Агиульф (епископ Меца)

Агилульф фр. Aigulphe
епископ Меца
590 — 601
Предшественник:	Пётр II
Преемник:	Арноальд
Рождение:	около 537
Смерть:	около 601
Династия:	Арнульфинги
Отец:	сын сенатора Тонанта Ферреола
Мать:	дочь короля рипуарских франков Хлодериха

Агиульф (Эгульф; фр. Aigulphe,Agiulf, Agilulf; около 537— около 601) — двадцать четвёртый епископ Меца между 590 и 601 годом.

Биография

Данных об этом епископе не много. Известно, что в 596 году он получил письмо от папы Григория I, рекомендовавшее ему принять миссионеров, направлявшихся в Британию. Очевидно, эта миссия была осуществлена в 601 году.

В 616 году епископ Ле-Мана святой Бертран в своём завещании упомянул о том, что Агиульф со своим племянником Арноальдом захватил какое-то имущество, принадлежащие епархии Ле-Мана.

Около 784 года Павел Диакон в «Деяниях мецких епископов» писал: «Агиульф, который, как говорят, был рожден дочерью короля франков Хлодовея, а отец его происходил из знатной сенаторской семьи. За ним воспоследовал его племянник по имени Арноальд. За ним следовал Паппол. После них к управлению Церковью был допущен блаженнейший Арнульф, муж славившийся повсюду светом святости и блестящим происхождением… этот почтенный муж, во времена своей юности родил в узах законного брака двоих сыновей, а именно, Ансхиза (Анзегизеля) и Хлодульфа».

Современный историк Кристиан Сеттипани считает, что Павел Диакон плохо расшифровал имеющиеся в его распоряжении документы и что дедом Агиульфа фактически являлся Хлодерих, последний король Кёльна.

«Commemoratio genealogia domni Arnulfi episcopi и confessoris Christi», составленный в Мецком епископстве в 840 или 855 годах упоминает епископов Юзеса, святого святого Фирмина и святого Фериола, как брата и сына сенатора Ансберта, брата Агиульфа.

В XVII веке историки отмечали связь между Commemoratio и «Житием святого Фирмина», которое также говорит об этих двух епископах. Commemoratio ошибочна по отношению к родственной связи, существующей между обоими епископами и Ансбертом. Не принимая в расчет хронологию, она противоречит «Житию Фирмина». Анализ показывает, что автор Commemoratio не был знаком с семьей святого Фирмина. Сеттипани полагает, что у него не было никакого интереса искажать текст и что это произошло из-за неправильной интерпретации документов. Замечая, что семья Ансберта связана с регионом Нима, также как и святой Фирмин, он предполагает, что Ансберт был племянником святого Фирмина. Родословная же святого Фирмина хорошо известна: речь идёт о семье Ферреоли. Таким образом, Агилульф, вероятно, был внуком Тонанта Ферреола, сенатора в Нарбоне, и Индустрии.

Что касается имени Agilulf, оно намекает на родственную связь с семьей Агилульфингов, к которой принадлежала, возможно, бабушка Агиульфа по материнской линии, жена Хлодериха.

См. также

Происхождение Арнульфингов

Литература

• Claude Philippe de Viville. [books.google.fr/books?id=-HsTAAAAQAAJ&pg=RA1-PA290#v=onepage&q=&f=false Dictionnaire du département de la Moselle].
• Letouzey et Ané (ed.). Le diocèse de Metz. // Histoire des diocèse de France, Paris, 1970 sous la direction de Henri Tribout de Morembert.
• Christian Settipani. L’apport de l’onomastique dans l’étude des généalogies carolingiennes // Onomastique et Parenté dans l’Occident médiéval, Prosopographica et genealogica, Oxford, 2000, 310 p. (ISBN 1-900934-01-9), p. 185—229

Отрывок, характеризующий Агиульф (епископ Меца)

Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.