Теория авторского кино

Теория авторского кино (фр. Cinéma d'auteur, англ. Auteur theory) — влиятельное учение, зародившееся во Франции в 1950-х годах.

С тех пор, как авторская теория была озвучена Франсуа Трюффо в 1954 году, она имела значительное влияние на кинокритику во всём мире. В США её основным приверженцем и популяризатором выступал Эндрю Саррис. Среди американских режиссёров он выделил «авторов», которые выработали уникальный, характеризующий их художественный киностиль, проглядывающийся в снятых ими фильмах.

До появления авторской теории кинофильм воспринимался как продукт киноиндустрии — совокупное произведение режиссёра, сценариста, композитора и актёров. Однако теоретики Cahiers du cinéma обратили внимание на то, что даже в рамках конвейерной студийной системы Голливуда успешно работали яркие индивидуальности, подлинные авторы — такие, как Альфред Хичкок и Джон Форд (а также Фриц Ланг и Орсон Уэллс).

Теоретики авторского кино впервые обоснованно сформулировали, что режиссёр является ключевой фигурой всего кинопроцесса и автором (фр. auteur) кинофильма (рассматриваемого как произведение искусства). Подобное суждение подтверждает присущий каждому мастеру (режиссёру) индивидуальный киноязык: вы никогда не спутаете фильмы Чарльза Чаплина, Стэнли Кубрика, Квентина Тарантино с картинами других режиссёров. Несмотря на то что над кинофильмом работает целый коллектив, приверженцы авторского кинематографа увидели: вся деятельность этого коллектива (съемочной группы) направлена только на наиболее адекватную передачу художественного замысла режиссёра, как в картине художника либо романе писателя. Без замысла режиссёра деятельность коллектива (съемочной группы) бессмысленна. Отдельным направлением авторских фильмов являются картины, выполненные на высоком профессиональном уровне киносъемочной группой, состоящей из ограниченного количества людей, каждый из которых одновременно совмещает несколько кинематографических профессий. Иногда съемочная группа состоит только из одного человека.

Авторская теория ассоциируется с французской новой волной. Впервые она была сформулирована на страницах журнала Cahiers du cinéma ведущими фигурами новой волны (Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар, Эрик Ромер, Клод Шаброль, Жак Риветт, Андре Базен). В терминах «авторского кино» было принято рассматривать и т. н. новое немецкое кино 1970-х (Вернер Херцог, Вим Вендерс, Фолькер Шлёндорф, Райнер Вернер Фассбиндер, Александр Клюге).

В современном кинопроцессе

На нынешний момент существование авторского кино не вызывает сомнений ни у зрителей, ни у критиков. «Авторскими» признаются фильмы, в которых присутствует индивидуальный взгляд (почерк) автора, то есть режиссёра фильма.

По сложившимся на сегодняшний день реалиям и «де-юре» и «де-факто» автором фильма является режиссёр-постановщик, вне зависимости от того, признается ли потом его фильм «авторским» или не признается.

Для современного российского киносообщества характерно маргинальное противопоставление и даже противоборство авторского кино и продюсерского. Бытует мнение, что априори к «авторским» относятся фильмы, представляющие художественную ценность, а к «продюсерским» — фильмы, художественной ценности не представляющие.

Одним из направлений авторского стало кино некоммерческой или, в редких случаях, безбюджетной реализации. Что возможно только благодаря удешевлению технических средств киносъемки и монтажа.

Объективно можно утверждать только то, что у ряда кинорежиссёров в процессе их творчества формируется индивидуальный, присущий только им авторский стиль, а у ряда кинорежиссёров авторский стиль не формируется, но и те и другие являются авторами своих произведений. Такое явление можно наблюдать в любой творческой деятельности: литературе, живописи, архитектуре и так далее.

На основе авторской теории сформировались такие граничащие с авторским кино понятия, как «артхаус», «независимое американское кино» и другие.

Отрывок, характеризующий Теория авторского кино

Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.