Автомат (оружие)

См. также: Автоматическая винтовка

Автома́т, или автомати́ческий караби́н, в иностранной литературе также штурмова́я винто́вка — ручное индивидуальное автоматическое огнестрельное оружие, предназначенное для поражения живой силы противника в ближнем бою и способное создавать большую плотность огня.

Широкое распространение автоматы получили в СССР в годы после Второй мировой войны, заменив в качестве основного оружия пехоты одновременно: пистолет-пулемёт, магазинную неавтоматическую винтовку, а также различные виды самозарядных и автоматических винтовок и карабинов предыдущего поколения.

Данный термин используется в основном в России и странах бывшего СССР. За рубежом близкое по классу оружие обычно называется автоматическими карабинами или винтовками, в зависимости от длины ствола.

Характерными особенностями автомата являются: использование промежуточного патрона (в настоящее время распространены промежуточные малоимпульсные), наличие сменного магазина большой ёмкости, автоматы сравнительно компактны и лёгки (длина порядка 800 мм, масса около 3-4 кг без патронов), наличие режима стрельбы очередями (как правило, рассматриваемого как основной вид огня из данного вида оружия).

Терминология

Термин «автомат» был впервые применён по отношению к автоматической винтовке, созданной В. Г. Фёдоровым в 1913—1916 годах, причём это название предложил Н. М. Филатов уже в 1920-х годах — конструктор изначально называл своё оружие «карабин-пулемёт», а на вооружение оно было принято как «2,5-линейная винтовка Фёдорова».

Из-за неудобства для использования в ручном автоматическом оружии штатного русского винтовочного патрона образца 1889 года (7,62×54 мм R) с его сравнительно высокой мощностью и имеющей развитую выступающую закраину гильзой, затруднявшей подачу из магазина большой ёмкости, для использования в этом оружии изначально был разработан немного уменьшенный и облегчённый винтовочный патрон калибра 6,5 мм с не имевшей выступающей закраины гильзой. Однако из-за начала боевых действий его производство не было начато, а серийные экземпляры оружия Фёдорова были изготовлены под близкий по характеристикам японский патрон 6,5×50 мм Арисака от винтовки Арисака Тип 38.

В 1916 году автоматическими винтовками Фёдорова была вооружена приданная 189-му пехотному Измаильскому полку особая рота, которая одной из первых в истории войн использовала этот тип оружия в бою. В 1920-х годах эти «автоматы» некоторое время состояли на вооружении Красной Армии, также они эпизодически использовались в годы Зимней войны с Финляндией из-за нехватки более современного автоматического оружия.

С тех пор некоторые авторы так или иначе пытались связать «автомат» Фёдорова с типом оружия, который впоследствии получил это наименование, но на самом деле он представлял собой довольно типичную автоматическую винтовку первого поколения, хоть и выполненную под несколько уменьшенный и облегчённый патрон и бывшую немного легче и компактнее существовавших в её время аналогов.

До, во время и некоторое время после Великой Отечественной войны «автоматами» в СССР в обиходе именовали пистолеты-пулемёты, вплоть до их полного вытеснения в Советской Армии оружием на основе АК, что даже нашло отражение в войсковых наставлениях по стрелковому делу, где зачастую приводились оба названия — и «пистолет-пулемёт», и «автомат». Это было вполне рационально, так как армейские пистолеты-пулемёты тех лет, такие как ППШ, по своим массово-габаритным характеристикам и роли в бою действительно были более или менее аналогичны сменившим их на вооружении автоматам под промежуточные патроны, хотя и существенно уступали им по боевым качествам.

Правда, во всё ещё действующий ГОСТ также внесено определение термина «автомат», которое включает в себя пистолеты-пулемёты:

ГОСТ 28653-90 «Оружие стрелковое. Термины и определения»:

• Винтовка — нарезное стрелковое оружие, конструктивно предназначенное для удержания и управления при стрельбе двумя руками с упором приклада в плечо
• Карабин — облегчённая винтовка с укороченным стволом
• Автомат — автоматический карабин
• Пистолет-пулемёт — автомат, в конструкции которого предусмотрена стрельба пистолетными патронами.

— но в настоящее время такое словоупотребление не может считаться вполне корректным с точки зрения современной военной терминологии, в которой эти классы оружия чётко разделяются, в том числе — в связи с выходом пистолетов-пулемётов из обращения в качестве общеармейского оружия и их вытеснением в такие специфические ниши, как оружие непосредственной самообороны военнослужащих и вооружение полицейских структур, войск особого назначения или контртеррористических подразделений для ближнего боя. Кроме того, многие современные пистолеты-пулемёты не используют форм-фактор карабина, например MP5K или Agram 2000, так как конструктивно не предназначены «для удержания и управления при стрельбе двумя руками с упором приклада в плечо».

Термин «автомат» используется преимущественно в России и странах бывшего СССР, присутствует в русском и ряде других славянских языков, например болгарском.

В остальном мире для близкого по тактико-техническим характеристикам оружия используются термины, соответствующие русским словам «(автоматическая) винтовка» и «(автоматический) карабин». В частности, в военной документации США M16 называется винтовкой, а наиболее соответствующий советским автоматам M4 — карабином. Даже в большинстве бывших стран Социалистического содружества термин «автомат» так и не прижился. Например, в Польше автомат Калашникова был принят на вооружение как karabinek, то есть просто «карабин» (буквально — «карабинчик», но при этом «карабином» в Польше называют обычную, «длинную» винтовку).

Следует отметить, что в западных странах наиболее распространены не автоматические карабины, а выполненные под те же промежуточные патроны «полноразмерные» автоматические винтовки, такие, как вышеупомянутая M16, — они отличаются существенно бо́льшей длиной ствола и, часто, ориентированностью в наибольшей степени на меткий одиночный, а не автоматический огонь. Называть эти образцы термином «автомат» некорректно, однако большая степень сходства устройства, тактико-технических характеристик и роли в бою автоматов и автоматических винтовок позволяет рассматривать их в рамках данной статьи в какой-то мере совместно. В СССР и России «полноразмерные» автоматические винтовки не выпускаются, однако за рубежом на основе советской системы Калашникова был создан ряд образцов этого класса, — например, китайские винтовки Тип 63 и Тип 81.

Кроме того, во многих странах полуофициально используется термин «штурмовая винтовка» (англ. assault rifle), что является дословным переводом слова нем. Sturmgewehr, названия первого массового образца такого оружия — StG-44. В результате двойного перевода словосочетание «штурмовая винтовка» получило известное распространение и в русскоязычной литературе, преимущественно по отношению к системам ручного скорострельного стрелкового оружия иностранного происхождения. Следует отметить, что во многих языках этот термин относится скорее к околооружейному сленгу, чем к официальной терминологии. В неоружейной литературе и обиходе так могут обозначать и автоматические карабины (что, конечно, некорректно), и автоматические винтовки, и даже иные виды скорострельного длинноствольного ручного оружия.

Автор ряда книг по истории военных технологий Энтони Уильямс (Anthony G. Williams) определяет штурмовую винтовку как «принятую на вооружение винтовку, способную вести контролируемый огонь очередями с рук, и имеющую эффективную дальность стрельбы не менее 300 метров», причём однозначно исключает из этого класса пистолеты-пулемёты и оружие под «полноразмерные» винтовочные патроны, включая 7,62×51 мм NATO. В русскоязычной терминологии такой трактовке этого термина достаточно однозначно соответствует термин «автоматическая винтовка второго поколения», включающий в себя и автоматические винтовки вроде той же M16, и автоматические карабины/автоматы вроде АК и M4.

Сам термин «штурмовая винтовка», вероятно, впервые применил Айзек Льюис. В 1918 году он создал автоматическую винтовку для замены BAR M1918 и на испытаниях классифицировал её как «assault phase rifle» (винтовку для фазы штурма).

История создания

Опыт Первой мировой войны показал огромную важность скорострельности оружия и высокой плотности огня. К этому времени автоматический огонь пулемётов уже весьма убедительно показал свою эффективность, — особенно в «окопной» позиционной войне. Однако станковые пулеметы, стрелявшие с лафета или станка, были очень тяжёлы (знаменитый пулемёт Максима весил без станка, воды и патронов около 20 кг, а в боеготовном виде со станком — более 65 кг), и обслуживались расчётом из нескольких человек. Будучи идеальным для обороны укреплений, они совершенно не подходили для наступательных действий.

В военные и межвоенные годы попытки конструкторов повысить огневую мощь наступающей пехоты за счёт создания более лёгкого, стреляющего с рук и переносимого одним человеком автоматического оружия привели к появлению сразу нескольких принципиально новых его типов: ручных пулемётов, автоматических винтовок и пистолетов-пулемётов. Все они в какой-то мере удовлетворительно выполняли эту задачу, но применяли совершенно различные подходы к её выполнению.

На начало Второй мировой войны пехота большинства стран была вооружена преимущественно магазинными неавтоматическими винтовками или укороченными карабинами, использующими винтовочные патроны, и пистолетами-пулемётами, использующими пистолетные боеприпасы. Кроме того, во многих странах на вооружении находилось некоторое количество самозарядных и автоматических винтовок. Ни один из этих видов оружия в отдельности не мог обеспечить необходимой огневой мощи пехоты, так как:

• Магазинные неавтоматические винтовки и карабины имели большую, даже избыточную для решения большей части реальных боевых задач дальность прицельной стрельбы, но при этом весьма низкую скорострельность, что делало бесполезными неавтоматические винтовки в ближнем бою с пехотой, вооружённой пистолетами-пулемётами, которой стрелки с винтовками могли противопоставить лишь штыковую контратаку.

• Пистолеты-пулемёты обладали весьма высокой скорострельностью, и в бою на ближних дистанциях создавали достаточно высокую плотность огня, но из-за использования в них сравнительно маломощного боеприпаса, разработанного для короткоствольного оружия, эффективная дальность стрельбы из большинства моделей не превышала 200 метров, чего было зачастую недостаточно для решения многих боевых задач, требующих, в том числе, ведения плотного огня на средние дистанции.

• Самозарядные и автоматические винтовки, созданные на основе винтовочно-пулемётных патронов имеющихся образцов, имели целый ряд неустранимых недостатков, таких, как:
  • сильная отдача при стрельбе,
  • весьма значительная масса оружия и боекомплекта,
  • сложность и малая технологичность производства,
  • высокая стоимость как оружия, так и патронов к нему.

Эффективность ведения автоматического огня из тех редких образцов, которые такую возможность имели, была крайне невелика из-за низкой кучности и небольшого носимого стрелком запаса патронов, и потому он использовался лишь в крайнем случае.

• Ручные пулеметы, в отличие от станковых, были сравнительно легки и компактны, могли обслуживаться и переноситься одним бойцом (правда, зачастую для повышения боевых качеств ему придавался второй номер расчёта), огонь из них мог при необходимости вестись даже с рук. Однако, основной способ ведения огня из ручного пулемета — «с сошек», то есть, со складного упора. Это, с одной стороны, предоставляло значительную свободу маневра обороняющимся — пулеметчик мог легко поменять позицию, но с другой — ограничивало темп наступления: приходилось наступать «перекатами», «перебежками» от одной промежуточной позиции к следующей, с которых в основном и ведется огонь наступающими, что являлось существенным недостатком — скорость наступления нередко является одним из решающих факторов его успеха.

Также, наличие на массовом вооружении образцов, использовавших совершенно различные боеприпасы, существенно затрудняло снабжение армии.

Таким образом, созрела необходимость создания оружия, способного занять пустующую нишу между пистолетами-пулемётами и автоматическими винтовками, по возможности сохранив и характерную для последних хорошую баллистику и поражающую способность пули, определяющие большую дальность стрельбы, и типичную для первых возможность ведения эффективного огня очередями благодаря сравнительно небольшой отдаче и большой ёмкости магазина. Для этого в первую очередь требовалось разработать промежуточный по мощности между пистолетным и винтовочным патрон.

Такая идея возникла весьма давно. Например, ещё до Второй мировой войны и в первые её годы был создан целый ряд пистолетов-пулемётов, выполненных под наиболее мощные из пистолетных патронов, и благодаря этому по своим характеристикам явно выходивших за пределы «среднего уровня» своего класса (ППШ (7,62×25 мм), пистолет-пулемёт Кирали (9×25 мм) и ряд других серийных образцов).

Разработчики экспериментальных образцов вооружений зачастую ещё ближе подбирались к созданию патронов, по современным меркам соответствующих промежуточным боеприпасам, и оружия под них. Здесь можно отметить такие конструкции, как французский автоматический карабин Рибейроля 1918 года под патрон 8×35 мм, швейцарские патроны 7,65×35 мм (1921) и 7,65×37 мм (1923 год), предпринятые в конце 1920-х годов уже упоминавшимся Владимиром Фёдоровым попытки внедрить в Красной Армии облегчённый винтовочный патрон калибра 6,5 мм с длиной гильзы порядка 40 мм, датский опытный автомат Weibel (в других источниках — Danrif) под патрон 7×44 мм разработки начала 1930-х годов, и иные.

В 1939 году В. Г. Федоров в своей монографии «Эволюция стрелкового оружия» указывал на «громадную будущность» пистолета-пулемета как «мощного, сравнительно лёгкого и в то же время простого по своей конструкции оружия», правда, «при условии некоторых его усовершенствований». Федоров также писал о «сближении двух типов, а именно автомата и пистолета-пулемета» (понимая под «автоматом» оружие типа своей автоматической винтовки) на основе создания патрона «с уменьшенной для винтовок и увеличенной для пистолетов-пулеметов прицельной дальностью», то есть — по современной терминологии промежуточного.

Иногда в качестве одного из прообразов автомата называют американский самозарядный карабин М1 Carbine, сконструированный в 1941 году под мощный патрон пистолетного типа .30 Carbine (7,62×33 мм), а также его автоматический вариант М2 Carbine, хотя используемый им патрон существенно «не дотягивал» до промежуточных по уровню мощности, а главное — по баллистике пули всецело оставался в «пистолетных» рамках. На самом деле это оружие было предназначено для вооружения военнослужащих «второй линии», непосредственно не принимающих участие в боевых действиях — водителей, экипажей бронетехники, работников тыловых служб и так далее, а не на роль основного пехотного стрелкового оружия. Выбор же форм-фактора лёгкого карабина был обусловлен тем, что научить бойца метко стрелять из него можно намного легче и быстрее, чем из пистолета. Более правильно считать это оружие предшественником современного подкласса PDW — «личного оружия самообороны», а вовсе не общевойскового автомата/автоматического карабина.

Целенаправленные работы по созданию патронов, промежуточных по мощности между винтовочно-пулемётными и пистолетными, и оружия под них были начаты в Германии в середине 1930-х годов. Также, согласно утверждениям в некоторых литературных источниках, в 1939 году такие работы были начаты и в СССР, но не доведены до конца ввиду начала боевых действий в 1941. Германские исследования в этой области вылились в создание целого ряда образцов промежуточных патронов, из которых на вооружение Вермахта был принят один — 7.92 mm Kurz, или 7,92×33 мм.

Под него были созданы такие образцы оружия, как «штурмовые винтовки» StG-44 (прототипы этого оружия также несли такие обозначения, как «пистолет-пулемёт» — Maschinenpistole, MP43 и MP44, или «автоматический карабин» — Maschinenkarabiner, MKb42) и StG 45(M), а также самозарядный карабин Volkssturmgewehr 1-5 (в отечественных источниках — «Фольксштурм»). В СССР в 1943 году был принят на вооружение промежуточный патрон образца 1943 года (на этапе проектирования 7,62×41 мм, впоследствии — 7,62×39 мм). При его создании перед конструкторами была поставлена задача при калибре 7,62 мм обеспечить остаточную кинетическую энергию пули на дальность 1000 м порядка 196 Дж, при длине ствола оружия порядка 500—520 мм и массе патрона в пределах 15-17 граммов.

Изначально планировалось создать под него комплекс вооружения, в целом повторявший имевшийся на тот момент по номенклатуре образцов, но использующий единый патрон для упрощения снабжения войск — а именно, пистолет-пулемёт, самозарядный и магазинный неавтоматический карабины и ручной пулемёт. Однако позднее, вероятно под влиянием германской концепции «штурмовой винтовки», было принято решение заменить все эти образцы одним — автоматическим карабином, который впоследствии официально был назван кратким и хорошо известным в войсках термином «автомат».

Из многочисленных предложенных на конкурс систем автоматов, принят на вооружение был автомат системы М. Т. Калашникова — АК. Кроме того, по результатам более ранних конкурсов были приняты на вооружение ручной пулемёт Дегтярёва и самозарядный карабин Симонова. СКС был вскоре снят с вооружения и используется с тех пор преимущественно в качестве церемониального оружия, а позднее (1961 год) и РПД был заменён Ручным пулемётом Калашникова (РПК), на 80 % унифицированным с автоматом Калашникова.

Таким образом, в СССР в послевоенные десятилетия автомат, а также созданный на его базе лёгкий ручной пулемёт, полностью заменили сложившийся в годы войны комплекс пехотного оружия под винтовочно-пулемётные, которые после этого использовались исключительно в снайперском оружии (СВД), а также пехотном оружии поддержки уровня не ниже роты (таком, как РП-46 и Пулемёт Калашникова), и пистолетные патроны. Аналогичная ситуация сложилась и в большинстве стран Социалистического содружества, с теми или иными локальными особенностями.

За пределами же социалистического лагеря этот процесс затянулся из-за принятия блоком НАТО в начале 1950-х годов под политическим давлением США американского патрона 7,62×51 мм (Т65), хотя и уменьшенного по сравнению с более ранним американским винтовочным патроном .30-06 (самым крупным и мощным в своём классе), по своим характеристикам оставшегося аналогичным винтовочным боеприпасам, подобным советскому патрону к винтовке Мосина. К концепции же «штурмовой винтовки»/«автомата» под уменьшенный патрон в США изначально питали антипатию, отдавая предпочтение мощным и дальнобойным самозарядным винтовкам, иногда — с возможностью ведения автоматического огня как вспомогательного режима (battle rifle), — таким, как M14. При этом новый патрон был введён в качестве основного даже в тех странах, которые имели на тот момент объективно более перспективные наработки — например, британский промежуточный патрон .280 British или германский 7.92 mm Kurz.

В результате, на вооружении стран НАТО в этот период сохранялся комплекс вооружения, аналогичный сложившемуся в годы Второй мировой войны — самозарядные и автоматические винтовки под винтовочно-пулемётные патроны, и дополнявшие их пистолеты-пулемёты под пистолетные боеприпасы. Схожая ситуация наблюдалась и во многих странах, формально не входивших в сложившееся на тот момент военно-политические блоки: многие страны приняли патроны НАТО и оружие под них, даже не входя в состав этого военного союза. Напротив, Финляндия, которая в конце войны разрабатывала собственные промежуточные патроны — 9×40 мм Lilja и 9×35 Lahti, — в послевоенные годы приняла советский 7,62-мм промежуточный патрон и автомат «Валмет», созданный на базе системы Калашникова.

В полном смысле этого слова промежуточные патроны собственной разработки и оружие под них появились на вооружении в странах Запада лишь в 1960-х годах, во многом — благодаря опыту войн в Корее и Вьетнаме, и первым из них стала американская автоматическая винтовка M16, использовавшая «малоимпульсный» (имеющей пониженный импульс отдачи) промежуточный патрон 5,56×45 мм. Позднее был создан автоматический карабин/автомат на её базе, принятый на вооружение под обозначением M4.

Процесс распространения нового патрона в рамках блока НАТО — а соответственно, и вытеснения старого 7,62-мм боеприпаса, — растянулся до 1980-х годов.

Так как уменьшенный калибр американского патрона в совокупности с рядом иных конструктивных решений сулил определённые выгоды в плане увеличения носимого боекомплекта и общего облегчения оружия, в середине 1970-х годов в СССР также был принят малокалиберный промежуточный патрон — 5,45×39 мм, под который был создан целый ряд автоматов — АК74 и его модификации (АК100), а также АН-94 «Абакан», АЕК-971 и другие.

Для малошумного оружия, скорость пули которого не должна превышать скорости звука, на базе патрона 7,62×39 мм было создано семейство патронов калибра 9×39 мм, в которое входят патроны СП-5, СП-6 и другие. Увеличенный калибр позволяет использовать более тяжелые пули и, несмотря на дозвуковую скорость, добиться достаточно высокой дульной энергии. Его используют такие образцы оружия, как снайперская (самозарядная) винтовка Винторез, автомат Вал и другие.

Сравнение боеприпасов

Приведены сравнительные характеристики пистолетного, промежуточного и винтовочного патронов нормального калибра, а также малоимпульсного промежуточного уменьшенного калибра.

Патрон	Масса пули, г	Начальная скорость пули, м/с	Энергия пули, Дж
7,62×25 мм	5,49—5,52	480	650
7,62×39 мм	6,61—12,50	710—735	1991
7,62×51 мм	10,2—13,6	838	3325
5,56×45 мм	3,95—5,18	772—945	1700—1830

Автоматы разных стран

Страна	Автомат	Патрон	Автоматика	Компоновка	Год
Австрия	Steyr AUG	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	1978
Бельгия	FN FNC	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1976
	FN SCAR	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2005
Бразилия	IMBEL IA2	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2010
Великобритания	L85A2	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	2000
Германия	HK G36	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1995
	HK416	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2004
Грузия	G5	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2012
Израиль	TAR-21	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	2004
	Galil ACE	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1973
Индия	INSAS	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1998
	MCIWS	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор
Индонезия	SS2-V1	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2002
Иран	Фатех	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2014
Италия	Beretta AR-70/90	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1985
	Beretta ARX-160	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2009
Канада	Diemaco C8	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1994
Китай	QBZ-95	5,8×42 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	1995
Польша	Beryl	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1996
	MSBS	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2009
Россия	АК-12	5,45×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2011
	АДС	5,45×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	2007
	A-91	5,45×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	1990
	А-545	5,45×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2014
Сербия	Застава М21	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2004
Сингапур	SAR-21	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	1996
СССР	АКМ	7,62×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1959
	АК74	5,45×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1974
США	Colt M4	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1992
	Bushmaster ACR	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2007
Тайвань	Тип 65	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1976
Германия	StG 44	7,92×33 мм	отвод пороховых газов, перекос затвора		1943
Финляндия	Rk 95TP	7,62×39 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1990
Франция	FAMAS	5,56×45 мм	полусвободный затвор	булл-пап	1977
Хорватия	VHS	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	2009
Черногория	Tara TM4	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2011
Чехия	CZ 805	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2009
Швейцария	SIG SG 550	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1983
	SIG MCX	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		2010-е
Швеция	Ak5	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1985
ЮАР	Vektor CR-21	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор	булл-пап	1997
	Truvelo Raptor	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор
Южная Корея	Daewoo K2	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1984
Япония	Тип 89	5,56×45 мм	отвод пороховых газов, поворотный затвор		1989

См. также

• Список автоматов

Литература

• Болотин, Д. Н. Советское стрелковое оружие. — М.: Воениздат, 1986. — 320 с.
• ВЭС. — М.: Воениздат, 1984.
• Жук, А. Б. Справочник по стрелковому оружию. — М.: Воениздат, 1993. — 753 с. — ISBN 5-203-01660-7.

Ссылки

• [www.eatu.ru/book-str/222/1/index.pl «Чудо-оружие» Третьего рейха]

Отрывок, характеризующий Автомат (оружие)

– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.