Агустини, Дельмира
Поделись знанием:
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
| Дельмира Агустини | |
| исп. Delmira Agustini | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
Уругвай |
| Род деятельности: | |
| Направление: | |
| Язык произведений: | |
Дельми́ра Агусти́ни (исп. Delmira Agustini, 1886—1914) — уругвайская поэтесса.
Содержание
Биография
Родилась 24 октября 1886 в уругвайской столице Монтевидео, в богатой семье. Отец её — уругваец Сантьяго Агустини (ум. 8 июля 1925), мать — аргентинка Мария Муртфельд Триака (1859—1934)[1]. Дельмира получила домашнее образование и была очень одарённым ребенком: уже в 10 лет начала сочинять стихи, занимаясь также французским языком, музыкой и живописью.
14 августа 1913 года вышла замуж за Энрике Рейеса (исп. Enrique Job Reyes), но уже спустя месяц ушла от него. 5 июня 1914 года состоялся официальный развод, а через месяц Энрике убил Дельмиру в их доме двумя выстрелами в голову, после чего покончил с собой. Похоронена она была на Центральном кладбище Монтевидео.
Творчество
Агустини писала для журнала «La Alborada» (рус. Рассвет). Она относилась к т.н. «Поколению 1900» — наряду с латиноамериканскими поэтами-модернистами Хулио Эррера, Леопольдо Лугонесом, Рубеном Дарио, которого считала своим учителем. Дарио сравнивал Агустини с Терезой Авильской, отмечая, что Дельмира — первая испаноязычная писательница со времён той святой.
Поэтесса сосредоточилась на теме женской сексуальности, хотя в то время в литературном мире господствовали мужчины. Её стиль творчества лучше всего охарактеризовать как первую фазу модернизма с темами, основанными на фантастических и экзотических предметах[2].
Эрос, бог любви, символизирует эротизм и он является вдохновляющим началом для её поэзии о плотских удовольствиях. Эрос — главный герой во многих литературных работах Агустини. Она даже посвятила ему третью свою книгу под названием «Пустые бокалы» (1913), которая возвестила её переход в новое литературное движение — La Vanguardia (рус. Авангард).
Поэтические сборники
При жизни Агустини вышло три сборника её поэзии:
- «Белая книга» (исп. El libro blanco, 1907)
- «Утренние песни» (исп. Cantos de la mañana, 1910)
- «Пустые бокалы» (исп. Los cálices vacíos, 1913)
Неопубликованные при жизни её стихи вошли в сборники, увидевшие свет в 1924 году:
Переводы на русский язык
- Дельмира Агустини. Лирика // Созвездие лиры / Пер. с исп. и вступление Инны Чежеговой. — М.: Художественная литература, 1981. — С. 107—120.
В культуре и в кино
- Имя Дельмиры Агустини приобрело популярность в латиноамериканских странах. «От неё пошли мы все, поэтессы Америки», — писала о ней чилийская поэтесса Габриэла Мистраль[3].
- Американская писательница Джуди Вераменди написала роман и пьесу «Пустые бокалы» (на английском и испанском) по мотивам жизни и творчества Агустини. Премьера спектакля состоялась в Чикаго в апреле-мае 2003 года[4].
- В 2012 году вышел франко-португальский фильм «Завтра?» (фр. Demain?) режиссёра Кристин Лоран по мотивам биографии Дельмиры Агустини[5][6].
Напишите отзыв о статье "Агустини, Дельмира"
Примечания
- ↑ Clara Silva. Pasiyn y Gloria de Delmira Agustini; Su Vida y su Obra. — Editorial Losada, 1972. (исп.)
- ↑ [sitemason.vanderbilt.edu/files/b/bqYe9W/Jrade.pdf Cathy L. Jrade. Modernization, Feminism, and Delmira Agustini (англ.)]
- ↑ [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke1/ke1-0782.htm?cmd=2&istext=1 Краткая литературная энциклопедия]
- ↑ [www.judyveramendi.com/plays/the-empty-chalices.html judyveramendi.com (англ.)]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt1857673/ Internet Movie Database (англ.)]
- ↑ [film.list.co.uk/article/43276-demain/ Demain? - Elegiac story of the passionate life of Uruguayan poet Delmira Agustini (англ.)]
Ссылки
- [www.ale.uji.es/agustini.htm Дельмира Агустини: жизнь и творчество (исп.)]
- [imwerden.de/pdf/agustini_stihi_perevod_chezhegovoy.pdf Лирика Дельмиры Агустини в переводе Инны Чежеговой]
- [mir-es.com/op.php?g=agustini Стихотворения Дельмиры Агустини на сайте "Испаноязычный мир: поэзия, изобразительное искусство, музыка, голос"]
- [vunsdorf.ru/0_agustini.php Фото Дельмиры Агустини, её биография и стихи на сайте "Клуб изучающих иностранные языки"]
Литература
- Clara Silva. Pasiyn y Gloria de Delmira Agustini; Su Vida y su Obra. — Editorial Losada, 1972. (исп.)
- Cathy L. Jrade. [www.amazon.com/Agustini-Seduction-Vampiric-Conquest-Literature/dp/0300167741 Delmira Agustini, Sexual Seduction, and Vampiric Conquest]. — Yale University Press, 2012. — ISBN 978-0-300-16774-0. (англ.)
- Agustini, Delmira. Poesías completas. Ediciones Catédra. Madrid, 1993.
- Girón Alvarado, Jacqueline. Voz poética y máscaras femeninas en la obra de Delmira Agustini. Peter Lang. New York, 1995.
- [sitemason.vanderbilt.edu/files/b/bqYe9W/Jrade.pdf Modernization, Feminism, and Delmira Agustini]
- [judyveramendi.com/plays/the-empty-chalices.html The Empty Chalices by Judy Veramendi, a novel and play based on the life and writings of Delmira Agustini]
Отрывок, характеризующий Агустини, Дельмира
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
