Автокатастрофа (фильм)

Автокатастрофа
Crash
Жанр	драма / триллер
Режиссёр	Дэвид Кроненберг
Продюсер	Дэвид Кроненберг
Автор сценария	Дэвид Кроненберг
В главных ролях	Джеймс Спейдер Холли Хантер Элиас Котеас
Оператор	Питер Сушицки
Композитор	Говард Шор
Кинокомпания	Alliance Atlantis
Длительность	100 мин / 90 мин
Бюджет	10 млн $
Страна	Канада Канада Великобритания Великобритания
Язык	английский шведский
Год	1996
IMDb	ID 0115964
Выход фильма «Автокатастрофа» (оригинальное название — Crash)

К:Фильмы 1996 года

«Автокатастро́фа» (англ. Crash) — художественный фильм режиссёра Дэвида Кроненберга, снятый по мотивам одноимённого романа Джеймса Балларда, написанного в 1973 году. Он рассказывает об одной из форм сексуальной девиации группы людей, получающих сексуальное удовольствие от автокатастроф. Фильм породил многочисленные дискуссии. Сам Дэвид Кроненберг произнёс: «Это опасный фильм. Во многих отношениях».

Реакция на «Автокатастрофу» общественности была крайне противоречивой. В то время как некоторые превозносили фильм за художественную смелость и оригинальность, другие критиковали его за чрезмерную откровенность в изображении сексуальных девиаций. На Каннском фестивале он взял специальный приз за «мужество, смелость и оригинальность». Необычное музыкальное сопровождение к фильму было написано Говардом Шором.

Сюжет

Действие фильма происходит в Торонто. Джеймс Баллард (Джеймс Спейдер), кинопродюсер, потерял связь со своей женой, Кэтрин (Дебора Кара Унгер). В самом начале фильма показывается, как супруги изменяют друг другу, а позже холодно занимаются любовью. Они возбуждаются лишь при обсуждении интимных деталей своих внебрачных встреч.

Возвращаясь ночью домой с работы на машине, Баллард сталкивается лоб в лоб с автомобилем. Мужчина-пассажир, вылетев через лобовое стекло, погибает. Женщина-водитель, доктор Хелен Ремингтон (Холли Хантер), жена погибшего пассажира, пытаясь отстегнуть ремень безопасности, случайно обнажает грудь.

Попав с травмами в больницу, Баллард снова встречает доктора Ремингтон, а также мужчину по фамилии Воан (Элиас Котеас), который проявляет повышенный интерес к аппарату, фиксирующему переломные кости ноги Балларда и фотографирует его.

После лечения у Ремингтон и Балларда начинается роман, преимущественно разжигаемый их совместным опытом автокатастрофы. Всё, связанное с сексом, у них происходит в машинах. Пытаясь понять, почему они настолько зациклены на автомобильных авариях, они отправляются посмотреть на спектакль Воана, воссоздающий подлинную картину автокатастрофы, в которой погиб Джеймс Дин, с оригинальными машинами и водителями-каскадёрами. Когда полиция срывает встречу, Баллард убегает вместе с Ремингтон и Воаном.

Баллард становится одним из последователей Воана, для которых машины являются сексуальным фетишем. Они одержимы просмотром видеороликов с испытаниями систем безопасности автомобилей и фотографированием мест дорожно-транспортных происшествий. Баллард сидит за рулём кабриолета «Lincoln», принадлежащего Воану и едет по городу в том время, как Воан снимает и пользуется услугами уличных проституток, а позже жены Балларда. В свою очередь, у Балларда возникает интрижка с одним из членов группы, Габриель (Розанна Аркетт), красивой женщиной, на ногах которой ортопедические протезы. Фильм демонстрирует не только гетеросексуальные контакты в машинах. Во время просмотра видеороликов автокатастроф доктор Ремингтон становится чрезвычайно возбуждённой и начинает трогать между ног одновременно у Балларда и Габриель, намекая на неизбежный триолизм. Воан и Баллард в конечном итоге устремляются друг ко другу и вступают в гомосексуальный контакт. Позже у Габриель и доктора Ремингтон начинается лесбийский секс.

Хотя Воан сначала заявляет о том, что ему интересна «перестройка человеческого тела современной технологией», на самом деле его программа заключается в оживлении философии, гласящей, что автомобильная катастрофа «скорее обогащает, нежели разрушает, служит звеном между умершими и энергией, которая невозможна ни в каком другом виде».

Фильм достигает кульминации со смертью Воана и заканчивается, когда Баллард не совсем умышленно устраивает аварию, в которое попадает его жена. Автокатастрофы как фетиш и сексуальные эксперименты вносят разнообразие в жизнь Балларда и героев фильма.

Создатели фильма

Съёмочная группа Режиссёр — Дэвид Кроненберг Автор сценария — Дэвид Кроненберг Оператор — Питер Сушицки Монтаж — Рональд Сандерс Художник-постановщик — Кэрол Спайер Композитор — Говард Шор Продюсер — Дэвид Кроненберг

В ролях Джеймс Спейдер — Джеймс Баллард Дебора Кара Ангер — Кэтрин Баллард Элиас Котеас — Воан Холли Хантер — Хелен Ремингтон Розанна Аркетт — Габризль Питер Макнилл — Колин Сигрейв

Отклики

Объявление в Каннах о вручении фильму специального приза вызвало крики протеста. В течение последующего года фильм не мог найти дистрибутора в США. Негласную войну «аморальной» ленте объявил сам Тед Тернер. В британской газете Daily Mail публиковались призывы бойкотировать прокат фильма в Англии. Режиссёр объясняет столь болезненную реакцию тем, что фильм не удавалось запихнуть на готовую полочку с ярлыком — это была не порнография, не научная фантастика, и не обычная голливудская ода сексу и насилию. Показанный зрителю «реальный мир» оказывался совершенно нереальным. По своим исходным данным «Автокатастрофа» напоминала голливудский фильм и в ней играли голливудские актёры, — вспоминает режиссёр. — Но всё остальное — интонации, эмоции, проблематика, фабула, музыка — было чуждо Голливуду. Это сбивало людей с толку, и они не знали, как на это реагировать".

Дж. Баллард о книге

В «Автокатастрофе» я использовал автомобиль не только как сексуальный образ, но и как всеобъемляющую метафору места человека в современном обществе. Это предостережение по поводу залитой светом, соблазнительной и брутальной зоны, которая всё более и более убедительно манит нас с закраинки технологического пейзажа.

Из интеллектуальных критиков Дж. Розенбаум отметил, что фильм о торжестве влечения к смерти снят «мастерски», хотя он и уступает книге. По мнению критика, ограниченность «Автокатастрофы» заложена в исходном материале, где изобилуют монотонные повторения аварий и совокуплений, всё строится вокруг единственной базовой метафоры и зрителю сложно отождествить себя с кем-либо из персонажей. Высоко оценил фильм Дж. Хоберман, отметивший пронизывающее его меланхолическое настроение, в котором тонут намёки на нестандартный, сухой юмор (когда одна машина едет на хвосте у другой, это уподобляется сексу сзади). Сам Баллард благосклонно воспринял киноверсию романа и стал пропагандировать творчество Кроненберга у себя на родине.

Проблематика

Для Кроненберга технологии, в том числе производство автомобилей, — плоды человеческого разума и своего рода естественное продолжение человеческого тела. В «Автокатастрофе» он возвращается к своей излюбленной теме: как современные технологии меняют человека и его сексуальную жизнь. Он отмечает, что в истории человечества наступил момент, когда воспроизводство вида стало возможно искусственными средствами, без помощи секса: «Мы могли бы объявить вековой мораторий на секс и человеческий род не перестал бы существовать». Режиссёр задаётся вопросом о том, каково место секса в новых условиях.

«Автокатастрофа» Дж. Балларда — любимый роман философа Ж. Бодрийяра — рисует мир человечества настолько отчужденным и пресыщенным, что общение и эмоции возможны только путём травматического опыта, такого, как авария. В фантазийном, полуабстрактном мире Балларда и Кроненберга векторы танатоса и эроса совпадают в едином акте соития через созданную человеком технологию. Дж. Розенбаум отмечает, что в фильме человеческая кожа уподобляется гламурно подсвеченной, фетишизированной поверхности автомобилей; камера бесшовно скользит от одного к другому. Как фетиш автомобили и аварии воспринимают «избранные» — тайное общество наподобие бойцовского клуба в романе Паланика.

Награды и номинации

Награды

• 1996 — Каннский кинофестиваль
  • Специальный приз жюри — Дэвид Кроненберг
• 1996 — Премия «Джини»
  • Лучшая режиссура — Дэвид Кроненберг
  • Лучший сценарий-адаптация — Дэвид Кроненберг
  • Лучшая операторская работа — Питер Сушицки
  • Лучший монтаж — Рональд Сандерс
  • Лучший звуковой монтаж — Том Бьелич, Уэйн Гриффин, Джон Лэйнг, Энди Малкольм, Джон Дуглас Смит, Дейл Шелдрейк, Дэвид Эванс
  • Премия «Золотая бобина» — Роберт Лантош, Джереми Томас, Дэвид Кроненберг
• 1998 — AVN Award
  • Лучший альтернативный полнометражный фильм для взрослых

Номинации

• 1996 — Каннский кинофестиваль
  • Золотая пальмовая ветвь — Дэвид Кроненберг
• 1996 — Премия «Джини»
  • Лучший фильм — Дэвид Кроненберг
  • Лучшая звукорежиссура — Тони ван ден Аккер, Кристиан Т. Кук, Дэвид Ли, Дино Пигат, Лу Соляковский, Орест Сушко
• 1998 — Motion Picture Sound Editors
  • Премия «Золотая бобина»

Ссылки

• «Автокатастрофа» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v136350 Автокатастрофа] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Автокатастрофа (фильм)

Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.