Агаев, Мирмехти Мирмовсум оглу

Мирмехти Мирмовсум оглу Агаев (1913—1942) — азербайджанский футболист, игравший на позиции левого крайнего нападающего в клубах «Темп», «Динамо», сборной Закавказья и сборной Азербайджана, двукратный обладатель кубка Азербайджана 1937 и 1938 годов.

Ранние годы

Мирмехти родился в Баку в 1913 году в семье Мирмовсума аги и Хейрансы ханум — выходцев из Ирана, позднее перебравшихся в Азербайджан. В возрасте 15 лет Мирмехти устроился на текстильный комбинат имени Г. З. Тагиева, где познакомился с заслуженным тренером Ширали Ширалиевым, который пригласил его выступать за футбольную команду от комбината. Позднее, во время одного из матчей, юного игрока увидел тренер футбольного клуба «Темп» и пригласил в состав команды.

По иранскому происхождению отец Мирмехти не имел фамилии, окружение называло его «Ага». Когда пришло время оформлять Мирмехти в клуб к «ага» присоединили окончание -ев, и, таким образом, Мирмехти получил фамилию Агаев, под которой он в дальнейшем играл на всех футбольных турнирах.

«Темп» и «Динамо»

Годом рождения «Темпа» считается 1936 год. Выступал клуб во всесоюзных соревнованиях вплоть до 1940 года. С 1937 года тренером клуба стал специалист из Москвы Владимир Блинков. С 1938 года «Темп» стал первой азербайджанской командой, получившей возможность побороться за кубок СССР. Среди 26 сильнейших команд СССР «Темп» с 20 очками занял 19 место. На этом чемпионате Мирмехти был первым азербайджанцем, поразившим ворота соперников.

С целью лучшей подготовки команды в борьбе за кубок СССР был проведен турнир среди 4-х сильнейших клубов Баку: «Нефтяник», «Динамо», «Локомотив» и «Темп». «Темп» и «Динамо» встречались дважды, и в обоих матчах победу одерживал «Темп» со счетом 2:1 и 5:1. Во время второй встречи Мирмехти четырежды вынуждал соперников начинать матч с середины поля. В соревнованиях за кубок СССР в 1938 году «Темп» дошёл даже до четвертьфинала. Соперниками бакинцев в том матче были не кто-нибудь, а московские спартаковцы. Им «Темп» уступил со счётом — 0:1.

В 1940 году игрок команды «Динамо» Тбилиси и близкий друг Мирмехти Шота Шавгулидзе после уговоров получил его согласие на переход в «Динамо» Тбилиси. Однако будучи женатым и отцом трёхлетнего сына и годовалой дочери Мирмехти не выдержал разлуки с семьей и в 1941 году вернулся в родной клуб «Темп».

1941 год. Баку. Стадион «Динамо». Первый матч сезона «Динамо» — «Нефтяник». «…Первые 20 минут игры мяч находится попеременно у обоих ворот. Частые прорывы динамовцев Степанова и Агаева создают напряженные моменты. В середине первого тайма динамовец Андриясов открывает счёт. Не проходит и минуты, как в сетку ворот „Нефтяника“ влетает второй мяч, пробитый Агаевым. И, хотя вскоре в ворота Иконникова влетает ответный гол, до конца тайма Агаеву удается довести счет до 3:1. После перерыва Агаев головой забил четвёртый гол. В оставшиеся минуты активнее играют нефтяники, им удается сократить преимущество соперника до минимума — 4:3. Однако, в конце игры Пацевич („Динамо“) с пенальти делает счет 5:3».

Гибель

В 1941 году «Темп» готовился ко встрече с московским «Торпедо», однако, начавшаяся Великая Отечественная война изменила все планы. Чемпионат страны был приостановлен. Вся молодежь поднялась на защиту родины, в том числе игроки команды «Темп», среди которых был и Мирмехти. Несмотря на уговоры друзей, близких и родственников, а также своего дяди Мирбашира Касумова, который занимал пост заместителя председателя Президиума Верховного Совета СССР, Мирмехти отправился на фронт. После 80-дневной подготовки в Сальянской казарме, он был отправлен в Керчь в 105 стрелковый полк. 1 сентября 1941 года в день своего дня рождения Мирмехти прислал родным письмо «… За меня не беспокойтесь, я жив — здоров. Мы защищаем вашу безопасность и покой. Прошу вас трудиться честно, самоотверженно… Очень скучаю…Но уверен — после выполнения боевой задачи встретимся вновь» Через 6 месяцев, 9 февраля 1942 года, Мирмовсум получил известия о гибели сына.

Деревня Ак-Монай, позднее переименованная в Каменское, была стёрта с лица земли. Тело Мирмехти так и не было найдено.

Память

Продолжателем дела своего отца стал его сын Юрий, который помимо успешной карьеры игрока, стал также футбольным судьей. С 1965 года до распада СССР в Баку ежегодно проводился футбольный турнир имени Мирмехти Агаева . К празднованию юбилея азербайджанского футбола была составлена символическая сборная Азербайджана, куда вошли: вратарь С. Крамаренко; защитники А. Бабаев, Н. Наумцев, В. Семиглазов, Я. Бабаев; полузащитники Ю. Кузнецов, В. Гаджиев; нападающие К. Туаев, А. Банишевский, А. Мамаедов и Мирмехти Агаев.

Судья всесоюзной категории В. Зайонц вспоминал его таким: Мирмехти был не только наделен природой хорошими способностями форварда, он всегда проявлял исключительные трудолюбие и настойчивость. Не раз бывало, как после тренировок он подолгу оставался на поле и отрабатывал технику ударов. Его предельная простота, неподдельная скромность, доброжелательность к товарищам по команде создали ему непререкаемый авторитет. Когда началась война, он на второй день уже был в военкомате с настоятельной просьбой отправить его на фронт.

А. Амирджанов (игрок «Темпа», мастер спорта) вспоминает его таким: «Мне посчастливилось несколько лет играть рядом с Мирмехти. Для команды он был ценен тем, что мог с одинаковой пользой сыграть на любом месте, если этого требовали интересы дела. В моей памяти он остался классным футболистом и примерным семьянином. Он был весельчак, балагур и был любимцем команды».

Ширали Ширалиев рассказывал, как вскоре после войны он встретился в Москве с заслуженным мастером спорта, игроком сборной СССР Сергеем Ильиным. И тот, узнав о смерти Мирмехти, павшего смертью храбрых в суровые февральские дни 1942-го в Крыму, долго не мог скрыть слез.

Отрывок, характеризующий Агаев, Мирмехти Мирмовсум оглу

– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.