Агаев, Ахмед-бек

Ахмед-бек Агаев (Агаоглу) Мирза Гасан бек оглы
Род деятельности:	журналист
Место рождения:	Шуша

Ахмед-бек Агаев (Агаоглу) (1868—1939) — известный азербайджанский государственный деятель, журналист и тюрколог.

Биография

Ахмед-бек Агаев родился в 1865 году в городе Шуша в аристократической семье. По традициям своего рода получил богословское образование, знание арабского и фарси. Начальное образование он получает в Шушинском лицее. После получения русского среднего образования в Тифлисской гимназии, в 1887 году Ахмед-бек продолжает обучение в Петербургском политехническом институте. В 1888 году он переезжает в Париж и учится в Школе восточных языков Колледж де Франс (Сорбонна). Одновременно он пишет статьи в исламоведческих и политических изданиях. Агаев становится корреспондентом по Персии в знаменитом французском политическом издании «Журналь де Деба». В 1894 году Ахмед-бек участвует в IX Востоковедческом конгрессе в Лондоне, где выступает с анализом религиозной жизни Ирана и рассказом об Салмане Паке. Ранние работы Агаев в основном имели проиранскую и антиоттоманскую направленность, изначально Агаев считал, что Иран должен возглавить мусульманский мир. В своих статьях Ахмед-бек Агаев призывает мусульманский мир вернуться к идеям прогресса и творческого духа первых веков хиджры, когда мусульманский мир отличало безграничное интеллектуальное соревнование.

В 1894 году вернувшись в Карабах, Ахмед-бек Агаев преподает французский язык в реальном училище города Шуша. В 1897 году переехав в Баку, он продолжает свою педагогическую работу и издает газету «Каспий». С января 1904 года Агаев становится одним из редакторов газеты «Хаят». Также участвует в создании ряда газет, таких как «Иршад» в 1905 году и «Тарагги» в 1908 году. В Азербайджане Агаев начал эволюционировать в направлении Пантюркизма, что особенно выразилось в его статьях в газете «Каспий». Ахмед-бек Агаев также занимается литературной критикой, публикацией ряда статей о литературе, театре. Им были написаны: «Сочинения Гаджи Сеида Азима», «Отелло Шекспира», «Разбойники Шиллера», «Горький и мусульманство», «Татарин Аслан» из пьесы Горького «На дне».

Во время российской революции 1905—1907 годов Ахмед-бек становится одним из лидеров общественного движения. 8 апреля 1905 года на квартире отца политического движения российских мусульман Габдеррашида Ибрагима в Петербурге собрались Гаяз Максудов, Ибниамин Ахтямов из Уфы, Ахмед-бек Агаев, Алимардан-бек Топчибашев, Али-бек Гусейнзаде. Они приняли решение о создании единого Духовного управления для всех мусульман России. Агаев был одним из активных участников I Всероссийского мусульманского съезда, прошедшего в Нижнем Новгороде 15 августа 1905 года, в ходе которого был создан союз Иттифак аль-Муслимин. В октябре 1905 года он работает над созданием программы мусульманской партии. Возглавляемая Агаевым газета «Иршад» быстро достигает тиража в 3 000 экземпляров и превращается в одну из самых популярных азербайджанских газет.

В 1909 году Ахмед-бек переезжает в Турцию, где активно участвует в освободительном движении, работая в среднем эшелоне правительственного аппарата и продолжая журналистскую работу в турецких газетах. Его статьи выходят в журналах «Тюрк йорду» и «Тарджеман и-хакикат». Он призывает тюркские народы обеспечить создание сильного государства. В 1911 году он выдвинул теорию об аналогичности процесса создания тюркской нации российских мусульман с созданием наций-государств в Европе. Важнейшими процессами, приведшими к единству мусульманских народов России, Ахмед-бек считал культурное и языковое единство и создание классов внутри общества российских мусульман. В 1915 году он входит в состав созданного «Комитета по защите прав тюрко-татар мусульман России». Вначале Комитет требовал восстановления представительства всех мусульман в Государственной думе, религиозной автономии, создания национальных светских школ и права для татар владеть недвижимостью в Туркестане. В мае 1916 года этот Комитет объединяется с «Лигой коренных народов России».

Летом 1918 года Агаев назначается советником командующего Кавказской исламской армией Нури Паши и в этом качестве прибывает в Азербайджан. После вывода турецких войск из Баку в конце 1918 года, он остается в Азербайджане. В 1919 году Ахмед-бек являлся одним из членов азербайджанской делегации Парижской мирной конференции. Однако на пути в Париж, его арестовывают в Стамбуле, оккупировавшие Стамбул британские власти, которые считали, что он слишком тесно связан с лидерами поднимавшегосая движения за освобождение Турции. Его ссылают на Мальту, после возвращения из которой в 1921 году Ахмед-бек становится редактором официального органа анкарского правительства — газеты «Хакимиет-и-миллие». Позже он становится директором главного управления прессы. Ахмед-бек был избран депутатом Великого национального собрания Турции от Карса.

Семья

У Ахмед-бека Агаева было 7 детей. Первые двое — Везир и Башир умерли ещё в младенчестве. Остальные — Сурая, Тезер (Тезе-ханум), Абдуррахман, Самед и Гюльтекин — получили известность в Турции.

Литература

• Тадеуш Свентоховский, Brian C. Collins. [books.google.com/books?id=yjIZ6ymyNO8C Historical dictionary of Azerbaijan]. — USA: Scarecrow Press, 1999. — С. 12. — 145 с. — ISBN 0810835509.
• [www.azerigallery.com/bio/aghayev.html Ахмед-бек Агаев]
• [www.nizgar.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1680/ Ахмед бек Агаев — отец азербайджанской прессы. А. Ю. Хабутдинов]
• [1news.az/analytics/history/20100303112326796.html Ахмед бек Агаев – вдохновитель идей азербайджанского патриотизма в начале XX века. Э. Исмаилов, Доктор исторических наук]
• [uzeyirbook.musigi-dunya.az/ru/data.pl?id=24&lang=RU Ахмед бек Агаев в Электронной библиотеке Узеира Гаджибекова]
• Сеидзаде Д. Б. Из истории азербайджанской буржуазии в начале XX века. — Баку, 1978

Отрывок, характеризующий Агаев, Ахмед-бек

Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.