Агент национальной безопасности
Поделись знанием:
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.
Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.
На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
 |
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
|
| Агент национальной безопасности | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| В ролях | |
| Вступительная заставка |
[www.youtube.com/watch?v=ppMIqjITO0c 1-я заставка] |
| Композитор |
Андрей Сигле (1-3) |
| Страна | |
| Количество сезонов |
5 |
| Количество серий |
60 |
| Производство | |
| Продюсер |
Александр Капица (1-5) [1] |
| Режиссёр |
Дмитрий Светозаров (1-3) |
| Оператор |
Александр Устинов (1-3) |
| Сценарист |
Игорь Агеев (1-3) |
| Хронометраж |
47-48 мин |
| Студия |
Русское видео-фильм по заказу ТНТ-Телесеть (1) |
| Трансляция | |
| Телеканал |
|
| На экранах |
с 1 января 1999 |
| Ссылки | |
| IMDb | |
«Агент национальной безопасности» — многосерийный российский детективный телесериал о похождениях агента ФСБ Алексея Николаева[2][3].
Содержание
- 1 Список серий
- 1.1 Первый сезон (1998—1999)
- 1.1.1 1 серия «Свет истины»
- 1.1.2 2 серия «Скрипка Страдивари»
- 1.1.3 3 серия «Петя и „Вол“»
- 1.1.4 4 серия «Три дня до эфира»
- 1.1.5 5 серия «Махаон»
- 1.1.6 6 серия «Страсти по Филонову»
- 1.1.7 7 серия «Легион»
- 1.1.8 8 серия «Доктор Фауст»
- 1.1.9 9 серия «Наследник»
- 1.1.10 10 серия «Шантаж»
- 1.1.11 11 серия «Медуза Горгона»
- 1.1.12 12 серия «Транзит»
- 1.2 Второй сезон (2000)
- 1.3 Третий сезон (2001)
- 1.4 Четвёртый сезон (2003)
- 1.5 Пятый сезон (2004)
- 1.1 Первый сезон (1998—1999)
- 2 Музыка
- 3 Роли
- 4 Съёмочная группа
- 5 Библиография
- 6 Литература
- 7 Примечания
- 8 Ссылки
Список серий
Первый сезон (1998—1999)
1 серия «Свет истины»
Алексей внедряется в тоталитарную секту «Свет истины» под руководством некоего «отца Власа». Выясняется, что цель секты — свержение существующего строя путём создания из бывших солдат, ветеранов Афганской и Чеченской войн, вооружённых формирований, беспрекословно подчиняющихся отцу Власу при помощи зелья, подавляющего волю. Благодаря Алексею спецслужбам удаётся пресечь деятельность секты и погибель всей России, а также доказать причастность к секте сотрудника органов Виктора Суркова.
2 серия «Скрипка Страдивари»
Отстранённый от дел Николаев подрабатывал, охраняя платную автостоянку. Но начальство поручило ему дело о похищении у профессора Сорина скрипки работы мастера Страдивари, опасаясь, что бесценный инструмент окажется за границей. Подозрение пало на музыканта Сергея Шитикова, который заходил к профессору перед похищением, а потом пропал. Алексей обнаружил Шитикова среди бомжей и узнал, что тому кто-то «посоветовал скрыться». Но в его поле зрения уже попала некая Марина, ученица профессора в прошлом. Именно она похитила музыкальную реликвию. Марину и скрипку Алексей перехватил в поезде. Но Алексей очень обиделся на своих коллег, что его использовали не для того, чтобы найти скрипку (оригинал с самого начала был в руках ФСБ), а чтобы вычислить «источник утечки информации», но в итоге искупил свою вину за прошлое дело и вернулся на работу.
3 серия «Петя и „Вол“»
Молодой компьютерщик Петя Смирнов был внедрён солидной фирмой для ограбления банка, расположенного в Хельсинки. Взломав коды, он «начислил» на условленный счёт крупную сумму, которую должен был тут же снять клиент-грабитель. Но операция сорвалась, так как Интерпол уже вышел на след преступников. Петра арестовали в Лондонском аэропорту и передали в Россию. Чтобы выйти на «крупную рыбу», Алексея посадили в камеру к компьютерному взломщику, чтобы сыграть роль уголовника по кличке «Вол». Вдвоём они совершили побег и укрылись на квартире Александры. Смирнов связался по интернету с «работодателями» — и его вычислили.
4 серия «Три дня до эфира»
Депутат Иван Давыдович Снегирёв в затруднительном положении — пока он готовится к выборам, на него хотят совершить покушение. А через несколько дней ещё одна неприятность — бандиты нападают на машину, в которой сидел восьмилетний сынок депутата с охранником. Водитель и охранник убиты, а мальчик похищен. Преступники хотят, чтобы Снегирёв снял кандидатуру. До назначенного срока остаётся три дня. Алексей Николаев устраивается водителем депутата и выясняет, что похитителям помогала пожилая домработница депутата.
5 серия «Махаон»
Выпивший Лёха проходит мимо клуба и, не подозревая, что это за заведение, входит внутрь. Там он понимает, что он забрёл в ночной гей-клуб, и устраивает погром с охранниками, из-за чего потом оказался за решёткой за хулиганство. На следующее утро к нему приходит Олег Филиппович и выпускает его из-под стражи с удостоверением, дав предварительное задание — он должен найти девушку, которая передавала ложную информацию о разработках ядерного оружия прессе. В итоге он её находит. Этой «девушкой» оказывается фиктивно погибший журналист Константин Мозин, известный в гей-среде как «Махаон».
6 серия «Страсти по Филонову»
Николаев и Краснов занимаются вопросом кражи и переправки за границу произведений искусства из Эрмитажа. Для того, чтобы разоблачить банду, Алексей внедряется в сообщество уличных художников Петербурга.
7 серия «Легион»
Во время проведения операции по задержанию снайпера, собирающегося убить крупного политика Заруцкого, Николаеву сообщено по рации, что стрелок собирается открыть стрельбу. И Алексей мчится на чердак, где якобы лично убивает снайпера. Но страшно то, что Николаев был оглушён, так, что ничего не помнил. Тарасов вынужден засадить его в изолятор. Позже, когда Николаев рассказал о том, как всё получилось, Тарасов и Тихомиров разрешают ему «сбежать» во время следственного эксперимента, сделав сценарий побега как можно более убедительным. От своей знакомой — стриптизёрши Ларисы — Алексей узнаёт о некой фирме «Легион», которой заправляет его заклятый враг и бывший коллега Виктор Сурков. И Николаев проникает в фирму, где, допросив Суркова, узнаёт, что тот его и подставил. Таким образом Алексей и его напарник Краснов, а также Тарасов и Тихомиров понимают, что заказчиком убийства политика был некто криминальный авторитет Аркадий Михайлович по кличке «Филарет».
8 серия «Доктор Фауст»
По заключению вскрытия в теле парня-наркомана, приехавшего издалека, обнаруживается неизвестный науке наркотик. По просьбе Тихомирова Николаев временно живёт в квартире, которую снимал погибший. Там Алексей знакомится с неким Павлом, а потом и с его подругой — наркоманкой Асей. Тем временем Тарасов поручает Краснову расследовать странные дела, происходящие в доме у одинокой пенсионерки. Затем кто-то убивает Павла. Из рассказа бездомного мальчишки Алексей узнаёт о подпольной лаборатории, где «доктор Фауст» изготавливал новый страшный наркотик. Там Николаев подвергается пыткам. Потом его оставляют вместе с ядовитой змеёй, однако в последнюю минуту в подвал вбегает Краснов, и застреливает гадину. Помимо офицеров органов, химиком заинтересовался и авторитет «Филарет». Его люди отправляются на кладбище вырыть контейнер с наркотиком, но там их вяжут спецназовцы. Замешанный в деле «Филарет» снова ловко уходит из рук ФСБ и спецназа.
9 серия «Наследник»
Внук влиятельного кавказца Эдуард Асланов похищен неизвестным бандитом по кличке «Луфарь». Люди Асланова — деда приезжают в Питер, чтобы отомстить. Тарасов и Тихомиров едут к Асланову — деду, но тот засаживает их на чердак, подозревая их в похищении. У Николаева есть два дня, чтобы найти парня. С помощью уголовных авторитетов «Мамочки» и «Филарета» Алексей узнаёт о местонахождении «Луфаря», а помогает ему освободить Эдика подручный похитителя Костя Морган.
10 серия «Шантаж»
Губернатора края Геннадия Хомякова шантажировали, требуя крупную сумму за видеозапись, на которой тот развлекался в бассейне с голыми девицами. Алексей получил задание найти оригинал записи. Но стоило Алексею узнать кое-что о личной жизни губернатора, агенту расхотелось продолжать поиски. Шантажист был тяжело ранен, а кассетой завладел один из «авторитетов». После схватки с охранниками Хомякова, которые тоже искали видеозапись, Алексей едва не подал рапорт об уходе со службы. Но начальник отдела упросил агента «войти в положение». Чтобы выполнить задание, Алексею пришлось вступить в перестрелку с бандитами прямо в здании аэропорта «Пулково».
11 серия «Медуза Горгона»
У «Филарета» появилась новая «сотрудница» — молодая девушка Юля, прозванная в узких кругах «Медуза Горгона» за необычайные способности. Она могла внушать человеку действия, которые он якобы должен совершить. «Филарет» решил похитить образец «кония» — несколько граммов этого сверхсекретного вещества могли бы принести миллионы долларов. Алексей тоже проник в тайны спецслужб. Ему удалось узнать о существовании в прошлом отдела, занимавшегося аномальными способностями людей, сотрудники этого отдела погибли, потому что обрели «слишком большую власть над людьми». Юля была дочерью одной из сотрудниц. Алексей познакомился с Вячеславом, женихом девушки, и попросил его помочь сорвать замыслы «Филарета». Но Вячеслав сам задумал завладеть «конием». Чтобы противостоять способностям девушки, Алексей решает воспользоваться зеркалом, как легендарный Персей в схватке с медузой Горгоной.
12 серия «Транзит»
Во время проведения мотогонок погибает сотрудник правоохранительных органов, внедрённый в бандитскую группировку, торговавшую краденым оружием. Начальство подозревает, что их агент погиб не случайно. Однако на посту ГАИ дальнобойщики, которые везут груз с оружием, убивают остановивших их инспекторов. Происходит погоня, дальнобойщиков «Челкаша» и «Митяя» задерживают, причём Челкаш тяжело ранен, и его доставляют в больницу. Для продолжения следствия Николаев везёт груз до пункта назначения и внедряется в банду, которой заправляют некто «Раджа» и «Хобот». Однако туда заявляется «Челкаш», сбежавший из-под стражи, убив охранников и завладев их оружием. Алексей и «Челкаш» были заподозрены в связях с милицией одновременно, так как бандит по кличке «Шкет» не желает слышать о честном воре «Челкаше» из стародавних воспоминаний патрона…
Второй сезон (2000)
Премьера первых пяти серий состоялась с 12 мая по 9 июня 2000 года на канале ТНТ. Полностью сезон был показан на ТНТ с 1 сентября по 7 октября 2000.
13 серия «Россан»
При невыясненных обстоятельствах гибнет один из лучших агентов службы национальной безопасности, долгие годы работавший «под прикрытием». Его труп обнаружен в подвале дома, где находят себе приют «бомжи». Выяснить обстоятельства смерти агента поручено Лёхе Николаеву. Приняв облик старика — бомжа, Николаев внедряется в общество жителей городской свалки, где заправляет «старый знакомый» Николаева — бандит по кличке «Луфарь», скрывающийся под кличками «Сашок-Страшок» и «Сашок-Телефон».
Премьерный показ на ТНТ — 12 мая 2000.
14 серия «Гордеев узел»
В петербургской коммуналке у конструктора Гордеева похищена секретная документация. Подозрение падает на брата-близнеца одного из его соседей. Однако очень скоро выясняется, что предполагаемого похитителя последние несколько лет не было в городе. В процессе расследования ФСБ-шники узнают, что секретная документация предлагалась на продажу за рубеж. Покупателями выступали финн Йоханнен и шведская чета Сунстрем. Также выясняется, что брат-близнец соседа Гордеева на самом деле жил и работал егерем в Ханты-Мансийске.
Премьерный показ на ТНТ — 19 мая 2000.
15 серия «Смертник»
Николаеву предстоит раскрыть заказное убийство известного питерского журналиста Константина Кострова. Чтобы пустить следствие по ложному следу и скрыть истинный мотив преступления, к расследованию этого громкого дела подключают сотрудника «органов» Феликса Волкова из Москвы. Он сразу же выдвигает свою версию и быстро находит «исполнителей». У Николаева эта версия вызывает слишком много вопросов, и он начинает своё собственное расследование. В ходе расследования он встречается с московским олигархом Забельским, а позже выясняет, что тот, вероятно, причастен к убийству. Однако московские следователи, явно работающие по заказу самого Забельского, умело блокируют все действия Лёхи.
Премьерный показ на ТНТ — 26 мая 2000.
16-17 серии «Человек без лица»
Дочери известного исламского проповедника Гюльнар грозит смертельная опасность. Таинственный незнакомец, назвавший себя Рашидом или Саббахом, сообщает о готовящихся на неё покушениях. Из его рассказа следует, что в город направляются трое киллеров из банды «Волки ислама», которые должны устранить девушку. Он — один из них, но готов выдать своих подельников. Покушения следуют одно за другим. Но каждый раз незнакомец опережает спецслужбы и лично устраняет киллеров. Николаеву поручено выяснить, кто заказчик этих покушений. Хитрая комбинация, придуманная им, выводит его на таинственного незнакомца, который упорно скрывает своё лицо. Николаев узнает, что незнакомец раньше служил в КГБ и был внедрён в националистическую группировку, которая устроила кровавую резню в городе Ош, но вскоре он пропал без вести. Оказывается, что у Рашида-Саббаха есть на это весомые причины, а убийства киллеров он совершает в корыстных целях, дабы жениться на Гюльнар. Весь отдел Тарасова готовит спецоперацию, однако та с треском проваливается. В итоге Николаев сам на свой страх и риск проводит переговоры с незнакомцем.
Премьерный показ на ТНТ — 2 и 9 июня 2000.
18-19 серии «Клуб „Алиса“»
Взявший внеочередной отпуск Николаев без памяти влюбляется в Алису — владелицу одноимённого ночного клуба — и готов ради неё на всё. А именно это ей и нужно. Алису шантажируют очень опасные люди, ей грозит смертельная опасность. Она умоляет Алексея помочь ей, и он, не раздумывая, ввязывается в очень опасную игру. Его бурный роман грозит обернуться трагедией. В этот момент в Питер прилетает австриец Хайнц Штусек, и быстро попадает в поле зрения спецслужб, поскольку его настоящее имя — Виктор Сурков. Какова цель приезда Суркова, пытаются выяснить Андрей Краснов и стажёр Гена Николаев. Между тем Алексей решает найти дневник своей возлюбленной, и он обращается к криминальному авторитету «Филарету». Аркадий Михайлович даёт ему адрес человека, у которого есть этот дневник, но предупреждает, что это — смертельная затея, поскольку человек этот является тем самым "Большим Папой", главным криминальным авторитетом Петербурга, о котором идет речь далее. Николаев приезжает в загородный дом и забирает дневник. Как потом выясняется, Сурков-Штусек был причастен к шантажу Алисы, а одним из охранников клуба был бывший охранник фирмы «Легион». Дело заканчивается тем, что Сурков и Алиса гибнут, а дневник сгорает.
Премьерный показ на ТНТ — 22 и 23 сентября 2000.
20 серия «Нобелевский лауреат»
В лаборатории одного НИИ убит дежуривший ночью монтёр. Его останки находят в ванне с серной кислотой. В ходе расследования выясняется, что он стал жертвой неудачливых грабителей, искавших документацию по разработке нетрадиционных энергоносителей. Для поимки преступников Николаев предлагает в качестве подставного лица использовать своего друга — химика, выдавая его за без пяти минут лауреата Нобелевской премии. Но последний так вживается в роль, что, сам того не осознавая, ставит под угрозу не только проведение всей операции, но и свою собственную жизнь. Оказавшись в руках семерых преступников, «Нобелевский лауреат» переживает жестокие пытки и чуть было не лишается уха. Но тут дачный дом, где держат химика Сергея, штурмом берут Лёха, Андрей и десяток бойцов спецназа.
Премьерный показ на ТНТ — 1 сентября 2000.
21-22 серии «Цейтнот»
В питерской гостинице «Рояль» убит представитель крупной европейской нефтяной фирмы из Германии. В правоохранительные органы попадает видеокассета, на которой запечатлены исполнители преступления. Кроме известного убийцы — маньяка по кличке «Нос», на плёнке — агент национальной безопасности Алексей Николаев, бесследно пропавший за день до преступления, а также неизвестные, позже опознанные, как бывшие сотрудники милиции, осуждённые за должностные преступления — водитель «Жако» и оперуполномоченный «Угрюмый». Вдобавок на основе этой плёнки в прессе появляется лживая статья о причастности к убийству российских спецслужб. Коллеги Алексея не верят, что их соратник оказался «перевёртышем», и начинают расследование с целью выяснения всех обстоятельств происшествия. Прежде всего их интересует вопрос о том, кто же слил данные журналисту-правдорубу, автору скандальной статьи.
Премьерный показ на ТНТ — 29 и 30 сентября 2000.
23 серия «Снежный человек»
В Псковской области совершенно странное нападение. Часовой, охранявший один из секретных объектов стратегического назначения, утверждает, что на него совершил нападение «снежный человек». Это дело поручено Андрею Краснову. Вскоре после прибытия связь с Красновым обрывается. Иван Иваныч даёт это дело Лёхе Николаеву. Лёха приезжает в Псковскую область, находит Краснова, и узнаёт у него, что в городе творятся очень странные вещи. На жителей Псковской области совершено несколько покушений, все жители дают подтверждение, что все эти злодеяния совершил «снежный человек». Все попытки агентов поймать его заканчиваются неудачей, и тогда Алексей в одиночку выходит против инопланетного существа.
Премьерный показ на ТНТ — 6 октября 2000.
24 серия «Технология убийства»
Неизвестным киллером убиты несколько руководителей охранной фирмы «Защита плюс», а позже выясняется, что эта фирма сотрудничала с коммерческим предприятием «Селия сервис», возглавляемой Еленой Розенфельд. Один из бывших сотрудников спецслужбы вспомнил, что когда-то существовала группа «Омега», занимавшаяся «ликвидацией объектов» по поручению высшего руководства страны. Киллер почему-то убивал только мужчин, а в охранной фирме работали даже женщины.
Премьерный показ на ТНТ — 7 октября 2000.
Третий сезон (2001)
Премьера пилотных серий («Рекламная пауза») состоялась 31 декабря 2000 и 1 января 2001 на ТНТ. Полностью сезон был показан с 23 февраля по 31 марта 2002 на канале НТВ.
25 серия «Заколдованный город»
Лёху Николаева и Андрея Краснова отправляют в некий закрытый город Заводск-49, в котором люди пропадают без следа. Однако Николаев и Краснов вскоре после прибытия сами перестают выходить на связь. К ним на помощь выезжают Иван Иванович и Олег Филиппович. Их связывают местные милиционеры и сажают в КПЗ. Николаеву и Краснову удаётся организовать побег, выручить своих начальников и самим сбежать из города.
Премьерный показ на НТВ — 23 февраля 2002.
26 серия «Сделка»
При перевозке в тюрьму совершает побег рецидивист, маньяк-убийца «Нос», единственный оставшийся в живых исполнитель громкого заказного убийства в отеле «Рояль». Операция была подготовлена «оборотнями в погонах» с целью ликвидации бандита, который слишком много знал о Большом Папе — уголовном авторитете, уже убившим с помощью беглеца конкурента по нефтяному бизнесу. Однако планы нарушаются — «Нос» совершает настоящий побег, убив сопровождающего. Уцелевший после нападения водитель автозака даёт показания на дальнейшие передвижения беглеца. После обнаружения трупа конвоира к «Носу» приставляют Николаева.
Премьерный показ на НТВ — 24 февраля 2002.
27-28 серии «Рекламная пауза»
По агентурным сведениям Иван Иванович и его сотрудники узнают, что в Санкт-Петербург отправляется крупная партия наркотиков «под прикрытием» американского актёра по имени Мэд Кьюкамбер («Бешеный огурец»), который как две капли воды похож на Лёху Николаева. Решено временно «нейтрализовать» американца при помощи Краснова и его прекрасных напарниц — сержанта Сабанеевой и капитана Марусяк, а Лёху — внедрить на съёмки рекламного ролика с целью выяснения цепочки распространения груза наркотиков, спрятанных в шубе Деда Мороза.
Премьерный показ на ТНТ — 31 декабря 2000 и 1 января 2001.
29-30 серии «Ловушка»
В Санкт-Петербурге проходит процесс над политиком Валерием Дутовым, а через некоторое время к полковнику Тарасову обращается судья, вершивший дело Дутова — пропала его внучка. Её следы ведут в закрытую клинику МВД, куда и приводит расследование Алексея Николаева. Через день связь с ним обрывается. Обеспокоенные коллеги наносят официальный визит главврачу, и узнают, что Николаев перенёс инсульт, от которого скончался. Но такая трактовка событий совершенно не устроила соратников Николаева, и они начали поиск самостоятельно. Николаев, тем временем, остался жив и продолжил расследование среди клиентов клиники и врачей. Следы этого очень грязного и скандального дела снова приводят к загадочному авторитету «Большому папе» и Аркадию Михайловичу, по прозвищу «Филарет», который на этот раз находится в шаге от ареста органами.
Премьерный показ на НТВ — 9—10 марта 2002.
31 серия «Игра»
В органы госбезопасности обратился киллер-профессионал Николай Осадчий: он готов сдать с поличным крупных мафиози, сделавших ему заказ на убийство своего конкурента, которых сотрудники органов разрабатывают долгое время, но не могут арестовать из-за отсутствия веских оснований. Например, взятия с поличным при организации какого-либо преступления. Взамен Осадчий хочет начать новую жизнь без криминала и преследования правоохранительными органами и уехать за границу спокойно доживать свой век. К нему приставляют Николаева, который сначала замечает ненормальные отклонения в психике киллера — патологическую жестокость одновременно с комплексом неполноценности, а потом и вовсе понимает, что Осадчий ведёт какую-то свою тонкую игру, которая не связана ни с планами заказчиков убийства, ни с планами начальства Николаева, которое согласилось на эту рискованную затею. Удивительно, но и тут следы преступлений снова и снова ведут к Аркадию Михайловичу по кличке "Филарет".
Премьерный показ на НТВ — 16 марта 2002.
32 серия «Падишах»
Пропал алмаз к ятагану, подаренному императору Павлу I турецким пашой. А вскоре стало известно, что Филарет собирается выехать в Израиль. Туда же для проведения операции совместно с тамошними спецслужбами направляют Николаева и Краснова. Здесь в образе правоверного еврея Лёха следит за Филаретом. После ряда перипетий им удаётся найти уже умершего Филарета и забрать алмаз. Однако алмаз приносит несчастье всем, чья совесть нечиста и даже верный напарник Лехи Краснов решает оставить камень не у себя, а у своего друга.
Премьерный показ на НТВ — 17 марта 2002.
33 серия «Свидетель»
Одно за другим проходят необыкновенные убийства преуспевающих бизнесменов. Выясняется, что киллер использовал редкие яды. Его не могут остановить ни многочисленные охранники, ни натасканные псы. Просчитав ситуацию, в службе безопасности понимают, что действует суперпрофессионал, а у Николаева и Олега Филипповича возникает стойкое ощущение дежа-вю. Обратившись к архивам, все приходят к выводу, что происходящее как-то связано с бывшей секретной военной миссией в одной из южных азиатских стран. Николаев идёт на очередную встречу, назначенную убийцей своей жертве. Он узнает, что все убитые были замешаны в торговле оружием, из-за чего погибли многие члены спецгруппы, в которой когда-то служил и «мститель».
Премьерный показ на НТВ — 30 марта 2002.
34-35 серии «Клятва Гиппократа»
В отдел привозят мальчика Колю Воскресенского, который рассказывает, что сбежал от приёмных родителей-итальянцев, которые усыновили его с братом, и поместили в какую-то больницу, потом сделали его брату операцию, после которой Коля его не видел. Николаев и Краснов выходят на подставного «приёмного отца». Но кто-то их опередил, и они находят только его труп. Цепочка приводит их в салон красоты «Belafacia». Выясняется, что салон красоты был задействован в нелегальных операциях по трансплантации и продаже человеческих органов в Европу, а выполнял их ранее осуждённый за эвтаназию хирург-нелегал Максим Степанов-Иванов, более известный как Макс Кранц.
Премьерный показ на НТВ — 23 и 24 марта 2002.
36 серия «Сутенёр»
Похищена дочь американского консула в Санкт-Петербурге. Иван Иванович поручает Алексею и Андрею найти девушку. Напарники узнают, что в одной из больниц находится раненая девушка, чудом сбежавшая от похитителей-сутенёров. От неё Лёха с Андреем узнают, что Джуди жива, и что выйти на её похитителей можно с помощью человека по кличке «Кролик». Николаев через сутенёра «Кролика», обманом заманивавшего девушек, находит место, где их содержат. В перестрелке он расправляется со всеми бандитами и освобождает узниц.
Премьерный показ на НТВ — 31 марта 2002.
Четвёртый сезон (2003)
Премьера состоялась 12 февраля 2004 года на канале REN-TV.
С момента последних событий прошло уже 3 года. Постаревшие Иван Иванович и Олег Филиппович собираются завершать карьеру (после первой серии Филлипыч уходит на пенсию), до уровня высочайшего профессионала дошёл Леха Николаев, вместе с Красновым им предстоит распутать ещё более десятка дел. Не остается в стороне и более молодой Николаев, Гена.
37-38 серии «Меч пророка»
Чечня. В ходе военной операции обнаружена кассета с записью обращения полевого командира Саида аль Мастафа, на которой он, демонстрируя металлическую капсулу с биологическим вирусом, грозит применить её во славу Аллаха. А за неделю до этого из одной секретной частной лаборатории исчезает искусственно выведенный штамм опасного вируса бубонной чумы. Российской военной разведке становится известно, что организация «Единых Братьев мусульман» собирается переправить эту капсулу под видом гуманитарной помощи из Финляндии в Чечню, а далее — в Афганистан, для свержения правящего режима. Копия этой же кассеты попадает и к агентам национальной безопасности. К расследованию подключаются Николаев и Краснов.
Премьерный показ — 12 и 13 февраля 2004.
39-40 серии «Королева мечей»
За короткий срок умирают несколько видных учёных, светил российской науки. По официальной версии все они погибают в результате несчастных случаев. Но «подозрительные смерти», на первый взгляд, никоим образом не связанные между собой, заставляют агентов национальной безопасности заняться этим делом. Экспертиза научной деятельности погибших приводит к выводу, что все учёные, каждый в своей области, занимались разработкой нового смертельного оружия. Нити следствия ведут к председателю комитета по науке, за которой уже давно установлена слежка.
Премьерный показ — 16 и 17 февраля 2004.
41-42 серии «Время „Ч“»
На пустыре на окраине города от мощного взрыва погибает 10-летний мальчик — воспитанник детского дома «Улыбка». Экспертами установлено, что в костёр была брошена граната. Второй участник подрыва — друг первого, и он же рассказывает о том, что эту гранату они нашли в подвале детского дома. В результате обыска в подвале детского дома обнаруживают запасы пластида, а часть рабочего коллектива подозревают в организации терактов.
Премьерный показ — 18 и 19 февраля 2004.
43-44 серии «Спас Нерукотворный»
С якутских приисков начинают исчезать крупные партии алмазов. Вскоре эти же камни, но уже очень качественно огранённые, появляются у боевиков-наёмников в Чечне. Кроме этого, бриллианты обнаруживаются и у крупных ювелиров. Поскольку боевики вряд ли могут сами сбывать их в Санкт-Петербурге, Николаев делает вывод, что канал переправки камней и люди, этим занимающиеся, находятся где-то рядом. На юбилее у отца своей подруги Лёха Николаев знакомится с антикварами Дмитрием Покровским и Валерием Фридманом. По оперативным разработкам Лёхи они проходят как поставщики имитированных под старину икон за рубеж. Через несколько дней Дмитрия Покровского убивают, а при нём обнаруживают кольцо с бриллиантом. Экспертиза устанавливает, что это якутский камушек, огранённый за границей.
Премьерный показ — 20 и 23 февраля 2004.
45-46 серии «Тигры не знают страха»
С некоторых пор Алексея Николаева мучают ночные кошмары: отголоски афганской войны. Решив испытать на себе новый метод реабилитации, он обращается в центр психологической помощи, где знакомится с бывшим сапёром-афганцем Михаилом Ярцевым по кличке «Сувенир». Бурно отметив встречу, Николаев остался ночевать у нового друга. Утром в квартире крепко спящего Ярцева раздаётся телефонный звонок. Николаев, снявший трубку, выслушивает предложением «подзаработать», поступившее от полевого командира незаконного формирования в Чечне Арми Карбаева.
Премьерный показ — 24 и 25 февраля 2004.
47-48 серии «Пулковский меридиан»
Накануне саммита по международному терроризму в Россию прилетает афганский наёмник Джалла. Его цель — сбить самолёт с советником по безопасности США, чтобы спровоцировать кризис в российско-американских отношениях. Наиболее удачным местом, с которого можно произвести выстрел, Джалла выбирает Пулковскую обсерваторию, находящуюся на высотах рядом с аэропортом. Наёмник ликвидирует специалиста, доставляющего оборудование из цюрихского астрономического центра, и под его именем внедряется в обсерваторию. Но убийство иностранного гражданина при весьма странных обстоятельствах привлекает повышенное внимание спецслужб.
Премьерный показ — 26 и 27 февраля 2004.
Пятый сезон (2004)
Премьера первых шести серий — со 2 по 17 октября 2004 на НТВ. Полностью сезон был показан с 21 февраля по 24 марта 2005 года на НТВ.
49-50 серии «Фамильные драгоценности»
Дочь работника МИДа Финляндии Ульма собирается навестить Россию. Когда-то её дед спрятал в старинном замке города Выборга фамильные драгоценности. В Выборг Ульма отправилась со своим бойфрендом. В первый же день в баре гостиницы девушка была ограблена: у неё украли сумку, в которой находились документы, деньги и злополучная карта сокровищ.
Премьерный показ на НТВ — 2—3 октября 2004.
51-52 серии «Забыть всё»
Убит химик Морозов, раньше работавший на оборонную промышленность и участвовавший в разработке боевого отравляющего вещества. Его начальство хотело заставить продолжить разработку этого вещества. Решив избавиться от заказчиков с помощью прессы, Морозов решил передать документы в редакцию, но бумаги достались киллеру. Умирающий учёный передал журналисту флакон с отравляющим газом.
Премьерный показ на НТВ — 9—10 октября 2004.
53-54 серии «Две монетки»
У попавшего в аварию байкера среди вещей обнаружен контейнер с микрочипом. Для расшифровки информации потребовался дешифратор. Пока мотоциклист отлеживался в больнице, Леха Николаев внедряется в компанию байкеров и становится там своим человеком. Пострадавшему байкеру после выписки из больницы вернули все вещи, включая монетку с микрочипом, о которой он больше всего беспокоился. За байкером устанавливается наблюдение.
Премьерный показ на НТВ — 16—17 октября 2004.
55-56 серии «Исчезающий вид»
В Париже полиция пресекает попытку ограбления русской поэтессы Норы Алпатовой. Отобранное у вора манто было сшито из меха занесённого в красную книгу красного волка. Французы передали манто российским спецслужбам с требованием разобраться с преступным бизнесом. Гена выдает себя за начинающего поэта Георгия Загорского и входит в доверие к Норе Алпатовой, которая вскоре знакомит Гену с владелицей мехового салона Мариной.
Премьерный показ на НТВ — 21—22 февраля 2005.
57-58 серии «Тихий берег»
Андрей и Леха получили отпуск. Но в этот момент в гостинице убили немецкого барона Карла Шварцбаха, и пропала очень ценная вещь, которую барон должен был преподнести в дар Эрмитажу. Леха взял расследование на себя, а Андрей выехал к морю. Леха выяснил, что убийцы барона забрали очень древнюю терракотовую скульптуру мальчика. Погибший барон был из российских немцев. Анализ пленок видеонаблюдения почти ничего не дал: в момент убийства камеры были заклеены скотчем.
Премьерный показ на НТВ — 28 февраля и 1 марта 2005.
59-60 серии «Золотая голова»
Бывший одноклассник Андрея, учёный-археолог Горькухин прилетел из Якутии, чтобы сделать важное сообщение в Петербургской академии наук. На вокзале незнакомцы затолкали Горькухина и Андрея в машину. Горькухин и Андрей были доставлены в загородный особняк, где выяснилось, что похитили их люди бизнесмена Заморщикова — тоже их бывшего одноклассника. Оказывается, Горькухин обнаружил в Якутии национальное святилище XVIII века.
Премьерный показ на НТВ — 21—22 марта 2005.
Музыка
В главной теме сериала обыгрывается музыкальная тема из серии фильмов о Джеймсе Бонде. Также в ней присутствуют цитаты из композиции Led Zeppelin — «Kashmir», любимой группы главного героя.
Роли
Главные персонажи
|
Стиль этого раздела неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Следует исправить раздел согласно стилистическим правилам Википедии.
|
- Алексей Петрович Николаев (Лёха, Лёша) (Михаил Пореченков) — главный герой, сотрудник ФСБ, прекрасный, молодой и талантливый агент. Звание — капитан (с 4-го сезона — майор). Родился в марте 1969 года. Коренной житель Санкт-Петербурга, всё детство жил на Лиговке. Учился в театральном институте, откуда впоследствии был отчислен за драку. После этого служил в Афганистане. Опыт учёбы на актёрском факультете очень помогает Алексею во многих ситуациях, связанных с его нынешней работой: он легко перевоплощается в любой образ — от бомжа до пенсионерки. Алексей по натуре — шалопай и ветреник: очень неравнодушен к женскому полу, не может пропустить ни одной юбки. Кроме того, он нередко попадает в разные нелепые ситуации, чем изрядно злит своего сурового начальника, полковника Ивана Ивановича Тарасова. Однако при этом Лёха безукоризненно честен и предан своему делу, и нет такого дела, которого он не мог бы раскрыть (также сыграл роль Мэда Кьюкамбера в серии «Рекламная пауза»).
- Андрей Иванович Краснов (Андрюха, Андрюля, Дрюля) (Андрей Краско) — в самом начале капитан, далее майор ФСБ. Появляется во всех сериях, кроме первой («Свет истины»). Лучший друг и напарник Алексея Николаева. Несмотря на то, что он значительно старше Николаева по возрасту, в их паре он — ведомый. Немного нелепый, крутостью, в отличие Алексея, не отличается, хотя отлично стреляет, из-за чего ему часто достаётся от преступников, пока ему на подмогу не придёт Николаев. В работе допускает немало ляпов, при этом особой любовью к этой самой работе не отличается. Карьерист, изредка выпрашивающий у начальства очередное звание/повышение. Большой любитель выпить. Однако, при всем этом, добрый, обаятельный и с чувством юмора. Женат, трое сыновей, ещё один (Коля Воскресенский) усыновлен в 3-м сезоне («Клятва Гиппократа»). Жена Лариса Ивановна («Лора», «Лорюнчик»), за которой ухаживал ещё в школе.
- Иван Иванович Тарасов (Иваныч, Иван Иванович, Ваня) (Андрей Толубеев) — полковник ФСБ (с 4-й части генерал-майор начальник Управления ФСБ по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области ). Появляется во всех сериях, кроме «Меч пророка» из 4-го сезона (в ней упоминается, что он в командировке). Руководитель одного из отделов УФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Строгий, требовательный, но при этом справедливый, хотя и несколько занудный и педантичный, строящий свои предположения исключительно на фактах и лишь изредка руководствующийся чувствами и интуицией.
- Олег Филиппович Тихомиров (Филя, Филиппыч, Олег Филиппыч) (Вадим Яковлев) — полковник ФСБ. Заместитель Тарасова, непосредственный начальник Николаева и Краснова. Появляется в 1-4 сезонах (кроме серий «Свет истины», "Королева мечей", "Время Ч", "Спас нерукотворный", "Тигры не знают страха", "Пулковский меридиан"). На контрасте с Тарасовым мягкий и добродушный, к Николаеву относится благожелательно, так как тот напоминает ему его самого в молодости, и даже нередко прощает ему проколы в работе. Слегка нелепый и косноязычный. В работе часто может отвлекаться на посторонние вещи. Старается выглядеть суровым и строгим начальником, что, впрочем, ему плохо удаётся в силу его характера. В советское время участвовал в секретных операциях в Гондурасе и на Сицилии. Владеет испанским и итальянским языками. Уходит на пенсию в 4 сезоне.
- Геннадий Николаев (Андрей Зибров) — лейтенант ФСБ (далее старший лейтенант, капитан). Недотёпа, робок с женщинами, «мальчик на побегушках», но в последних частях становится настоящим профессионалом дела. Появляется со второго сезона в эпизодах «Клуб „Алиса“», «Цейтнот», «Рекламная пауза», «Ловушка», «Игра», «Свидетель», «Меч пророка», «Королева мечей», «Время „Ч“», «Спас нерукотворный», «Тигры не знают страха», «Пулковский меридиан», «Фамильные драгоценности», «Забыть все», «Две монетки», «Исчезающий вид», «Тихий берег» и «Золотая голова».
Второстепенные персонажи
- «Сурок» (Сурков Виктор Васильевич/Павлович, он же Хайнц Штусек †) (Николай Лавров) — бывший подполковник ФСБ. Николаеву удалось раскрыть его связь с антиправительственной сектой «Свет истины», которая вербовала ветеранов горячих точек и сотрудников силовых ведомств для совершения государственного переворота. Поскольку Сурков признался в своих преступлениях под воздействием психотропных препаратов, суд счёл его вину доказанной лишь частично, и приговорил к одному году лишения свободы условно, после чего Виктор Васильевич открыл охранную фирму «Легион». Взяв заказ на устранение известного политика Заруцкого, кинул своих партнёров по криминальному бизнесу и вынужден был бежать, опасаясь их мести. Эмигрировал в Австрию, где жил и работал под псевдонимом Хайнц Штусек. Вернуться в Россию его заставляет участие в криминальной авантюре вокруг дневника убитого авторитета, любовником которого была подруга Николаева, владелица ночного клуба «Алиса». Появляется в сериях «Свет истины», «Легион» и «Клуб „Алиса“». Скончался от пули Николаева во втором сезоне.
- Александра Потапова (Шура) (Анна Геллер). Первая пассия Николаева. Начинающая журналистка, работает на телевидении. С самого начала их отношения складываются непросто из-за увлечённости обоих работой, а также из-за гулянок Николаева и, в конце концов, они расстаются (в эпизодах «Свет истины», «Скрипка Страдивари», «Петя и Вол», «Три дня до эфира», «Махаон», «Страсти по Филонову», «Смертник», «Нобелевский лауреат» и «Рекламная пауза»).
- Сергей Владимирович Воробец-Сперанский (Иван Шведов) — молодой учёный-химик, с которым Шура встречалась до Николаева и к которому потом вернулась. Интеллигентный, начитанный, но совершенно неспособный постоять за себя и даже не умеющий при случае резко выразиться. Однако достаточно бойко ведёт себя с женским полом. Несмотря на соперничество за Александру, с Николаевым у него сложились доверительные отношения (в эпизодах «Свет истины», «Скрипка Страдивари», «Петя и Вол», «Махаон», «Доктор Фауст», «Медуза Горгона», «Нобелевский лауреат» и «Рекламная пауза»).
- Аркадий Михайлович, «Филарет» † (Рудольф Фурманов) — криминальный авторитет, с которым чаще всего приходится пересекаться Николаеву и его друзьям. С виду интеллигентный добропорядочный джентльмен, торгующий антиквариатом. В некоторых ситуациях помогает спецслужбам, за что долгое время находился на свободе. По воле судьбы умер от сердечного приступа в Израиле в 2001 году (в эпизодах «Легион», «Доктор Фауст», «Наследник», «Медуза Горгона», «Человек без лица», «Клуб „Алиса“», «Ловушка», «Игра» и «Падишах»).
- Кука (Евгений Баранов) — мелкий жулик, «шестёрка», работающий то на одного, то на другого авторитета. В пятом сезоне отбывал срок в одной из отдалённых колоний и работал кладовщиком в магазине. Один из постоянных визави, в то же время отчасти друзей Николаева. В романах по сериалу у него другая кличка — Зюзя (в эпизодах «Легион», «Доктор Фауст», «Шантаж», «Россан», «Цейтнот», «Сделка», «Рекламная пауза» и «Исчезающий вид»).
- Луфарь (Игорь Лифанов) — бандит-одиночка, в прошлом инструктор спецназа, приговорён к расстрелу, но сумел сбежать из-под стражи и теперь находится в международном розыске. Наркоман, в связи с чем ведёт себя совершенно неадекватно и непредсказуемо. Несмотря на то, что его подельник Костя Морган выстрелил в него, Луфарю удаётся выжить, и он становится «хозяином» городской свалки. После очередной встречи с Николаевым он «умер» и «был кремирован», но в конце он сам звонит Николаеву, тем самым подтверждая, что выжил. Дальнейшая его судьба неизвестна (в эпизодах «Наследник» и «Россан».)
- Костя Морган † (Александр Тютрюмов) — бывший подельник отморозка Луфаря. После того, как он выстрелил в Луфаря и спас жизнь Николаеву, стал информатором последнего. Последнее время работал у Филарета, прячась от Луфаря. Однако с помощью Рашид его связь со спецслужбами была рассекречена, и Костю по приказу Филарета утопили в аквариуме (в эпизодах «Наследник», «Россан» и «Человек без лица»).
- Афанасий Карлович Нестеренко (Юрий Оськин) — сотрудник ФСБ, специализирующийся на паранормальных явлениях. В эпизоде «Рекламная пауза» упоминается его воинское звание — полковник. Косноязычен, чудаковат, зачастую путает слова, в то же время с большим энтузиазмом относится к своей работе. Впрочем, его советы редко помогают героям в поисках преступников и распутывании ситуаций. В серии «Медуза Горгона» Николаев обращается к нему как Григорий Ефимович (в эпизодах «Медуза Горгона», «Человек без лица», «Снежный человек» и «Технология убийства»).
- Рашид (предположительно — Хуссейн Саббах (Константин Хабенский) — один из главных противников агента Николаева. Появляется в серии «Человек без лица» (2 сезон). Бывший офицер КГБ СССР, внедрённый в националистическую группировку, устроившую резню в киргизском городе Ош. Пропал во время тех событий. Спустя десять лет объявился в Петербурге: его и ещё четырёх киллеров наняли для устранения дочери известного исламского проповедника Гульнар. Рашид, подчинивший свою жизнь легенде, должен жениться на дочери Седьмого Имама, которую он видел в девушке. Для этого он обезглавливает киллеров и просит помощи у «Филарета», которого позже кидает, убив одного из его людей. Немного погодя Рашид открывает охоту на сотрудников спецслужб, которые попытались его взять. Узнав, что сотрудники ФСБ его обманули, подсунув вместо настоящей Гульнар внедрённую сотрудницу, взрывает себя в аэропорту.
- Асафьев Степан Аркадьевич по кличке «Нос» (Александр Лыков) — маньяк-убийца с ущербной, извращённой психикой. Изнасиловал и убил собственную мать, пытавшуюся избавиться от него в период беременности. Когда-то Николаев, находясь в следственном изоляторе №45/1 "Кресты" за хулиганку, спас его от сокамерников. С тех пор у них сложились не очень товарищеские отношения. Был «пешкой в большой игре» и, будучи опасным свидетелем, убит по приказу Большого Папы (В эпизодах «Цейтнот» и «Сделка»).
- Николай Иванович Смагин (Валерий Филонов) — ветеран спецподразделения «Омега», участник боевых действий в Афганистане, хладнокровный убийца-вигилант, работающий как на заказ, так и из чувства личной мести. Устраняет своих жертв самыми различными, в том числе и весьма экзотическими способами. Однако он всегда действует из чувства справедливости, за что Николаев проникается к нему симпатией и даёт уйти от наказания (В эпизодах «Технология убийства», «Свидетель» и «Меч пророка»).
- Большой папа (Борис Филиппов) — главный криминальный авторитет Петербурга. Его боятся и ему подчиняются самые главные враги Николаева, такие, как «Филарет», Сурков, «Соха» и другие. Позволяет Николаеву приехать в одну из его резиденций и отдаёт ему дневник Алисы в серии 19. В 21—22 сериях заказывает убийство нефтяного эмиссара (также упоминается, что он сам «сидит на нефтяном кране»), после в 3 части убирает Носа, однако далее теряет своих главных агентов в правоохранительных органах, подконтрольных ему бандитов в лечебницах, а затем и главного подчинённого «Филарета» (тот умирает в аэропорту Тель-Авива). Дальнейшая его судьба неизвестна.
Первый сезон (1-12 серии)
- Виталий Матвеев — отец Влас (1-я серия)
- Владимир Баранов — Лев Кучеров (1-я серия, †)
- Юрий Соловьёв — Геннадий Андреевич Козятин, член секты (1-я серия)
- Дмитрий Федотов — помощник отца Власа (1-я серия)
- Владислав Лобанов — коренастый мужчина (1-я серия)
- Александр Большаков — Игнат, бритоголовый (1-я серия)
- Евгений Филатов — охранник секты (1-я серия)
- Николай Молодожён — охранник секты (1-я серия)
- Владимир Белов — водитель «аварийки» (1-я серия)
- Александр Горбанёв — Павел Зуйков (1-я серия, †)
- Мария Никифорова — Марина Пожарская, бывшая ученица Сорина (2-я серия)
- Александр Завьялов — Прилюдко Михаил (2-я серия); Кравченко (4-я серия); Сапронов (8-я серия)
- Евгений Дятлов — Сергей Шитиков, бывший ученик Сорина (2-я серия)
- Дмитрий Зебров — Пётр Николаевич Сорин, профессор (2-я серия)
- Лариса Леонова — директор типографии (2-я серия)
- Ирина Долинина — хозяйка мотоцикла (2-я серия)
- Валентин Букин — Михаил, сосед профессора (2-я серия)
- Ирина Никулина — Маруся, жена Михаила (2-я серия)
- Алексей Крымов — бомж Паша (2-я серия)
- Олег Пиминов — Филимонов (2-я серия)
- Сергей Пасикян — водитель (2-я серия)
- Михаил Самочко — пограничник (2-я серия)
- Сергей Горобченко — Пётр Евгеньевич Смирнов, хакер (3-я серия)
- Владимир Богданов — Сергей Сергеевич Егоров, помощник Воронцова (3-я серия, †)
- Вадим Гущин — Михаил Васильевич Воронцов (3-я, 11-я серии)
- Андрей Павловец — Павло Городницкий, друг Николаева (3-я серия)
- Анатолий Сливников — «Сиплый» (3-я, 11-я, 27-я — 28-я серии)
- Фёдор Лавров — заключённый (3-я серия)
- Сергей Шульга — заключённый (3-я серия); грузчик (11-я серия)
- Ирина Основина — кассир (3-я серия)
- Александр Одиноких — шофёр (3-я серия)
- Сергей Барковский — «курьер» Кивилашвили (3-я серия, †)
- Наталья Дмитриева — эпизод (3-я серия)
- Виктор Костецкий — Иван Давыдович Снегирёв (4-я серия)
- Эра Зиганшина — Лидия Сергеевна Старостина, домработница Снегирёва (4-я серия)
- Юра Гальперин — Саша Снегирёв (4-я серия)
- Наталья Романова — девушка-киллер (4-я серия, †)
- Алексей Федькин — Виктор Поваляев (4-я серия)
- Устинов,Николай — Кашинцев (4-я серия, †)
- Ксения Раппопорт — Татьяна Павлова (4-я серия)
- Полина Каманина — Машенька, девушка в тире (4-я серия)
- Михаил Самочко — пограничник (4-я серия)
- Евгений Иванов — Константин Игнатьевич Мозин, «Махаон», (5-я серия, †)
- Сергей Гейбах — Наталья Петровна Павловская, «блондинка» (5-я серия)
- Анатолий Насибулин — Равиль (5-я серия)
- Владимир Лелётко — Владимир Петрович, судмедэксперт (5-я, 7-я серии)
- Татьяна Захарова — вахтёрша (5-я серия)
- Геннадий Макоев — киллер (5-я серия, †)
- Инна Провоторова — Юля (6-я, 8-я серии)
- Денис Синявский — Вадим (6-я серия, †)
- Алёна Кривец — Фомичёва (6-я серия)
- Валерий Кухарешин — Альберт Коростылёв (6-я серия)
- Юрий Филиппов — лысый (6 серия)
- Андрей Кузнецов — «митёк» (6-я серия)
- Виктор Тихомиров — «митёк» (6-я серия)
- Дмитрий Шагин — «митёк» (6-я серия)
- Владимир Шинкарёв — «митёк» (6-я серия)
- Николай Павлов — охранник варьете (6-я, 11-я серии); телохранитель Мустафы (37-я — 38-я серии)
- Сергей Сокольский — охранник варьете (6-я серия); охранник Богатырева (35-я серия)
- Борис Хвошнянский — Леонид Захарович Вернин, химик (7-я серия, †)
- Людмила Курепова — Ася (7 серия, †)
- Зинаида Шарко — Людмила Григорьевна Петрашкуль (7-я серия)
- Фёдор Бычков — Иннокентий (7-я серия)
- Владимир Зинин — бандит (7-я серия)
- Сергей Петров — человек «Филарета» (7-я серия); тренер мото-шоу (12-я серия)
- Сергей Требесов — человек Филарета (7-я серия); человек Асланова (9 серия)
- Наталья Круглова — стриптизёрша Лариса (8-я серия)
- Гали Абайдулов — балетмейстер (8-я серия)
- Михаил Дорофеев — метрдотель (8-я серия); мэр (25-я серия)
- Владимир Рублёв — охранник в фирме «Легион» (8-я серия)
- Иван Ганжа — охранник Суркова (8-я серия)
- Сергей Маслов — охранник Суркова (8-я серия)
- Иосиф Кринский — Павел Заруцкий, политик (8-я серия, †)
- Людмила Ястремская — старушка (8-я серия)
- Андрей Попов — эпизод (8-я серия)
- Екатерина Петренко — старушка (8-я серия)
- Владимир Татосов — Вахтанг Иосифович Асланов, глава рода (9-я серия)
- Юрий Кузнецов — «Мамочка» (9-я серия)
- Дмитрий Барков — Эдуард Асланов (9-я серия)
- Владимир Заморочинский — Саша, помощник Асланова (9-я серия)
- Вера Старченко — стюардесса (9-я серия)
- Светлана Соловьёва — стюардесса (9-я серия)
- Марина Устименко — эпизод (9-я серия)
- Александр Шпынёв — телохранитель Эдуарда Асланова (9-я серия, †)
- Сергей Козик — водитель (9-я серия, †)
- Александр Шехтель — Аркадий Семёнович Обухов (10-я серия), (серия «Нобелевский лауреат»
- Александра Родина — Юля Гвоздикова (10-я серия)
- Илья Шакунов — Слава, психолог (10-я серия)
- Вера Султанова — Зоя Дмитриевна, мать Заславского (10-я серия)
- Мария Кузнецова — заведующая магазином (10-я серия)
- Виктор Мекш — Захаров, завхоз (10-я серия)
- Юлия Андрейчук — кассирша (10-я серия)
- Антон Коваленко — лейтенант (10-я серия)
- Валентин Жиляев — «Отец города» (10-я серия)
- Альфред Шаргородский — «отец города» (10-я серия)
- Александр Демич — охранник в НИИ (10-я серия)
- Андрей Полищук — охранник в НИИ (10-я серия)
- Сергей Уманов — охранник в НИИ (10-я серия)
- Олег Пальмов — Геннадий Марксенович Хомяков, губернатор Светлоярского края (11-я серия)
- Евгений Меркурьев — Игнатий Ильич Осокин, журналист (11-я серия)
- Александр Левин — Константин, фотограф (11-я серия)
- Светлана Немировская — «Милка-Эскимо», проститутка в борделе (11-я серия)
- Леонид Петров — Фёдор Ильич, генерал ФСБ (11-я серия)
- Валерий Быченков — Шкворень, заведующий массажным салоном (11-я серия)
- Алексей Севостьянов — Петрович (11-я серия)
- Павел Ивановский — служитель борделя (11-я серия)
- Александр Есаулов — Толик Корчанский, фотограф-шантажист (11-я серия, †)
- Александр Иммамназаров — «Татарин», криминальный авторитет (11-я серия)
- Всеволод Цурило — охранник Хомякова (11-я серия)
- Пётр Вельяминов — «Раджа», торговец оружием (12-я серия, †)
- Валерий Кравченко — Жора «Челкаш» (12-я серия, †)
- Ксения Назарова — Света, девушка «Раджи» (12-я серия)
- Юрий Гальцев — «Хобот» (12-я серия, †)
- Сергей Русскин — «Шкет» (12-я серия, †)
- Анатолий Рудаков — Митяй (12-я серия)••
- Василий Лягин — рядовой конвоя (12-я серия, †)
- Александр Васильев — инспектор ГАИ (12-я серия, †)
- Владимир Маслаков — ГАИшник (12-я серия, †)
- Александр Карпухов — сержант конвоя (12-я серия)
- Пётр Кожевников — бандит (12-я серия)
Озвучивание
- Сергей Дьячков — Игнат, бритоголовый
- Вадим Гущин — озвучивание эпизодических ролей (2-я, 4-я, 5-я, 10-я серии)
- Валерий Захарьев — озвучивание эпизодических ролей (5-я, 9-я серии)
- Артур Ваха — озвучивание эпизодических ролей (7-я, 12-я серии), Костя «Морган», Аркадий Обухов
- Борис Смолкин — «Филарет» (в 8 серии Рудольф Фурманов сам озвучил свою роль), фотограф Константин (7-я серия)
- Игорь Добряков — озвучивание эпизодических ролей (5-я, 8-я, 11-я серии)
Второй сезон (13-24 серии)
- Евгений Бахарев — Сергей Селиверстов (†) (13 серия) (погиб)
- Александр Шевелёв — Сафонов (13 серия)
- Олег Жилин — сержант милиции (13 серия)
- Виктор Харитонов — Лупекин (13 серия)
- Николай Дик — директор казино (13 серия)
- Людмила Горелова — «Сидуксеновна» (13 серия)
- Ольга Остроумова-Гутшмидт — «Вера» (13 серия)
- Кирилл Крюков — человек «Луфаря» (13 серия)
- Максим Сергеев — человек «Луфаря» (13 серия)
- Валерий Караваев — Димыч (13 серия)
- Владимир Хлебников— Обоженный (13 серия)
- Александр Кривошеев — Квазимодо (13 серия)
- Валерий Караваев — Димыч бомж (13 серия)
- Вадим Лобанов — Вениамин Михайлович, судмедэксперт (13 серия)
- Валентина Лутц — нотариус (13 серия)
- Юрий Орлов — Эдуард Рудницкий, директор агентства недвижимости «Россан», лидер националистического движения (13 серия) (арестован)
- Вадим и Дмитрий Смирновы — охранники Рудницкого (13 серия)
- Алексей Семёнов— сосед Селиверстова (13—14 серия)
- Руслан Кожевников — эпизод (13 серия)
- Олег Жилин — сержант (14 серия)
- Сергей Бехтерев — близнецы Фёдор и Николай Кравцовы (14 серия)
- Маргарита Лукинина — Галина, жена Фёдора
- Анастасия Мельникова — Люба Сунстрем (14 серия) (†) (погибла в аварии)
- Георгий Штиль — фокусник-уголовник Семён Баринов (14 серия)
- Владимир Лелётко — Владимир Петрович, судмедэксперт (14, 20, 21-22 и 24 серии)
- Виктор Ростовцев — Гордеев (14 серия)
- Юлия Мен — жена Коли Кравцова (14 серия)
- Дмитрий Факалкин — Йоханен (14 серия)
- Сергей Романов — Келли (14 серия)
- Эммануил Эммануилов — пацан (14 серия)
- Кирилл Петухов — пацан (14 серия)
- Вадим Крылов — сержант (14 серия)
- Валерий Заноха — сержант (14 серия)
- А. Бондаренко,А. Игнашев и В. Писаренок мужчина (13, 14 серия)
- Светлана Серваль — Вера (13, 14 серия)
- Нина Васильева — понятая (14 серия)
- Настя Серваль — дочь (14 серия)
- Нина Васильева — понятая (14 серия)
- Сергей Кошонин — Константин Евгеньевич Костров, журналист (†) (15 серия) (убит)
- Леонид Максимов — Феликс Петрович Волков, «Железный Феликс», сотрудник ФСБ из Москвы (15 серия)
- Нелли Попова — Марина Леонидовна Кострова (15 серия)
- Виктор Смирнов — Павел Ильич Сомов, генерал (†) (15 серия) (застрелился)
- Геннадий Богачёв — Олег Борисович Забельский, олигарх (15 серия)
- Анатолий Худолеев — Фёдор, водитель Сомова (15 серия)
- Оксана Базилевич — Элла Малюгина, коллега и любовница Кострова (15 серия)
- Алёна Мартина — Яна, любовница Кострова (†) (15 серия) (Сброшена из окна)
- Сергей Даниленко — Эпизод (15 серия)
- Владимир Микулянис — Эпизод (15 серия)
- В. Пудин — Эпизод (15 серия)
- Людмила Родина — Эпизод (15 серия)
- Константин Хабенский — Рашид (предположительно — Хуссейн Саббах) (†) (16—17 серии) (Взорвал себя у самолёта)
- Владимир Горьков — Александр Иванович Судаков, алкоголик, бывший подельник Рашида (16 серия)
- Алла Алфёрова — Гульнар (16—17 серии)
- Сергей Требесов — киллер (†) (16—17 серии) (обезглавлен, предположительно, Рашидом)
- Мурат Ерижев — осведомитель (†) (16—17 серии) (задушен, предположительно, Рашидом)
- Алиакпер Гасан-Заде — востоковед (16—17 серии)
- Вера Старченко — переводчица (16—17 серии)
- Александр Жданов — участковый (16—17 серии)
- Сергей Лосев — патологоанатом (16—17 серии)
- Галина Сабурова — соседка (16—17 серии)
- Дмитрий Пантелеев — «Павиан» (16—17 серии)
- Олег Хорошилов — «Годзиллыч» (16—17 серии) (убит Рашидом в туалете торгового центра)
- Марина Гладкая — лейтенант (далее капитан) Марусяк (16—17 серии)
- Андрей Сидельников (16—17 серии)
- Марат Гарипов — охранник «Филарета» (16—17 серии)
- Владимир Зинин — охранник «Филарета» (16—17 серии)
- Эдуард Устинов — охранник «Филарета» (16—17 серии)
- Лидия Доротенко — эпизод (16—17 серии)
- В. Власова — эпизод (16—17 серии)
- Эдуард Гладкий — эпизод (16—17 серии)
- Алексей Киреев — эпизод (16—17 серии)
- Игорь Кочанов — эпизод (16—17 серии)
- Андрей Сидельников — эпизод (16—17 серии)
- Э. Смирнов — эпизод (16—17 серии)
- Алла Довлатова — Алиса Алексеевна, владелица клуба (†) (18—19 серии) (Убита Сурковым)
- Алексей Федькин — Сергей Рябов, начальник охраны клуба (†) (18—19 серии) (Убит Сурковым)
- Лидия Никитина — Лариса, жена Краснова (18—19 серии)
- Игнат Плетнёв — сын Краснова (18—19 серии)
- Александр Уткин — сын Краснова (18—19 серии)
- Владик Мотков — сын Краснова (18—19 серии)
- Владимир Рожин, Владимир Зинин, Эдуард Устинов, Владимир Рожин — охранник «Филарета» (18—19 серии)
- Галина Иванова — дворник (18—19 серии)
- О. Безюкина — эпизод (18—19 серии)
- Даниил Гавриленко — эпизод (18—19 серии)
- Галина Денисенко — эпизод (18—19 серии)
- О. Еременко — эпизод (18—19 серии)
- А. Жаров — эпизод (18—19 серии)
- М. Жаров — эпизод (18—19 серии)
- А. Иванов — эпизод (18—19 серии)
- Рамиль Искандеров — эпизод (18—19 серии)
- А. Магда — эпизод (18—19 серии)
- Ольга Морозова — стриптизерша (18—19 серии)
- М. Музычка — эпизод (18—19 серии)
- Михаил Реут — эпизод (14, 18—19 серии)
- Андрей Соломонов — эпизод
- Александр Шехтель — Криминальный авторитет Аркадий Семёнович Обухов («Семёныч») (20 серия) (арестован)
- Юрий Ароян — Юрий, бывший сотрудник НИИ (20 серия) (помещён в больницу)
- Валерий Миронов — Николай, он же «Курч», бывший сотрудник НИИ (20 серия) (†) (Убит Семёнычем)
- Наталья Паллин — Люда (20 серия)
- Ольга Самошина — начальник отдела кадров НИИ (20 серия)
- Ольга Морозова — стриптизерша (20 серия)
- Екатерина Румянцева — секретарша (20 серия)
- Наталья Якупова — машинистка (20 серия)
- Валерий Ершов — мужчина в гостинице (20 серия)
- Владимир Решин — электрик (20 серия)
- Игорь Клочков — сотрудник института (20 серия)
- Вячеслав Киселёв — охранник Семёныча (20 серия) (арестован)
- Сергей Петров — охранник Семёныча (20 серия) (арестован)
- Роман Земцов — охрана Семеныча (20 серия) (арестован)
- Станислав Мухин — Виталий Владимирович, «Соха» (†) (21—22 серии) (покончил жизнь самоубийством)
- Игорь Агеев — Константин Агеевич Мартынов, он же «Угрюмый», бывший оперуполномоченный (†) (21—22 серии) (убит «Носом»)
- Владимир Корнезо — главный редактор газеты (21—22 серии)
- Евгений Сиротин — журналист (21—22 серии)
- Александр Юдин — сотрудник милиции (21—22 серии)
- Александр Карпухов — Сердюков (21—22 серии)
- Юрий Агейкин — Владлен Макарович, начальник тюрьмы (21—22 серия)
- Иван Блыщин — оперативник (21—22 серия)
- Сергей Погожин — «Щербатый» (21—22 серия)
- Ольга Остроумова-Гутшмидт — «Вера» (21—22 серия)
- Игорь Иванов — охранник «Сохи» (21—22 серия)
- Владимир Никонов — охранник «Сохи» (21—22 серия)
- Руслан Кожевников — охранник «Сохи» (21—22 серия)
- Алексей Федотов — «Жако́» (18-19, 21—22 серии) (застрелен «Сохой»)
- Руслан Кожевников — охранник «Сохи» (21—22 серии)
- О. Безюкина эпизод (21—22 серия)
- Вероника Дмитриева — эпизод (21—22 серии)
- Сергей Исавнин — участковый (23 серия)
- Ольга Шувалова — деревенская девочка (23 серия)
- Анна Жбанникова — Зина, деревенский врач (23 серия)
- Захар Ронжин — часовой солдат на посту (23 серия)
- Галина Мочалова — деревенская женщина (23 серия)
- Александр Кавалеров — Николай Егорович Лазарев, пастух (23 серия)
- Фёдор Копосов — Иван Фёдорович Иванов, деревенский библиотекарь (23 серия)
- Николай Годовиков — вор, деревенский завмаг (23 серия) (убит «снежным человеком»)
- Виталий Щенников — Иван, «снежный человек» (23 серия) (помещён в психиатрическую больницу)
- Юрий Дубровин — Ерофеич (23 серия)
- Валентина Смирнова — эпизод (23 серия)
- Ольга Калмыкова — жена мужика, укравшего гидронасос (23 серия)
- Серов, Юрий Георгиевич — мужик, укравший гидронасос (23 серия)
- Елена Симонова — Елена Розенфельдт, она же Нонна (24 серия)
- Изиль Заблудовский — Иван Артемьевич, сотрудник спецслужб на пенсии (24 серия)
- Адриан Ростовский — Анатолий Юрьевич Соловейчик (24 серия)
- Константин Воробьёв — Вадим Ямщиков (24 серия)
- Владимир Соловьёв — Борис Лопатин, бизнесмен (†) (24 серия) (Взорван Смагиным)
- Алексей Лушников — Андрей Валентинович Грызлов, адвокат Лопатина (†) (24 серия) (взорван Смагиным)
- Сергей Маслов — охранник (24 серия)
- Василий Малевич — охранник (24 серия)
- Анатолий Шоков — охранник (24 серия)
- Николай Устинов — заместитель председателя «Защиты плюс» (†) (24 серия) (отравлен Смагиным)
- Александр Большаков — «Бычок» (†) (24 серия) (отравлен Смагиным)
- Николай Устинов — эпизод (24 серия)
- Эрик Катабов — эпизод (24 серия)
- В. Куватов — эпизод (24 серия)
- Наташа Соловьева — эпизод (24 серия)
Озвучивание
- Алексей Девотченко — близнецы Фёдор и Николай Кравцовы
- Артур Ваха — Костя «Морган», бандит Семёныч (роль Александра Шехтеля)
- Игорь Добряков — озвучивание эпизодических ролей (14—15, 21—22 серии)
- Борис Смолкин — «Филарет»
- Валерий Кухарешин — рассказчик (серии «Человек без лица», «Клуб „Алиса“»)
- Владимир Татосов — востоковед (роль Али Гасан-Заде) (серия «Человек без лица»)
- Николай Рудик — человек, отдавший Николаеву дневник Храмцова (предположительно «Большой Папа»)
- Геннадий Смирнов — Грызлов
- Александр Демич — охрана Лопатина (серия «Технология убийства»)
- Валерий Филонов — озвучивание эпизодических ролей (22—23 серии)
Третий сезон (25-36 серии)
- Игорь Лепихин — «Дохлый», «раб» на руднике (25 серия)
- Анатолий Горин — «Краснорожий», алкаш в закрытом городе (25 серия)
- Владимир Денисов — «Крепыш» (25 серия)
- Вадим Романов — губернатор Иван Ильич Лазарев (25 серия)
- Татьяна Бедова — женщина (25 серия)
- Владимир Курашкин — психиатр (25 серия)
- Олег Завелев — Денис Иванович (25 серия)
- Денис Кириллов — охранник в закрытом городе (25 серия)
- Валерий Каратаев — электрик (25 серия)
- Игорь Клочков — начальник почты (25 серия)
- Геннадий Алимпиев — капитан (25 серия)
- Сергей Дьячков — Шандыбин (25 серия)
- Александр Демич — милиционер в закрытом городе (25 серия)
- Лидия Доротенко — эпизод (25 серия)
- Денис Сердюков — милиционер (25 серия)
- Татьяна Аптикеева — Женя, адвокат (26 серия)
- Александр Малныкин — Иван Макаров, капитан (†) (26 серия) (Убит Носом)
- Наталья Ткаченко — жена Макарова (26 серия)
- Борис Филиппов — «Большой папа» (26, 29 серии)
- Виталий Гордиенко — помощник «Большого папы», продажный мент (26 серия)
- Олег Чернов — эпизод (26 серия)
- Анна Банщикова — Катя «Дребезделка» (27—28 серии)
- Зоя Буряк — сержант Сабанеева (27—28 серии)
- Марина Гладкая — капитан Марусяк (27-28 серии)
- Сергей Бызгу — 2-й режиссёр (27—28 серии)
- Александр Иммамназаров — Хаяси, японец, хозяин рекламного агентства (27—28 серии)
- Роман Нестеренко — переводчик Комаров (27—28 серии)
- Анатолий Артёмов — «Боярин» (27—28 серии)
- Сергей Мурзин — «Чума» (27—28 серии)
- Михаил Трясоруков — водитель Худолеев (27—28 серии)
- Дмитрий Лепихин — спонсор (27—28 серии)
- Николай Исполатов — кинолог (27—28 серии)
- Олег Семёнов — «Зулус» (27—28 серии)
- Лидия Никитина — жена Краснова (27—28 серии)
- Александр Уткин — сын Краснова (27—28 серии)
- Владик Мотков — сын Краснова (27—28 серии)
- Игнат Плетнёв — сын Краснова (27—28 серии)
- Борис Чердынцев — клиент в рекламе тренажёра (27—28 серии)
- Борис Бирман — Валерий Дутов (29—30 серии)
- Артур Ваха — Петя Василенко (29—30 серии)
- Владимир Маслаков — следователь Гаврилов (29—30 серии)
- Леонид Неведомский — Сергей Сергеевич Захаров, судья (29—30 серии)
- Михаил Легков — Александр Ильич Артюхов, главврач (29—30 серии) (арестован)
- Алексей Фалилеев — адвокат (29—30 серии)
- Роман Агеев — милиционер (29—30 серии)
- Вадим Лобанов — Вениамин Михайлович, судмедэксперт (29—30 серии)
- Владимир Акимов — Павел Сергеевич, санитар (29—30 серии)
- Дмитрий Поддубный — Сапега (29—30 серии)
- Светлана Смирнова-Младшая — Даша Захарова (29—30 серии)
- Ирина Саликова — эпизод (29—30 серии)
- Александр Баширов — Николай Осадчий, киллер (31 серия) (арестован)
- Олег Белов — генерал, начальник УФСБ (31 серия)
- Кирилл Полухин — Караваев (31 серия)
- Игорь Романов — «Клык» (31 серия)
- Максим Голумбевский — эпизод (31 серия)
- Николай Феоктистов — «Косой» (31 серия)
- Валентина Ворожцова — жена Тарасова (31 серия)
- Марина Гридасова — эпизод (31 серия)
- Игорь Мушкатин — Майола (32 серия)
- Игорь Шибанов — Лёва, антиквар, старый друг Филарета (32 серия)
- Владислав Пази — драгоценщик (32 серия)
- Андрей Шарков — Рудаков Станислав Пантелеевич (32 серия), предположительно убит людьми Филарета из-за камня.
- Лев Милиндер — архивариус (32 серия)
- Татьяна Самсонова — официантка (32 серия)
- Марина Абрамова — гемолог (32 серия)
- Дмитрий Карпов — Павел I (32 серия)
- Марат Гарипов — эпизод (32 серия)
- Алексей Семёнов — эпизод (32 серия)
- Станислав Соколов — эпизод (32 серия)
- Иван Краско — «Дед» (†) (33 серия) (смертельно ранен людьми Богатырёва)
- Анна Молчанова — Наташа (33 серия)
- Михаил Долгинин — Олег Григорьевич Медведев, банкир (†) (33 серия) (убит Смагиным)
- Владимир Кнат — Андрей Витольдович Богатырёв (†) (33 серия) (взорван Смагиным)
- Александр Алексеев — Павел Трофимович Сахаров (†) (33 серия) (отравлен Смагиным)
- Александр Рязанцев — Евгений Викторович Водорезов (†) (33 серия) (отравлен Смагиным)
- Владимир Лелётко — Владимир Петрович, судмедэксперт (33 серия)
- Наталья Михайлова — вдова Водорезова (33 серия)
- Александр Беляев — охранник (33 серия)
- Руслан Кожевников — охранник Богатырёва (33 серия)
- Александр Шульга — бандит (33 серия)
- Влада Макейчик — медсестра (34-35 серии)
- Олег Огий — Макс Кранц, он же Максим Степанов, он же Максим Иванов, хирург-нелегал (†) (34—35 серии) (застрелен своим же телохранителем)
- Игорь Вуколов — Игорь Олегович Гусев, актёр (34—35 серии) (убит)
- Дмитрий Конокотов — водитель грузовика (34—35 серии)
- Елена Крамер — Наталья Юрьевна, хозяйка салона «Bellafacia» (34—35 серии) (арестована)
- Лариса Игнатенко — директор детдома (34—35 серии)
- Роман Жилкин — сутенёр «Кролик» (36 серия)
- Евгения Иванова — Джуди (36 серия)
- Ромуальд Макаренко — бандит в гостинице (36 серия)
- Александр Орловский — бандит «Мулат» (†) (36 серия) (задавлен Николаевым)
- Геннадий Смирнов — бандит «Винт» (36 серия) (ранен пленницей)
- Алексей Утеганов — бандит в гостинице (36 серия)
- Всеволод Цурило — бандит (†) (36 серия) (Погиб в перестрелке)
- Елизавета Боярская — девушка в баре (36 серия)
- Инна Орехова — Эпизод (36 серия)
- Олеся Поташинская — Соня (36 серия)
Озвучивание
- Алексей Гурьев — озвучивание эпизодических ролей, банкир Медведев
- Артур Ваха — озвучивание эпизодических ролей (26, 36 серии)
- Борис Смолкин — «Филарет»
- Игорь Добряков — озвучивание перевода на русский язык (серия «Падишах»), закадровый текст, (серия «Ловушка»)
- Владимир Лелётко — Рудаков Станислав Пантелеевич
- Леонид Максимов — бандит (Александр Шульга), охранник Богатырёва (Руслан Кожевников), охранник Медведева (серия «Свидетель»), «Мулат» (серия «Сутенёр»)
- Алексей Полуян — озвучивание эпизодических ролей (серия «Свидетель», «Сутенёр»)
- Александр Демич — озвучивание эпизодических ролей (серия «Сделка», «Свидетель», «Клятва Гиппократа», «Сутенёр»)
- Станислав Концевич — озвучивание перевода на русский язык, роль водителя грузовика (серия «Клятва Гиппократа»)
</div>
Четвёртый сезон (37-48 серии)
- Джулиано Ди Капуа — Саид Аль-Мастафа, террорист (37—38 серии)
- Юзеф Мироненко — генерал Сизов (37—38 серии)
- Леонид Ворон — полковник Симоненко (37—38 серии)
- Александр Саюталин — Петров, таможенник (37—38 серии) (убит Симоненко)
- Юлия Рудина — Маргарита Сергеевна Коломиец, сотрудница таможни (37—38 серии) и — Рита (41—42 серии)
- Андрей Носков — стилист (37—40 серии)
- Екатерина Гусева — сотрудница салона (37—38 серии)
- Кристина Кузьмина — Ольга Владимировна Четвергова, аналитик (37—46 серии)
- Хелена Горбунова — Виктория (37—38 серии)
- Эль Уалиди Жамаль — партнёр Мустафы (37—38 серии)
- Владимир Матвеев — телохранитель Мустафы (37—38 серии)
- Олег Петров — оперативник (37—38 серии)
- Валентина Волкова — медсестра (37—38 серии)
- Герман Трофимов — эпизод (37—38 серии)
- Татьяна Колганова — Алина Сергеевна (39—40 серии)
- Константин Лукашов — Распопов (39—40 серии)
- Николай Мартон — Королёв (39—40 серии)
- Сергей Власов — Джон Дёрбин, американский агент (39—40 серии) (арестован)
- Марина Белкина — маникюрша (39—40 серии)
- Ирина Колганова — Екатерина, прорицательница (39—40 серии)
- Мария Одегова — помощница (39—40 серии)
- Олег Ким — азиат (39—40 серии) (арестован)
- Лидия Никитина — Лора, жена Краснова (39—42, 47—48 серии)
- Владимир Лелётко — Владимир Петрович, судмедэксперт (39—42,47—48 серии)
- Александр Васильев — Николаев, старший лейтенант, участковый (39—40 серии)
- Андрей Благословенский — следователь (39—40 серии)
- Павел Бадыров — оперативник (39—40 серии)
- Владимир Брик — оперативник (39—40 серии)
- Кирилл Сёмин — Кирилл, компьютерщик (39—40 серии)
- Хельга Филиппова — Аннa Николaевнa Чумаковa, «Анаконда», завуч-террористка (41—42 серии)
- Владимир Селезнёв — Александр (41—42 серии)
- Леонид Осокин — Игорь Олегович Пономарёв, физрук (41—42 серии)
- Юрий Серов — бомж (41—42 серии)
- Филипп Азаров — адъютант (41—42 серии)
- Никита Лейтланд — Артём (41—42 серии)
- Геннадий Алимпиев — зам. директора детдома (41—42 серии)
- Семён Фурман — Фридман (43—44 серии)
- Дмитрий Барков — Дмитрий Покровский (43—44 серии)(убит, предположительно Казимиром) (†)
- Нелли Попова — Лена Покровская (43—44 серии) (арестована)
- Кирилл Датешидзе — Алик Миреев, «Питон» (43—44 серии)
- Александр Москалин — Владимир Туров, «Казимир» (43—44 серии) (погиб) (†)
- Александра Самохина — Лиза, дочь коллекционера Фридмана (43—44 серии)
- Евгений Тиличеев — Хатоев (43—44 серии)
- Лев Эренбург — Изя (43—44 серии)(убит)(†)
- Леонид Михайловский — Семён Григорьевич Бессонов, ювелир (43—44 серии)
- Сергей Требесов — «Бек» (43—44 серии) (†) (арестован)
- Сергей Горбунов — Витя (43—44 серии)(†) (убит неизвестным)
- Сергей Воробьёв — Федя (43—44 серии)(†)(убит неизвестным)
- Сергей Дмитровский — Артём (43—44 серии)(†)(убит неизвестным)
- Белла Виноградова — дочь Дмитрия Покровского (43—44 серии)
- Дамир Маминов — инструктор по стрельбе в тире (43—44 серии)
- Рафик Кашапов — Арми Карбаев, чеченский террорист (45—46 серии)
- Сергей Курышев — Ярцев, подрывник «Сувенир» (45—46 серии)
- Ирина Тычинина — Ирина, жена Ярцева (45—46 серии)
- Лана Паули — Екатерина, подставная жена Ярцева (45—46 серии)
- Роман Павлушев — Арвид, бандит (45—46 серии)(убит Карбаевым) (†)
- Дмитрий Быковский-Ромашов — Кирилл, бандит (45—46 серии)
- Эрик Кения — Руслан, бандит (45—46 серии)убит Карбаевым (†)
- Михаил Долгинин — полковник Нефёдов, начальник службы безопасности АЭС (45—46 серии)
- Ирина Обрезкова — Юля, дочь Ярцева (45—46 серии)
- Елизавета Вавилина — Настя, дочь Екатерины, подставная дочь Ярцева (45—46 серии)
- Тамара Парвицкая — психолог (45—46 серии)
- Александр Карпов — консультант Карбаева (45—46 серии)
- Василий Куприянов — эпизод (45—46 серии)
- Надежда Мальцева — эпизод (45—46 серии)
- Мурад Султаниязов — Джалла, наёмник (47—48 серии) (убит Николаевым (†))
- Алексей Утеганов — Алик Хусаинов, автослесарь (47—48 серии) (умер вместе с Джаллой (†))
- Юрий Карпенко — Владимир Мордвинов, криминальный авторитет «Мор» (47—48 серии) ((†) взорван Джаллой)
- Юлия Горшенина — Марина (47—48 серии)
- Виктор Фёдоров-Вишняков — Блохин, криминальный авторитет (47—48 серии)(†) (убит Мордвиновым)
- Александр Чередник — «Керосинщик», торговец оружием (47—48 серии)(†) (взорван Джаллой)
- Сурен Вартанов — Сурен, автослесарь (47—48 серии)
- Аркадий Волгин — Заманский, директор обсерватории (47—48 серии)
- Малхаз Жвания — посредник (47—48 серии)
- Александр Дергапутский — Ермолюк (47—48 серии)
- Алексей Кашников — прапорщик, торговавший зенитными установками (47—48 серии)
- Анатолий Кондюбов — подполковник в воинской части (47—48 серии)
- Никита Ерышев — эпизод (47—48 серии)
- Сергей Занин — эпизод (47—48 серии)
- Константин Зубрицкий — эпизод (47—48 серии)
- Александр Никифоров — эпизод (47—48 серии)
- Валерий Погребной — Валера, помощник Мора (47—48 серии)(†)(взорван Джаллой)
- Михаил Теплицкий — Мухтарбек (47—48 серии)
Озвучивание
- Анна Геллер — Ольга Владимировна Четвергова
- Александр Блок — Полковник Симоненко (серия «Меч пророка»)
- Алексей Полуян — Керосинщик, торговец оружием (серия «Пулковский меридиан»)
- Валерий Захарьев — Владимир Петрович, судмедэксперт (Серия «Пулковский меридиан»)
- Алексей Гурьев — Мухтарбек, озвучивание эпизодических ролей и перевод на русский язык
Пятый сезон (49-60 серии)
- Игорь Ботвин — Сергей (49—50 серии)
- Наталья Бурмистрова — Хельга (49—50 серии)
- Алексей Девотченко — Тарас, похититель (49—50 серии) (умер, проглотив лезвие)
- Станислав Ландграф — Артист (49—50 серии)
- Наталья Терехова — Ульма (49—50 серии)
- Борис Волотковский — Вилли (49—50 серии)
- Константин Анисимов — Виктор, помощник «Артиста» (49—50 серии) (потерял глаз от рук Тараса и скончался)
- Вадим Франчук — Денис (49—50 серии)
- Пётр Журавлёв — финский дипломат (49—50 серии)
- Олег Куликович — представитель фирмы (49—50 серии)
- Анна Вартаньян — Ника, внучка профессора Цибинского (51—52 серии)
- Владимир Норенко — Жора Тифлисский (51—52 серии) (арестован)
- Эрнст Романов — профессор Цибинский (51—52 серии) (Умер)
- Александр Довбня — (51—52 серии)
- Сергей Кузнецов — Калюжный директор «Интерхимфарма» (51—52 серии) (погиб от рук людей «Бергамота»)
- Александр Блок — Муромский (51—52 серии)
- Геннадий Крук — (51—52 серии)
- Вадим Сквирский — Журов (51—52 серии)
- Вероника Дмитриева — Маргарита (51—52 серии)
- Михаил Николаев — лидер экологов (51—52 серии)
- Виктор Мелихов — Мухин (51—52 серии)
- Игорь Лепихин — Цветков (51—52 серии)
- Пётр Семак — Виктор (53—54 серии)
- Людмила Вагнер — Дьякова (53—54 серии)
- Георгий Корольчук — профессор Ишуткин (53—54 серии)
- Наталья Данилова — Маша (53—54 серии)
- Геннадий Залогин — секретарь (53—54 серии)
- Сергей Мучеников — шеф (53—54 серии)
- Сергей Заморев — Янсен (53—54 серии)
- Олег Леваков — врач в больнице (53—54 серии)
- Сергей Мосьпан — Петр (53—54 серии)
- Владимир Заморочинский — хозяин клуба (53—54 серии)
- Ольга Кожевникова — Зиночка (53—54 серии)
- Никита Поляков — (53—54 серии)
- Вадим Ильчинисов — (53—54 серии)
- Татьяна Королева — (53—54 серии)
- Игорь Невский — байкер (53—54 серии)
- Андрей Рязанцев — (53—54 серии)
- Александр Демич (II) — Клещ, браконьер (55—56 серии)
- Сергей Дьячков — Грызун, браконьер (55—56 серии)
- Наталья Круглова — Марина Сергеевна Филиппова (55—56 серии)
- Ирина Соколова — поэтесса Нора Евграфовна Алпатова (55—56 серии)
- Евгений Филатов — Виталий Игоревич (55—56 серии)
- Олег Чернов — Лось, глава группировки браконьеров (55—56 серии)
- Василий Щипицын — Гриб, браконьер (55—56 серии)
- Анна Багмет — знахарка (55—56 серии)
- Евгений Баранов — Кука (55—56 серии)
- Лидия Никитина — Лора жена Краснова (57—58 серии)
- Николай Тюрин (III) — Коля сын Краснова (57—58 серии)
- Фёдор Лавров — Паша (57—58 серии)
- Евгения Давыдова — Королева (57—58 серии)
- Алина Ван Ортон — Зоя (57—58 серии)
- Вадим Гущин — отец (57—58 серии) (погиб в перестрелке)
- Ромуальд Макаренко — гость (57—58 серии) (погиб в перестрелке)
- Анатолий Кондюбов — Савелич (57—58 серии) (погиб в перестрелке)
- Людмила Шевченко (III) — (57—58 серии)
- Евгения Игумнова — Лена, секретарь Заморщикова (59—60 серии)
- Сергей Русскин — Николай Заморщиков, бизнесмен (59—60 серии) (погиб от обрушения пещеры)
- Валерий Дьяченко — Василий Степанович Горькухин, учёный-археолог и друг Краснова (59—60 серии)
- Вахтанг Беридзе — охранник Митя (59—60 серии)
- Сергей Ноздрин — Петя (59—60 серии)
- Шерхан Абилов — якутский шаман (59—60 серии)
- Александр Гринёв — инспектор ГИБДД (59—60 серии)
- Зинаида Дмитриева — вахтер (59—60 серии)
- Ольга Гуглина — (59—60 серии)
- Елена Эрлина — (59—60 серии)
- Жданова, Анжелика Владимировна — (59—60 серии)
- Валерий Скляров — Сергей (59—60 серии)
- Элеонора Гавриченкова — (59—60 серии)
- Сергей Гусев — юноша (59—60 серии)
- Мурат Вишняков — (59—60 серии)
Нестыковки в сюжете
- Герой Александра Завьялова, присутствуя в 3 сериях первого сезона, носит разные фамилии, играя одного и того же персонажа - Михаил Прилюдко, Кравченко и Сапронов
- В серии "Цейтнот" речь Лехи и Краснова совершенно не соответствуют друг другу, в том числе по времени разговора
Съёмочная группа
Первый сезон (1—12 серии)
- Режиссёры — Дмитрий Светозаров, Андрей Черных, Виталий Аксёнов, Эрнест Ясан
- Сценаристы — Игорь Агеев, Владимир Вардунас, Дмитрий Светозаров
- Операторы — Александр Устинов, Иван Багаев
- Продюсер — Александр Капица
- Композитор — Андрей Сигле
Второй сезон (13—24 серии)
- Режиссёр — Дмитрий Светозаров
- Сценаристы — Игорь Агеев, Владимир Вардунас, Дмитрий Светозаров
- Оператор — Александр Устинов
- Продюсер — Александр Капица
- Композитор — Андрей Сигле
Третий сезон (25—36 серии)
- Режиссёры — Дмитрий Светозаров, Игорь Москвитин, Андрей Кравчук
- Сценаристы — Игорь Агеев, Владимир Вардунас, Дмитрий Светозаров
- Операторы — Александр Устинов, Иван Багаев
- Продюсер — Александр Капица
- Композитор — Андрей Сигле
Четвёртый сезон (37—48 серии)
- Режиссёры — Игорь Москвитин, Влад Фурман
- Сценаристы — Александр Тихонов, Екатерина Голанд, Борис Бирман, Андрей Либенсон, Игорь Москвитин, Альберт Фролов, Юрий Черных
- Операторы — Иван Багаев, Тимур Искяндаров
- Продюсеры — Александр Капица, Андрей Каморин
- Композиторы — Андрей Митрошин, Михаил Мокиенко
Пятый сезон (49—60 серии)
- Режиссёры — Влад Фурман, Виктор Татарский, Алексей Лебедев
- Сценаристы — Леонид Балтийский, Ольга Шурбелева, Екатерина Голанд, Еорис Бирман, Елена Шустрова
- Оператор — Тимур Искяндаров
- Композитор — Михаил Мокиенко
- Продюсеры — Александр Капица, Андрей Каморин, Лариса Капица, Пётр Капица
Библиография
В 2000—2001 годах появились романы по сериалу. Это первый сезон в литературном варианте.
- Рамиль Ямалеев. «Агент национальной безопасности. Дело № 1. Свет истины»
- Рамиль Ямалеев. «Агент национальной безопасности. Дело № 2. Скрипка Страдивари»
- Рамиль Ямалеев. «Агент национальной безопасности. Дело № 3. Петя и Вол»
- Гульназ Ямалеева. «Агент национальной безопасности. Дело № 4. Три дня до эфира»
- Ольга Стороженко. «Агент национальной безопасности. Дело № 5. Махаон»
- Рамиль Ямалеев. «Агент национальной безопасности. Дело № 6. Легион»
- Светлана Феоктистова. «Агент национальной безопасности. Дело № 7. Наследник»
- Виктор Толкачёв. «Агент национальной безопасности. Дело № 8. Страсти по Филонову»
- Иван Данилов. «Агент национальной безопасности. Дело № 9. Доктор Фауст»
- Александра Санат. «Агент национальной безопасности. Дело № 10. Медуза Горгона»
- Анастасия Карёва. «Агент национальной безопасности. Дело № 11. Шантаж»
- Андрей Косенкин. «Агент национальной безопасности. Дело № 12. Транзит»
Напишите отзыв о статье "Агент национальной безопасности"
Литература
Алексеева Ю. Е. Сериалы убойной силы. — М.: Анаграмма, 2008. — С. 86-102. — 160 с. — (Клуб любителей сериалов). — 4000 экз. — ISBN 978-5-903646-12-8.
Примечания
- ↑ [www.mk.ru/social/highlife/interview/2001/03/19/111631-russkiy-retsept-ulitsyi-razbityih-fonarey.html Русский рецепт - "Улицы разбитых фонарей" - Новости светской жизни - МК]. Проверено 19 марта 2001. [www.webcitation.org/6HwBDTGaJ Архивировано из первоисточника 7 июля 2013].
- ↑ [www.mk.ru/editions/daily/article/1999/08/12/137046-mentyi-razbudili-agenta-natsionalnoy-bezopasnosti.html “МЕНТЫ” РАЗБУДИЛИ АГЕНТА НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ - Издания МК]. Проверено 12 августа 1999. [www.webcitation.org/6HwBLjOWZ Архивировано из первоисточника 7 июля 2013].
- ↑ [www.mk.ru/editions/daily/article/2000/04/27/124958-tht-agent-natsionalnoy-bezopasnosti-2.html THT: АГЕНТ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ — 2 - Издания МК]. Проверено 27 апреля 2000. [www.webcitation.org/6HwBNq2yd Архивировано из первоисточника 7 июля 2013].
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=119 «Агент национальной безопасности»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=120 «Агент национальной безопасности 2»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=121 «Агент национальной безопасности 3»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=11013 «Агент национальной безопасности 4»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=11014 «Агент национальной безопасности 5»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Агент национальной безопасности
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.
Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.
На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
