Ага Мирек

Ага Мирек

Ага Мирек (также Ага Мирек Исфахани; работал с 1520-х по 1575 год) — персидский художник.

Ага Мирек был уроженцем Исфахана, и принадлежал к прямым потомкам пророка Мухаммеда. Около 1520 года он прибыл в Тебриз, тогдашнюю столицу персидского царства, и стал художником шахской китабхане. Живший в XVI веке автор «Трактата о каллиграфах и художниках» Дуст Мухаммад сообщает, что Ага Мирек и Мир Мусаввир были двумя несравненными сейидами на службе у шаха Тахмаспа I (1514—1576), расписавшими стены дворца его брата, Сама Мирзы, и участвовавшие во всех крупных проектах по созданию иллюстрированных рукописей. Современники тех событий сообщают, что между молодым Тахмаспом и Ага Миреком установились дружеские отношения, и художник принимал участие во всех ночных пирах и попойках, которые устраивал шах. Его считали бонвиваном и поэтом — он писал неплохие стихи.

С 1522 года шахской китабхане руководил Кемаледдин Бехзад, поэтому вполне естественно, что Ага Мирек перенял множество приёмов у этого замечательного мастера. Под началом Бехзада в придворной мастерской собралось целое созвездие талантов — Касим Али, Султан Мухаммед, Мир Сеид Али и другие. Можно догадаться, с каким удовольствием молодой Ага Мирек окунулся в её творческую атмосферу.

Художник известен не только своими миниатюрами, ему принадлежат изумительные маргиналии на полях рукописей, изображающие фантастических животных (рукопись «Гулистан» поэта Саади начала XVI века, ныне хранится в частной коллекции, Хьюстон, США). Впрочем, хорошо у него получались не только фантастические животные, но и обычные — Ага Мирек имел репутацию лучшего художника-анималиста мастерской шаха Тахмаспа. Кроме этого, он известен как дизайнер ковров, и мастер резьбы по слоновой кости. Карьера Ага Мирека похожа на карьеру нескольких художников мастерской Тахмаспа I. Начав работать в шахской китабхане в Тебризе, он, далее, перешёл на службу к племяннику шаха Тахмаспа Султану Ибрагиму Мирзе, поскольку к 1540-м годам Тахмасп стал терять интерес к миниатюре, а после перевода столицы в город Казвин, и открытия там новой шахской китабхане, Ага Мирек переходит на службу туда. Султан Ибрагим Мирза служил губернатором в Мешхеде, однако некоторые исследователи считают, что Ага Мирек не переезжал в этот город, а по-прежнему работал в Тебризе, отсылая свои работы Ибрагиму Мирзе с курьером. Современные искусствоведы выделяют четыре основных этапа его творческой эволюции: 1520-е годы, когда он изображал несколько укрупнённые фигуры в аккуратных пейзажах; 1530-е годы — переходный период; период с конца 1530-х по 1555 г, когда композиции мастера стали более сложными, а колорит миниатюр более тонким; и поздний период с 1555 по 1575 год, когда, судя по всему, художник вернулся к манере, в которой он работал в молодости. Исследователи Диксон и Уэлч считают, что Ага Мирек в молодом возрасте принимал участие в создании миниатюр для знаменитого «Шахнаме» шаха Тахмаспа, работа над которым велась в 1525-35 годах (рукопись ныне разрознена, отдельные листы хранятся в разных коллекциях и музеях мира). В 1539-43 гг. он вместе с другими лучшими художниками шаха трудился над экземпляром «Хамсе» Низами, заказанным Тахмаспом I (Лондон, Британская библиотека). Четыре миниатюры этого манускрипта имеют подпись Ага Мирека, и самая интересная среди них, пожалуй, — «Спор двух врачей», изображающая как два придворных врача сошлись в жестоком споре, кто из них сильнее в своем ремесле. Один из врачей приготовил ужасную пилюлю, от которой желудок рвался на части, и человек умирал. Он предложил проглотить её своему сопернику. Тот с улыбкой сделал это, но принял её вместе с противоядием собственного приготовления, затем отправился к клумбе, сорвал розу, и дал её съесть свому сопернику. В присутствии султана отступать тому было некуда, он начал её есть, и моментально умер.

Работая при дворе Ибрагима Мирзы Ага Мирек принял участие в иллюстрировании рукописи поэмы «Семь престолов» (Хафт Ауранг) поэта Джами, работа над которой велась в 1556-65 годах (Галерея Фрир, Вашингтон). Кроме участия в столь престижных проектах Ага Мирек создавал миниатюры на отдельных листах. Среди них можно упомянуть два листа из галереи Фрир — «Два принца» (ок. 1535г) и «Отдыхающий принц»(ок.1530г). «Отдыхающий принц» — не просто изображение принца с книжкой в руке (некоторые считают, что это портрет молодого шаха Тахмаспа), но идеализированное воплощение красоты и мудрости — идеала суфийских поэтов-мистиков, который они видели в легендарном Юсуфе (Иосифе). О Юсуфе гласит и надпись в раскрытой книжке принца, так что параллель в данном случае прямая.

Ага Мирек был крупным персидским мастером XVI века, лучшим его учеником был Султан Мухаммед; творчество Ага Мирека имело продолжение среди могольских художников, которые копировали его работы.

См. также

• Тебризская школа миниатюры

Литература

• Welch, S. C. Persian Paintings: Five Royal Safavid Manuscripts of the Sixteenth Century. N-Y. 1976.
• Dickson M.B./Welch S.C. The Houghton Shahnameh. vol.1-2, Cambridge, Mass. 1981.

Отрывок, характеризующий Ага Мирек

– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.