Агубедиа

Село Агубедиа абх. Агәы-Бедиа груз. აგუბედია Страна Абхазия/ГрузияАбхазия/Грузия Регион Автономная Республика Абхазия Координаты 42°50′33″ с. ш. 41°41′04″ в. д.42.84250° с. ш. 41.68444° в. д. / 42.84250; 41.68444    Тип климата влажный, субтропический Население 1864 человека (1989) Часовой пояс UTC+3 Агубедиа Агубедиа

К:Статьи о населённых пунктах без категории на Викискладе

Агубе́диа (абх. Агәы-Бедиа; груз. აგუბედია) — село в Ткуарчалском районе Абхазии. Расположено к югу от райцентра Ткуарчал в равнинно-предгорной полосе, по обеим берегам реки Оходжа. Встречается также следующая передача названия села: Агубедия, Агу-Бедиа, Агу-Бедия. В административном отношении село представляет собой административный центр Агубедийской сельской администрации (абх. Агәы-Бедиа ақыҭа ахадара), в прошлом Агубедийского сельсовета. До 1994 года село входило в состав Очамчирского района.

Границы

На севере сельская администрация (село) Агубедиа граничит с с/а (селом) Ткуарчал и городом Ткуарчал по хребту Речшха; на востоке — с с/а (селом) Первая Бедиа; на юге — с с/а (селом) Чхуартал, Царча и Бедиа; на западе — с сёлами Пакуаш и Река Очамчирского района.

Население

Население Агубедийского сельсовета по данным переписи 1989 года составляло 1864 человека, по данным переписи 2011 года население сельской администрации Агубедиа (без отделённой с/а Первая Бедиа) составило 787 человека, в основном абхазы (75,7%), а также грузины (23,1%)..

В XIX веке Агубедиа входило в состав Бедийской сельской общины. По данным переписи населения 1886 года на территории нынешнего села Агубедиа проживало православных христиан — 2297 человек, мусульман-суннитов не было. По сословному делению в Агубедиа имелось 49 князей, 198 дворян, 20 представителей православного духовенства, 4 представителя «городских» сословий и 2026 крестьян.

По данным той же переписи жители села были учтены как этнические «самурзаканцы». По данным переписи населения 1926 года большая часть жителей Агубедиа, как и других сёл верхней части Гальского уезда, записывается абхазами. Примерно такое же количество агубедийцев указывает абхазский язык в качестве родного.

Год переписи	Число жителей	Этнический состав
1886	2297	самурзаканцы 99,6%; грузины 0,4%
1926	2344 (сельсоветы Агубедиа и Первая Бедиа)	абхазы 98,0%; грузины 1,9%
1959	2517	абхазы (нет точных данных)
1989	1864	абхазы (нет точных данных)
2011	787 - без с/а Первая Бедиа	абхазы (75,7 %), грузины (23,1%) - без с/а Первая Бедиа)

История

Исторически Агубедиа является самурзаканским селением, центральной частью села Бедиа, с которым составляло единое целое вплоть до 1925 года. Название села в переводе с абхазского языка означает «сердце Бедии». В прошлом селением Бедиа в узком смысле именовали именно современное село Агубедиа, а не соседнее современное село Бедиа, территория которого также входила в состав Бедийской сельской общины. И в настоящее время село Агубедиа также часто именуется просто «Бедиа». Именно в Агубедиа расположено большинство исторических памятников села Бедиа. Село является одним из древнейших в Абхазии, в средневековую эпоху имело важное культурное и политическое значение в масштабах всего Западного Закавказья.

Ранее средневековье

В эпоху Абхазского царства село являлось центром одной из административных единиц государства — Бедийского эриставства, занимавшего территорию между реками Аалдзга в современном Очамчирском районе Абхазии и Цхенисцкали в Западной Грузии . В Агубедиа находилась кафедра бедийского епископа, власть которого распространялась на земли между реками Аалдзга и Ингури.

Бедийский собор и дворец епископа

Ценнейшим памятником архитектуры села Агубедиа является Бедийский собор, построенный в конце X века абхазским царём Багратом II, позже ставшим царём Грузии под именем Баграт III. В храме находится усыпальница похороненного здесь в 1014 году Баграта III. В XIII веке Бедийский собор реставрировался, заново были сооружены фасад и купол. В плане собор по своей форме приближается к купольным. Стены сложены из тёсанного камня. В XVII веке церковня служба в храме прекратилась, возобновилась в XIX веке . Итальянская исследовательница и путешественница Карла Серена, посетившая Абхазию в конце XIX века, так описывает Бедийский собор: «Эта церковь великолепной архитектуры имеет купол, напоминающий в уменьшенном виде купол Святой Софии в Константинополе. Скульптурные детали, как внутри, так и снаружи, хорошо сохранились, и было бы легко восстановить это старинное здание, которое превосходит по красоте и церковь в Галати в Имеретии, и церковь мингрельского монастыря в Мартвили» .

В 100 метрах к западу от Бедийского собора находятся развалины большого каменного дворца с остатками сводов и колонн нижнего этажа, где располагалась трапезная и зал для собраний. На недостроенном втором этаже находились жилые помещения бедийских епископов. С севера к дворцу примыкала колокольня, через первый этаж которой имелся проход на территорию собора .

Позднее средневековье

В XIV—XVI веках село являлось политическим центром крупного западнокавказского политического образования — княжества Сабедиано, оформившегося после распада Грузинского царства на территории возникшего ещё в период Абхазского царства Бедийского эриставства. Затем Бедиа являлось важным культурным и политическим центром пришедшего на смену Сабедиано Мегрельского княжества.

В конце XVII века село было вновь включено в состав Абхазии и со временем во многом теряет своё прежнее культурно-политическое значение, став окраиной области Самурзакан.

XIX столетие

В центре села Агубедиа рядом с Бедийским собором находится обширная поляна, служащая местом сходов населения, как и во многих других абхазских сёлах. Карла Серена, упоминавшаяся выше, стала свидетельницей одного из таких сходов: «В мае 1876 года в одно воскресенье на закате дня я застала всех местных жителей, собравшихся на большой поляне, как в Мингрелии. Только в Самурзакане народ гораздо менее весёлый, и развлечения менее шумные… Подобно древним грекам и римлянам, жители собираются на поляне для обсуждения текущих дел и своих мелких личных интересов. И надо видеть, как их пёстрые группы стягиваются вокруг старшины, который длинной бородой и почтенной головой в белом башлыке, спадающем причудливыми складками, в круглой меховой бурке на плечах, со сверкающим на поясе оружием, напоминает древнего вождя в окружении своего народа… Рядом в тени величественного орехового дерева предстаёт не менее живописная картина: группа отдыхающих всадников и их лошадей. Князья, дворяне, крестьяне — все тут, равные между собой, явившиеся из соседнего села зачатую с тем, чтобы обвинить друг друга, кого в конокрадстве, кого в похищении скота» .

К концу XIX века Самурзакан уже был чётко разделён на 2 основные лингвистические зоны: абхазоязычную и мегрелоязычную. Первая охватывала верхние (северные) селения Самурзаканского участка, в том числе Агубедиа; вторая, бо́льшая по территории и численности населения, — нижние (центральные и южные) сёла. Между этими двумя зонами располагались смешанные селения. По сообщению Г. Шухардта, в конце XIX столетия «в общинах Бедийской, Окумской, Чхортольской, Гальской, Царчинской слышится абхазская речь; в Саберио, Отобая, Дихазургах говорят по-мингрельски» .

Советский период и современность

В 1920-е годы абхазские коммунисты начинают высказывать мысли о приведении административных границ уездов в соответствие с этнолингвистическими. Так уроженец села Агубедиа Ефрем Эшба в 1925 году в статье «Мы требовали и получили настоящую независимую Советскую Абхазию» отмечает: «кстати — здесь отмечу, что административное деление уездов несколько не соответствует национальным признакам, где это можно, тщательно пересмотреть административное деление: в частности — я думаю, что 2-3 селения Гальского уезда с населением, говорящим по-абхазски, надо отнести к Кодорскому уезду, как Бедиа, Река, Эшкыт, Копит, Верхний Чхортол, Окум» .

Вплоть до второй четверти XX века Бедиа являлось единным селом. В 1925 году единое село Бедиа было разделено на 3 сельсовета: Агу-Бедиа, Первая Бедиа, Вторая Бедиа . До 1930 года все три сельсовета входили в состав Гальского уезда. Большинство населения в трёх бедийских сельсоветах, согласно данным переписи 1926 года, составляли этнические абхазы, однако для половины абхазов во Второй Бедии родным языком являлся мегрельский. В 1930 году в Абхазии состоялась административная реформа, заменившая старые уезды на районы, и была проведена новая граница между Очамчирским и Гальским районами. Сельсоветы Агу-Бедиа и Первая Бедиа были переданы Очамчирскому району; в 1955 году территория Первой Бедии вошла в состав Агубедийского сельсовета. На территории Второй Бедии, этнически тогда ещё абхазской, но преимущественно мегрелоязычной, был образован сельсовет Бедиа, который остался в составе Гальского района. В сельсовете Агубедиа была открыта абхазская школа, в сельсовете Бедиа — грузинская. До того дети со всей Бедийской сельской общины, включая Агубедиа, обучались в грузинской школе.

В настоящее время Агубедиа, а также Река и часть села Чхуартал, являются единственными самурзаканскими селениями, где жители говорят по-абхазски и считают себя этническими абхазами.

В ходе грузино-абхазской войны Агубедиа находилось под контролем абхазских партизан. В районе посёлка Мшал (Мишвели) шли бои за контроль над стратегически важной Мишвельской сопкой.

В 1994 году в Абхазии была проведена новая реформа административно-территориального деления, село Агубедиа было передано из состава Очамчирского района в состав Ткуарчалского.

Историческое деление

Село Агубедиа исторически подразделяется на 11 посёлков (абх. аҳабла) :

• Агубедиа Ахабла (собственно Агубедиа)
• Аджра
• Ахецара (Бохона)
• Куалон (Квалони)
• Мшал (Мишвели)
• Патрахуца
• Первый Копыт - к с/а Первая Бедиа
• Второй Копыт (Первая Бедиа) - к с/а Первая Бедиа
• Оходжа (Ахуаджа, Сагургулиа) - к с/а Первая Бедиа
• Адзхыда - к с/а Первая Бедиа
• Нарджхеу - к с/а Первая Бедиа

Интересное

Агубедиа — единственное этнически полностью абхазское самурзаканское село Ткуарчалского района.

Для села характерно абхазо-мегрельское двуязычие при том, что практически все жители являются этническими абхазами.

В центре села установлен памятник уроженцу Агубедиа, известному абхазскому революционеру, одному из первых руководителей независимой ССР Абхазии Ефрему Эшба. Автор памятника — дочь политического деятеля, заслуженный деятель искусств Грузинской ССР Марина Ефремовна Эшба. Во время грузино-абхазской войны памятник был сильно повреждён снарядом. В настоящее время планируется его восстановление.

На границе Агубедиа, Чхуартала и Ткуарчала находится одно из семи святилищ Абхазии — гора Лашкендар.

Село Агубедия — родина бывшего премьер-министра, министра иностранных дел и спикера парламента Абхазии Сократа Джинджолии.

Отрывок, характеризующий Агубедиа

Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.