Агнец Божий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

А́гнец Божий (лат. Agnus Dei, греч. Ἀμνὸς τοῦ Θεοῦ) — символическое наименование Иисуса Христа, известное из Евангелия от Иоанна[1].

В христианской доктрине Иисус, сын Божий, решается принести себя в жертву на Голгофе. Христианское понятие Агнца Божьего связано с иудейской традицией жертвоприношения пасхального агнца[1].



Упоминания в Библии

Прямое указание на то, что слова «Агнец Божий» означают Иисуса Христа, мы находим в Евангелии от Иоанна, согласно которому Иоанн Креститель сказал своим ученикам, указывая на Христа (Ин. 1:29):

Вот Агнец Божий, Который берёт на Себя грех мира.

Наименование «Агнец» Иоанн Богослов неоднократно употребляет в своём Апокалипсисе: Отк. 5:6; Отк. 7:9; Отк. 12:11; Отк. 17:14; Отк. 21:23, Отк. 22:1 — и в других местах. Апостол Пётр напоминает христианам (1Пет. 1:19), что они искуплены

драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца…

В Ветхом завете пророк Исайя использует образ агнца, то есть ягнёнка, в 53-й главе своей книги (Ис. 53:7), когда говорит про Мессию, Христа, который искупит своими страданиями и смертью грехи всех людей. Именно это место из книги пророка Исайи читал, сидя на колеснице, ефиопский евнух (Деян. 8:27-28), которого встретил апостол Филипп на дороге «из Иерусалима в Газу» (Деян. 8:26). В ответ на просьбу евнуха разъяснить непонятный отрывок

Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания, благовествовал ему об Иисусе.

См. также

Напишите отзыв о статье "Агнец Божий"

Примечания

  1. 1 2 М. С. Иванов. [www.pravenc.ru/text/Агнец%20Божий.html Агнец Божий] // Православная энциклопедия, т. 1, с. 256—257.


Отрывок, характеризующий Агнец Божий

– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.