Агай, Аго

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аго Агай
алб. Ago Agaj
Дата рождения:

7 марта 1897(1897-03-07)

Место рождения:

Влёра (округ)

Дата смерти:

24 декабря 1994(1994-12-24) (97 лет)

Место смерти:

Клируотер (Флорида)

Гражданство:

Албания Албания

Партия:

Балли Комбетар

Основные идеи:

албанский национализм, Великая Албания, республиканизм

Род деятельности:

агроном, политик, министр экономики коллаборационистского правительства

Аго Агай (алб. Ago Agaj; 7 марта 1897, Влёра — 24 декабря 1994, Клируотер) — албанский агроном и националистический политик, активный сторонник Великой Албании. Участник Войны за Влёру 1920 и республиканской революции 1924. Министр экономики в прогерманском коллаборационистском правительстве 19431944. После прихода к власти коммунистов эмигрировал в Египет, затем в США.





Агроном

Родился в горном селе близ Влёры. Шеро Эмин Агай — отец Аго Агая — был известным общественным деятелем, активным сторонником Исмаила Кемали, участвовал в борьбе за независимость Албании.

Начальное образование Аго Агай получил на родине в турецкой школе. С 12 лет жил в Вене. Окончил австрийское сельскохозяйственное образование, стажировался в Германии.

Во время Первой мировой войны работал агрономом в Бессарабии и Польше. Вернулся в Албанию в 1919 году.

Националист

По своим политическим взглядам Аго Агай был албанским националистом. В 1920 году он вступил в албанское добровольческое формирование Селама Мусая. Участвовал в боях с итальянцами во время Войны за Влёру. После победы албанцев Агай был делегатом Национального конгресса Люшне. Занимался албанской географией, входил в состав правительственной комиссии по составлению карты Албании.

В революционных событиях 1924 года Аго Агай активно выступал на стороне республиканцев Фана Ноли. При этом он отдавал должное жёсткой эффективности Ахмета Зогу.

Хотя я восхищался действиями Зогу, нашим идолом был Ноли, наряду с Гуракучи, Фиштой и Кочули. Я был вместе с ними. Они поручили мне организацию во Влёре. Был сформирован батальон, с помощью которого предполагалось установить контроль над Тираной.
Ноли был хорошим историком и поэтом, но из-за своей политической некомпетентности он потерпел неудачу. Зогу подходил к Тиране, а он, премьер-министр, играл на флейте…
Аго Агай[1]

После поражения республиканцев и установления королевского режима Зогу Аго Агай работал агрономом и преподавал в сельскохозяйственных школах. В 1936 году участвовал в мятеже против режиму Зогу. Был арестован и приговорён к пожизненному заключению. Освобождён итальянцами при вторжении в 1939 году.

Коллаборационист

Аго Агай был сторонником Великой Албании, выступал за присоединение Косово. Поэтому во Второй мировой войне он принял сторону государств Оси. С 1941, при итальянской оккупации, Агай прибыл в Косовска-Митровицу и получил должность в новой албано-коллаборационистской администрации Джафера Девы. Участвовал в организации вооружённых формирований, воевал против сербских четников. Состоял в Балли Комбетар и Второй Призренской лиге.

Несмотря на жёсткий национализм и ориентацию на Третий рейх, Агай не был сторонником Холокоста и геноцида цыган. По некоторым оценкам, Агай и Дева предотвратили уничтожение нацистами нескольких тысяч цыган и евреев[2].

При немецкой оккупации в 1943 Аго Агай вошёл в состав коллаборационистского правительства Реджепа Митровицы. Занимал пост министра экономики. Наряду с министром внутренних дел Девой, Агай являлся самым влиятельным членом кабинета. В то же время отмечалось, что его идеологическое доктринёрство зачастую мешало эффективности[3].

Эмигрант

В 1944 к власти в Албании пришла компартия. Аго Агай был вынужден эмигрировать. Через Италию и Ливию он перебрался в Египет. Жил в Египте более двадцати лет, управлял активами предпринимателя албанского происхождения Азиза Изета. После того, как в политике Насера явственно обозначился просоветский крен, Агай уехал в США.

В эмиграции Аго Агай поддерживал тесные связи с албанскими антикоммунистическими организациями. Большой резонанс вызвало его выступление О причинах раскола между албанцами на семинаре Албанского демократического союза в Нью-Йорке 1977 года. В частности, он указывал на безосновательность претензий албанской коммунистической верхушки выступать от имени бедноты — поскольку, например, Энвер Ходжа и Мехмет Шеху происходили из богатых и знатных семейств[4].

Особое место в системе взглядов Аго Агая занимала проблема Косово. Значение этой темы выросло после падения коммунистического режима в Албании. За приверженность идее воссоединения он получил прозвище Kosovari nga Vlora — Косовар из Влёры.

Я нахожусь на смертном одре. Я говорю по опыту моей почти столетней жизни. Я считаю, что судьба албанской нации будет решаться в Косово… Борьба за Косово — это борьба за нацию, за Албанию, за Влёру… Албанский народ должен приложить усилия для спасения Косово. Эта вера восходит к отцу нации Исмаилу Кемали.
Аго Агай

Аго Агай написал несколько исторических работ, в том числе биографию Джафера Девы. Наиболее известна монография Lufta e Vlorës — Война за Влёру, изданная в 1969 году.

Скончался Аго Агай в возрасте 97 лет.

Напишите отзыв о статье "Агай, Аго"

Примечания

  1. [www.studentofstory.com/?p=652 AGR. AGO AGAJ (1897—1994)]
  2. [gazetadielli.com/ago-shero-agaj-dikushi/ AGO SHERO AGAJ — «DIKUSHI»]
  3. [www.albanianhistory.net/1945_German-Wehrmacht/index.html 1945 Final Report of the German Wehrmacht in Albania. Minister Ago Agai]
  4. [illyriapress.com/rreth-shkaqeve-te-percarjes-se-shqiptareve/ «Rreth shkaqeve të përçarjes së shqiptarëve»]

Отрывок, характеризующий Агай, Аго

Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.