переговорах с правительством. В результате, 15 марта 1867 г. между австрийским императором Францем-Иосифом I и представителями венгерского национального движения во главе с Деаком было заключено австро-венгерское соглашение, в соответствии с которым Австрийская империя преобразовывалась в дуалистическую монархию Австро-Венгрия.

Заключив мир с Австрией, Пруссия приступила к подготовке третьего, заключительного акта на пути к объединению Германии — войне с Францией. Свою главную дипломатическую цель Бисмарк усматривал в том, чтобы и на сей раз обеспечить нейтралитет России.

«Стремление не допустить объединение Германии „снизу“ лежало в основе всей политики правительства Бисмарка, главная задача которой состояла в осуществлении этого объединения путём войн под властью прусской монархии». Нарочницкая Л. И.

Союзы после австро-прусской войны (1867—1871)
(интерактивная диаграмма)

Военные итоги

• Впервые для мобилизации армии активно использованы железная дорога и электрический телеграф, позволивший следить за действиями разбросанных на сотни вёрст корпусов и координировать их с таким же удобством, как если бы они были удалены от полководца на нормальный пробег обыкновенного коня.
• Введение первых личных знаков в период австро-прусской войны 1866 г. встретило массовое неприятие новшества со стороны даже самых дисциплинированных прусских солдат. Выданные им личные знаки они в массовом порядке просто выбрасывали, в лучшем случае — «забывали» в обозе. Дело в том, что любой солдат на войне рано или поздно становится суеверным, особенно в отношении смерти. Поэтому требование командиров обязательно носить на себе «вестник смерти» вызвало у прусских солдат суеверный страх того, что как раз этот «вестник» и навлечёт на них скорую гибель. Говорили даже о том, что жестяная пластинка личного знака обладает магической силой притягивать к себе пули. Неудивительно, что такое суеверное предубеждение против личных знаков продолжало жить в немецкой армии вплоть до начала Второй мировой войны. Только активная пропаганда офицерами Вермахта среди своих солдат необходимости постоянного ношения личного знака, как гарантии получения пенсии родственниками солдата в случае его гибели, в конце концов, переломила ситуацию, и ношение личных знаков всеми военнослужащими в немецкой армии стало нормой.
• После поражения Австрии в австро-прусской войне 1866 г., когда Прага была оккупирована прусскими войсками, австрийское командование пришло к выводу, что оборонное значение города окончательно потеряло свое значение. Это привело к решению о сносе большей части городских укреплений, прежде всего вокруг Нового Места и Малой Страны. Результатом этого явилось бурное развитие пригородов Праги: Краловске-Винограды, Жижков, Карлин, Вршовице, Нусле, Смихов, Коширже, Подоли, Височани и многих других, где, в отличие от плотно застроенных старых кварталов, возникли десятки и сотни новых заводов и фабрик, привлекавших рабочую силу из сельской местности.
• Только после австро-прусской войны 1866 года началось активное реформирование уже существующих спецслужб и создание новых. Это было связано с тем, что Вильгельм фон Штибер — руководитель разведки Пруссии, сумел обеспечить свое правительство всей необходимой информацией о политических и военных противниках (дислокация войск, их моральный дух, задачи и планы и т. п.), которой раньше О. Бисмарк не располагал.
• С переходом в 60-х гг. XIX в. от гладкостенных орудий к нарезным гаубицы стали делать нарезными. В войнах 2-й половины XIX в. с увеличением полевых укреплений потребность в гаубицах возросла.
• Опыт наполеоновских войн полностью пересмотрен.

Медаль «За народную оборону Тироля в 1866 году»	Медаль «Пражской милиции 1866 года»

Другие факты

• В 1866 году Октоберфест, являвшийся и являющийся самым большим народным гулянием (нем. Volksfest) в мире, не состоялся по причине участия Баварии в австро-прусской войне.

Мнения современников

Долгое время в Германии австро-прусскую войну называли «братоубийственной», её не одобряли ни либералы, ни консерваторы, и она была абсолютно непопулярна.

Память о войне

• 2 сентября 1873 года в третью годовщину победы в битве при Седане в Берлине была открыта колонна Победы, построенная в честь побед Пруссии в Датской войне 1864, Австро-прусской войне 1866 и Франко-прусской войне 1870—1871.
• Чешские любители загородных прогулок на велосипедах получили в своё распоряжение новую трассу, проходящую по местам решающих боёв Австро-прусской войны 1866 года недалеко от Йичина и Градца Кралове. Новая дорога соединила уже существующие тропы, напоминающие об исторических событиях второй половины XIX века. Оборудование трассы было закончено 30 июня 2007 года. На проект местными властями выделено 320 000 крон. Здесь полагают, что новый маршрут привлечёт туристов и зарекомендует местные достопримечательности. Особенно рассчитывают власти на немецких туристов, так как большую часть побед в Австро-прусской войне 1866 года одержали прусские войска. Немного позже в этом же районе будут организованы пешие тропинки. Новая трасса соединила несколько уже имеющихся дорог для любителей военной истории, в результате получилось, что вся историческая местность пронизана велосипедными трассами общей протяженностью около 150 км.

Статистика войны

Страны	Население 1866 г.	Войск	Убито	Ранено	Умерло от ран	Умерло от болезней	Убито мирных жителей
Пруссия	22 787 557	660 000	2 553	13 731	1 519	5219
Италия	25 097 200	334 963	1 090	3 926	543	2576
Всего	47 884 757	994 963	3643	17 657	2062	7795
Австрия	29 200 000	606 000	6 837	29 310	2 286	10 079
Бавария	4 828 700	60 000	500
Баден	1 431 500	12 000
Гессен-Дармштадт	856 100	12 700
Гессен-Кассель	763 200	6000
Вюртемберг	1 761 000	26 000
Саксония	2 382 808	32 000	520	1 392	100	126
Ганновер	1 930 000	20 000	500
Всего	43 153 308	774 700	8357	36 132	3533
Всего	91 038 065	1 769 663	12 000	53 789	5595	18 000	43 000

Беллонимия

Австро-прусская война имеет только в немецком языке двенадцать различных названий. В зависимости от языка, некоторые из них используются часто, другие — редко или никогда не используются. В следующей таблице приведены написания на трёх языках и произношения на двух основных из этих названий.

рус. название	нем.  название		итал.  название
	написание	произношение	написание	произношение
Австро-прусская война	‘Österreich-Preußischer Krieg’	['ʔœstǝraɪ̯ç-'prɔʏsɪʃɐ 'kriːk]	guerra austro-prussiana
прусско-австрийская война	Preußisch-Österreichischer Krieg	['prɔʏsɪʃ-'ʔœstǝraɪ̯çɪʃɐ 'kriːk]	-	-
семинедельная война	Siebenwöchiger Krieg	['ziːbənvøːçɪgɐ 'kriːk]	-	-
‘сорокадневная война’	‘Vierzigtagiger Krieg’	['fiːɐtsɪçtagɪçɐ 'kriːk]	-	-
‘[Великая] германская (немецкая) война’	[große] Deutscher Krieg	['dɔʏt∫ɐ 'kriːk]	-	-
Третья война за независимость Италии	Dritter Italienischer Unabhängigkeitskrieg	['drıtɐ 'ʔiːta'ljeːnɪʃɐ 'ʔʊnaphɛŋıçkaɪ̯tskriːk]	Terza guerra d’indipendenza	['tɛɾtsa 'gɛra dindipen'dɛntsa]
германская (немецкая) братоубийственная война	deutscher Bruderkrieg	[dɔʏt∫ɐ 'bruːdɐkriːk]	-	-
‘прусско-германская (-немецкая) война’	Preußisch-Deutscher Krieg	['prɔʏsɪʃ 'dɔʏt∫ɐ 'kriːk]	-	-
‘Германско (Немецко)-австрийская война’	Deutsch-Österreichischer Krieg	['dɔʏ̯t∫-'ʔœstǝraɪ̯çɪʃɐ 'kriːk]	-	-
‘германско-германская (немецко-немецкая) война’	deutsch-deutscher Krieg	['dɔʏt∫-'dɔʏt∫ɐ 'kriːk]	-	-
‘война Германского союза’	Deutschen Bundes Krieg	['dɔʏt∫ǝn 'bʊndǝs 'kriːk]	-	-
‘германско- (германская) союзная война"’	Deutscher Bundeskrieg	['dɔʏt∫ɐ 'bʊndǝskriːk]	-	-

     используется часто     используется редко или никогда не используется

Литература

1. Драгомиров М. И. Очерки австро-прусской войны в 1866 г. — СПб.: Тип. Деп. уделов, 1867.
2. Свечин А. А. [militera.lib.ru/science/svechin2b/05.html Война за гегемонию в Германии 1866 г] // [militera.lib.ru/science/svechin2b/index.html Эволюция военного искусства]. — М.-Л.: Военгиз, 1928. — Т. II.
3. Heinrich Friedjung. Der Kampf um die Vorherrschaft in Deutschland 1859 bis 1866. 2 тома. — Stuttgart. 1897.
4. О. v. Lettow Vorbeck. Geschichte des Krieges von 1866. 3 тома; 1898—1902 гг.
5. V. Verdy du Vernois. Im grossen Hauptquartier 1866.
6. Shlichting. Moltke und Benedek. — Berlin. 1900, стр 154.
7. Wilhelm Alter. Feldzeugmeister Benedek im Feldzug von 1866 (статья в журнале «Deutsche Rundschau», 1911 г. № 4, стр. 61-87).
8. Kriegsgeschichtliche Abteilung I,Grosser Generalstab. Moltke in der Vorbereitung und Durchfuhrungder Operationen. Kriegsgeschichtliche Einzelschirften, Heft 36, Berlin.

См. также

• Крымская война
• Отто фон Бисмарк
• Вильгельм I (германский император)
• Датская война 1864
• Франко-прусская война
• Северогерманский союз
• Германская империя

Ссылки

• Прусско-австрийская война 1866 года // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [runivers.ru/lib/detail.php?ID=415174 Драгомиров М. И. Очерки австро-прусской войны на сайте «Руниверс»]
• [onwar.com/aced/chrono/c1800s/yr65/fsevenweeks1866.htm Австро-прусская война 1866]  (англ.)
• [uniformology.com/A&A1866-1.html Униформы солдат стран-участниц австро-прусской войны 1866]
• [www.viewimages.com/Search.aspx?mid=73271011&epmid=1&partner=Google Чёрно-белые иллюстрации австро-прусской войны 1866]

Отрывок, характеризующий Австро-прусско-итальянская война

Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.