Агриппа Менений Ланат
| Агриппа Менений Ланат лат. Agrippa Menenius Lanatus | ||
| ||
|---|---|---|
| 503 до н. э. | ||
| Смерть: | 493 до н. э. | |
| Род: | Менении | |
| Отец: | Гай Менений Ланат | |
| Дети: | Тит Менений Ланат | |
Агриппа Менений Ланат (лат. Agrippa Menenius Lanatus, ум. 493 до н. э.) — римский политический деятель, консул 503 до н. э.
По сообщению Тита Ливия, Менений происходил из плебеев[1]. Возможно, его род был принят в число патрицианских при последних царях или в первые годы республики, а сам он вошел в состав сената[2].
В 503 до н. э. был консулом вместе с Публием Постумием Тубертом. Отличился в войне с сабинами: когда Постумий был разбит и окружен в горах, Менений выступил из Рима ему на помощь, и вынудил сабинов отступить[3]. Затем оба консула вторглись на вражескую территорию и нанесли сабинам крупное поражение в битве у Эрета. В этой битве больше отличился Постумий, но так как римляне были недовольны его предыдущей неудачей, и обвиняли в гибели многих воинов, то он удостоился только овации, тогда как Менений 4 апреля 503/502 до н. э.[4] отпраздновал триумф[5].
Ливий ничего об этом не сообщает, зато пишет, что в том году началась война с аврунками, так как те овладели латинскими городами Помецией и Корой. Консулы разгромили войско аврунков, после чего война продолжилась в районе Помеции[6]. На самом деле, как полагают, указанные города захватили вольски, а не аврунки, жившие значительно южнее.
В 494 до н. э., когда в ходе первой плебейской сецессии плебеи ушли из Рима на Священную гору, сенат направил к ним парламентеров во главе с популярным у народа Менением, и тот уговорил плебеев вернуться в город. Ливий и Дионисий Галикарнасский пишут, что Агриппа убедил людей с помощью притчи о восстании человеческих органов против желудка, который сам ничего не делает, а «лишь наслаждается тем, что получает от других»[7]. Желудку он уподобил патрициев и сенаторов[8][9].
По мнению исследователей, эту широко известную притчу римские историки позаимствовали у греков. Она имеется у Ксенофонта[10], а позднее её использовал апостол Павел[11]. Римские авторы, которые приводят варианты этой притчи[12][13], не связывают её ни с Агриппой Менением, ни с событиями плебейской сецессии.
Умер в следующем году. С его смертью связана одна из столь любимых римлянами патриотических историй, прославляющих благородную бедность отцов республики. У семьи не хватило денег на достойные похороны, и плебейские трибуны собрали с каждого плебея по одному секстанту (1/6 асса)[14]. Дионисий добавляет, что сенат, узнав об этой инициативе, не захотел уступать плебеям в благородстве, и постановил похоронить Менения на государственный счет, а собранные деньги вернуть народу. Плебеи отказались принять деньги обратно, и решили отдать их детям покойного, «из сострадания к их бедности, и чтобы защитить их от занятий, недостойных доблести их отца»[15].
Уважение к его памяти было настолько велико, что и спустя много лет римские женщины каждый год проводили некоторое время в трауре, «отказываясь от пурпурных одежд и золота»[16].
Напишите отзыв о статье "Агриппа Менений Ланат"
Примечания
- ↑ Ливий. II, 32, 8
- ↑ Маяк, с. 104—105
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности. V, 44
- ↑ [ancientrome.ru/gosudar/triumph.htm Триумфальные Фасты]
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности. V, 45—47
- ↑ Ливий. II, 16, 8
- ↑ Ливий. II, 32, 9
- ↑ Ливий. II, 32, 8—12
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VI, 83—88
- ↑ Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II, 3, 18
- ↑ Первое послание к коринфянам. 12, 12—27
- ↑ Цицерон. Об обязанностях. III, 22
- ↑ Сенека. О гневе. II, 31, 7
- ↑ Ливий. II, 33, 11
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности. VI, 96
- ↑ Дионисий Галикарнасский. Римские древности. IX. 27, 2
Литература
- Маяк И. Л. Римляне ранней республики. — М.: Издательство Московского университета, 1993. — ISBN 5-211-02050-2
| ||||||
Отрывок, характеризующий Агриппа Менений Ланат
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
