Выступление Юрия Афанасьева на первом Съезде народных депутатов СССР

Выступление Юрия Афанасьева, на тот момент — ректора Московского историко-архивного института, на Первом съезде народных депутатов СССР 27 мая 1989 года оказалось в центре внимания советской и зарубежной прессы. За публикацию текста выступления были уволены со своих постов ряд руководителей советских региональных газет. Эта речь артикулировала серьёзные противоречия между двумя группами депутатов — «прогорбачёвским» большинством и меньшинством в виде Межрегиональной Депутатской Группы. В тексте выступления Афанасьев, в частности, употребил по отношению к оппонентам выражения «сталинско-брежневский верховный совет» и «агрессивно-послушное большинство». Последнее закрепилось в политическом лексиконе, а впоследствии получило самостоятельное распространение среди политиков и публицистов и стало использоваться по отношению к любому политическому большинству, противостоящему реформам, став к настоящему моменту устойчивым жаргонным выражением.

Обстановка перед началом выступления

По словам Аркадия Ваксберга, Большой зал перед выступлением Афанасьева был не просто переполнен, а буквально «забит» до отказа: сидели в проходах, на ступеньках, стояли у стен. Выступление Афанасьева предвещало сенсацию, поэтому к началу выступления в зал подтянулась делегация американских парламентариев во главе с сенатором Брэдли и не менее десятка иностранных журналистов.

«Агрессивно-послушное большинство»

В 1989 году, лидером Межрегиональной Депутатской Группы, историком Юрием Афанасьевым, в адрес части депутатов 1-го Съезда Народных Депутатов СССР, собравшихся в Кремлевском Дворце Съездов в Москве было употреблено выражение «агрессивно-послушное большинство» (выражение затем было подхвачено СМИ). Предыстория была такова: Основная часть из 2250 депутатов выступала мало, при этом вела себя агрессивно по отношению к представителям оппозиции: делегаты «захлопывали» выступления А. Д. Сахарова, шумели и свистели во время выступлений представителей Межрегиональной Депутатской Группы — Бориса Ельцина, Гавриила Попова, Анатолия Собчака, голосуя при этом в соответствии с линией президиума съезда — руководства ЦК КПСС

27 мая 1989 года на съезде Народных Депутатов Юрий Афанасьев заявил:

Мы сформировали сталинско-брежневский Верховный Совет […] И я обращаюсь […] к этому, я бы сказал, агрессивно-послушному большинству, которое завалило вчера все те решения съезда, которые от нас ждет народ.

Всё выступление Афанасьева заняло около минуты, однако обсуждалось ещё в течение нескольких месяцев после окончания Съезда.

Реакция делегатов съезда и оценки специалистов

Первые впечатления депутатов

Писатель Борис Никольский в своём исследовании событий, происходивших на Съезде, и, в частности, колоритной речи Афанасьева, пишет, что тезис о «сталинско-брежневском» Верховном Совете был явным, намеренным вызовом, и вызов этот мгновенно расколол зал на две неравные части: одна — меньшая — его часть бурно аплодировала, другая — большая — негодующе, угрожающе рокотала, шумела, топала, всячески выражая свой гнев. И Афанасьев сразу ответил на эту реакцию зала новым ударом — обратившись к делегатам Съезда как к «агрессивно-послушному большинству». И снова негодующий шум прервал оратора. Теперь уже был вынужден вмешаться Михаил Горбачёв — на правах председательствующего он призвал к тишине. Своим выражением «агрессивно-послушное большинство» Афанасьев, по мнению Никольского, нарочно дразнил зал, и зал, словно бы ошарашенный этим издевательски вежливым обращением, этой оскорбительной формулировкой, которая потом надолго и несмываемо припечатается к большинству Съезда, вдруг замолкает, слушает. Афанасьев, в свою очередь, продолжает невозмутимо стоять на трибуне — ждёт, когда зал утихнет и произносит свою заключительную речь:

Я заканчиваю. Но я как раз прошу вас и не хлопать, и не кричать, потому что именно об этом я сюда и вышел сказать. Так вот, уважаемое агрессивно-послушное большинство, и Вы, Михаил Сергеевич, то ли внимательно прислушивающийся к этому большинству, то ли умело на него воздействующий. Мы можем и дальше продолжить так работу. Мы можем быть благостными, как к тому нас призывал отец Питирим. Но давайте всё-таки ни на минуту не забывать о тех, кто нас послал на этот Съезд. Они послали нас сюда не для того, чтобы мы вели себя благостно, а для того, чтобы мы изменили решительным образом положение дел в стране! [Аплодисменты зала]

Михаил Антонов, вспоминая о том, как, перекрывая шум возмущения, Афанасьев методически повторял: «Я обращаюсь именно к вам, к этому… агрессивно-послушному большинству», «так вот, уважаемое агрессивно-послушное большинство», признаётся что тако́го мы не слыхали и во времена застоя. По словам Антонова, даже Никита Хрущёв, известный своей прямотой, был более деликатен в выражениях во время приступов разносительства, периодически овладевавших им. По памяти Антонов называет только Кагановича, кто позволял себе подобное, упиваясь возможностью безнаказанно унижать людей. Как отметил Анатолий Собчак, выступление Афанасьева запомнилось ему особенно ярким и хлёстким.

Реакция прессы

Газета «Правда» в завуалированной форме выразила своё неодобрение утверждений Афанасьева: «Высказанные поначалу кое-кем сомнения в „качестве“ депутатского корпуса, в неблагоприятном давлении агрессивно-послушного большинства не оправдались». «Литературная Россия» отметила лепту, которую Афанасьев внёс в создание «новой» Советской власти, заклеймив как агрессивно-послушное большинство народных депутатов, которые не поддерживают амбициозно-капризное меньшинство. Журнал «Посев» писал, что Юрий Афанасьев ошибся, назвав депутатов Верховного Совета агрессивно-послушным большинством — не все они агрессивно-послушные, среди них есть депутаты, которые выражают почти все интересы забастовщиков и своих избирателей. Фамилии однако названы не были.

Оценки, данные политологами по прошествии времени

Спустя 19 лет, в 2008 году в эфире радиостанции «Эхо Москвы» российский политик и публицист Юрий Болдырев заявил:

Юрий Афанасьев тогда в 89-м году был выразителем ясно, четко, образно, компактно того, что в общем у всех было как-то в мыслях. Вот эта его фраза: Вы агрессивно-послушное большинство. Её, наверное, тогда знала вся страна.

Политолог Сергей Шелин, отмечает в журнале «Новое время» что в современной российской истории некоторое время не было того сплочённого, агрессивно-послушного большинства, которое существовало на рассвете российского, тогда — советского, парламентаризма. Оно опять возникло уже в 2000-х, и теперь оно стало, скорее молчаливо-послушным.

Доктор исторических наук, профессор Дмитрий Ефимович Фурман прослеживает постепенную смену общественно-политических сил, в то или иное время попадавших в категорию «агрессивно-послушного большинства»: В 1991 году это были Горбачёв и горбачёвцы. В 1993-м — травившие за два года до этого Горбачёва российские депутаты, которых Ельцин держал в осаде, отключив свет и воду. В 1996-м — противники Ельцина, начисто лишённые доступа к средствам массовой информации, а в 2000-м — это богатые и элегантные энтэвэшники, которые им этого доступа не давали. В связи с чем, Фурман приходит к выводу что демократично — это просто то, что порядочно. Демократично — быть на стороне тех, кого, попирая право, преследует за выражаемые ими взгляды власть и на кого набрасывается «агрессивно-послушное большинство».

Сам Афанасьев, спустя пятнадцать лет после событий Съезда, уже в должности президента Российского государственного гуманитарного университета, академика РАЕН, отмечает что практически ничего не изменилось с тех пор:

Полтора десятилетия прошло с тех пор, как, выступая на одном из заседаний Съезда народных депутатов СССР, я сказал то, что предельно наболело в тот момент: нами правит «агрессивно-послушное большинство». Термин прижился, вошел в лексикон политологов и историков. Многое с тех пор изменилось, но, как ни удивительно, очень многое при этом осталось без перемен. Ведь то же самое большинство в разных его ипостасях и качествах — а у него в то или иное время может проявляться различный уровень агрессивности, покорности, послушности — как раз и представляет собой один из основополагающих элементов традиционного общества. По существу, весь традиционализм на таком большинстве и зиждется. Правда, не только на этом, потому что и усредненная серость, и усредненная бедность, и святая усредненная простота — всё это тоже элементы традиционного общества. К сожалению, такое большинство, которое не дает проявиться ни инициативе, ни чему-то оригинальному, — тоже наша характерная особенность.

Оценки зарубежных политологов

Согласно исследователю коммунистической партии СССР, почётному профессору университета Пердью, д-ру Рольфу Тину, фраза Агрессивно-послушное большинство была лишь реакцией Афанасьева на результаты голосований предыдущих дней съезда. Декан факультета истории Рутгерского университета, профессор Дональд Келли, называет агрессивно-послушное большинство воплотителями воли Горбачёва в Верховном Совете, а Межрегиональную Депутатскую Группу, — лидером которой был Афанасьев, — выразителями идей демократической оппозиции.

Доцент факультета истории в университете Гонзага Кевин О’Коннор отмечает, что несмотря на то что Верховным Советом заправляло агрессивно-послушное большинство, речь Юрия Афанасьева, это большинство клеймившего, была довольно фривольной по советским меркам. Профессор политических наук и заведующий департаментом русистики при университете Стетсона Юджин Хаски, делает вывод, что раз уж Верховный Совет СССР и являл собою агрессивно-послушное большинство, то это большинство, среди прочего, могло саботировать и работу неугодного ему правительства и чиновников исполнительной власти, просто-напросто не голосуя за предложенных кандидатов на посты министров и руководителей ведомств.

Оценки риториков и языковедов

Создатель и руководитель научной школы изучения функционирования русского языка в современном обществе Ольга Борисовна Сиротинина, пишет что Афанасьев, бесспорный носитель элитарного типа речевой культуры, преподаватель ВУЗа, имеющий огромный опыт лекторской деятельности и вообще устной речи. Но и его выступления на съезде не достигали своей цели. И вина в этом, согласно Сиротининой, не только «агрессивно-послушного большинства» депутатов, но и самого выступающего. Складывается впечатление, что главной целью Ю. Н. Афанасьева было не убедить зал в своей правоте, а прежде всего заявить свою и межрегиональной группы, от имени и по поручению которой он выступал, позицию. Но для успешной коммуникации заявить позицию мало, надо еще донести эту позицию до слушателей, постараться убедить депутатов в своей правоте. Это Ю. Н. Афанасьеву не удалось, и, как кажется, во многом неудача была связана с неумением говорить не академическим языком, а просто, доступно для большинства депутатов. Складывается впечатление, что Ю. Н. Афанасьев к этому и не стремился: он не уважал агрессивно-послушное большинство (им же предложенный термин) депутатов, и это чувствовалось в его выступлениях. Сиротинина убеждена, что неуважение (у Ю. Н. Афанасьева фактически даже презрение) адресата в хорошей речи недопустимо. Из-за презрения к залу речь Ю. Н. Афанасьева тоже не была ни достаточно громкой, ни эмоциональной, ни доступной — не было сделано ничего для того, чтобы убедить, а не просто сообщить правильные положения.

Новое в филологии

Своей короткой речью Афанасьев фактически ввёл в оборот новое прилагательное агрессивно-послушный, то есть проявляющий враждебность по отношению к инакомыслящим и всегда согласный с любыми начинаниями власти. Юмористический журнал «Крокодил» съязвил по этому поводу с явным намёком на речь Афанасьева: «Филологи в смятении. Две незабываемые недели первого Съезда народных депутатов обогатили наш словарь новыми выражениями, например, „агрессивно-послушное большинство“». Само же словосочетание вошло во множество словарей, в частности в три редакции Словаря современных цитат Константина Васильевича Душенко, Большой словарь крылатых слов русского языка Беркова и Мокиенко и другие словари.

Выражение стало крылатым

Фраза об «агрессивно-послушном большинстве», сказанная Афанасьевым с трибуны Первого съезда нардепов, стала крылатой.

В феврале 1991 года на II съезде движения «Демократическая Россия» один из его делегатов Павел Кудюкин иронично поздравил уже самого Юрия Афанасьева, избранного после широких дебатов с представителями оппозиции, существовавшей внутри движения, его председателем, заявил что тот «стал наконец руководителем агрессивно-послушного большинства».

Отрывок, характеризующий Выступление Юрия Афанасьева на первом Съезде народных депутатов СССР

– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.