Адалельм Отёнский
Поделись знанием:
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.
Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
| Адалельм (Аллом) фр. Adalhelm (Alleaume) | |
| Смерть: | после 804 |
|---|---|
| Род: | Гильемиды |
| Отец: | Тьерри I Отёнский |
| Мать: | Альдона (Альда) Франкская |
| Дети: | Бернар I де Пуатье, Вальдрада |
Адале́льм (Алло́м) (фр. Adalhelm (Alleaume); умер после 804) — знатный франк из рода Гильемидов, сын графа Отёна Тьерри I и Альдоны (Альды), возможно, дочери майордома франков Карла Мартелла.
Содержание
Биография
Адалельм упоминается в исторических источниках только один раз — как один из свидетелей в акте его брата Гильома об основании аббатства в Желоне, датированном 15 декабря 804 года[1].
Брак и дети
О жене и детях Адалельма в современных ему источниках ничего не сообщается. Однако на основании ономастических данных исследователи предположили, что он имел двух детей.
- Вальдрада; муж: Адриан (ок. 760—821), граф Орлеана. Эта гипотеза впервые была выдвинута Морисом Шомом, который изучал семью Жеро Орильякского. Он был родственником аббата Сен-Дени Хильдуина (умер в 860), имевшего братьев Жеро и Бернара. Имя Жеро (фр. Géraud) этимологически близко к имени Жерольд (фр. Gérold), которое носили отец и брат Хильдегарды, жены императора Карла Великого. Хронологически Хильдуин из Сен-Дени мог быть племянником Хильдегарды. Мужем Вальдрады был граф Орлеана Адриан, имевший от брака с Вальдрадой сыновей Эда, графа Орлеана, и Гильома, графа Блуа. Имена Гильом и Бернар косвенно свидетельствуют о родстве с Гильемидами. Ещё одним доводом в пользу родства является сообщение Астронома о том, что Хериберт, сын Гильома Желонского, был в 830 году ослеплён, а затем изгнан своим двоюродным братом Эдом Орлеанским[2]. Однако имя Вальдрада отсутствует среди известных по историческим источникам имён детей Гильома Желонского, поэтому она скорее всего была племянницей Гильома[3].
- Бернар I, граф Пуатье в 815 и 826 годах. Эту гипотезу выдвинул Кристиан Сеттипани на основании ономастических данных. Сыновьями Бернара он считал графов Пуатье Эменона и Бернара II, а также графа Ангулема Тюрпьона[4]. Эменон стал графом Пуатье после Бернара I, у него был сын Адалельм, граф Труа. На основании этого Пьер Рише сделал вывод о принадлежности их к Гильемидам, хотя он считал Эменона, Бернара II и Терпьона сыновьями самого Адалельма (Аллома)[3]. Дополнительным доводом в пользу принадлежности Эменона, Бернара II, Терпьона и Адалельма к семейству Гильемидов Эдуард де Сен-Фаль выдвинул то, что Бернар Готский, сын Бернара II, получил титул маркиз Готии, принадлежавший ранее Гильемидам, а также графство Отён, которым владел Тьерри I, отец Адалельма (Аллома)[5].
| Тьерри I граф Отёна | Альда дочь Карла Мартелла | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Жерольд I граф Винцгау | Теодоан граф Отёна | Абба | Аллом (=Адалельм) | Берта | Тьерри | Гильом (ум. 812) граф Тулузы | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Жерольд II граф Винцгау | Хильдегарда x Карл Великий император | Адриан пфальцграф, граф Орлеана | Вальдрада | Бернар I граф Пуатье (..815-825..) | Хериберт | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Бернар | Жеро (ум. 856) граф | Хильдуин (ум. 860) аббат Сен-Дени | Эд (ум. 834) граф Орлеана | Гильом (ум. 834) граф Блуа | Вальдрада x Роберт граф в Вормсгау | Бернар II (ум. 844) граф Пуатье | Тюрпьон (ум. 863) граф Ангулема | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Жеро x Адальтруда | Хильдуин (ум. 877) аббат Сен Мартина | Вульгрин I (ум. 886) граф Ангулема | Роберт Сильный (ум. 866) маркиз Нейстрии | Адалельм граф Лана | Эд I (ум. 871) граф Труа | Бернар (ум. 879) маркиз Готии | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Эменон (ум. 866) граф Пуатье | Санча Гасконская | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Жеро Орильякский (855 - 909) | Эд II граф Труа | Роберт I (ум. 886) граф Труа | дочь | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Арно (ум. 864) герцог Васконии | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Адемар (ум. 926) граф Пуатье | Адалельм (ум. 894) граф Труа | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Адалельм Отёнский"
Примечания
- ↑ Reproduced in Thomassy, R. Critique des deux chartes de foundation de l'abbaye de Saint-Guillem-du-Désert // Bibliothèque de l'Ecole des Chartes, Série 1, Tome II. — Paris, 1840—1844. — P. 179.
- ↑ Астроном. Жизнь императора Людовика, 44—45.
- ↑ 1 2 Riché Pierre. Les carolingiens, une famille qui fit l'Europe. — P. 369, tab. XXIII.
- ↑ Settipani C. La préhistoire des Capétiens. — P. 196.
- ↑ Saint Phalle, Édouard de. Les comtes de Troyes et de Poitiers au IXe siècle: histoire d’un double échec // Settipani C.; Keats-Rohan, Katharine S. B. Onomastique et Parenté dans l’Occident médiéval. — P. 161.
Литература
- Settipani C. La Noblesse du Midi Carolingien. Etudes sur quelques grandes familles d'Aquitaine et du Languedoc, du IXe au XIe siècles. Toulousain, Périgord, Limousin, Poitou, Auvergne. — Oxford: Linacre College, Unit for Prosopographical Research, 2004. — 388 p. — ISBN 1-900934-04-3.
- Settipani C. La préhistoire des Capétiens: 481—987 / éd. Patrick van Kerrebrouck. — Villeneuve d'Ascq, 1993. — 543 p. — (Nouvelle histoire généalogique de l'auguste maison de France, vol. 1). — ISBN 2-9501509-3-4.
- Riché Pierre. Les carolingiens, une famille qui fit l'Europe. — Paris: Hachette Littératures, 1983 (1997). — 490 p. — ISBN 2-01-278851-3.
- Saint Phalle, Édouard de. Les comtes de Troyes et de Poitiers au IXe siècle: histoire d’un double échec // Settipani C.; Keats-Rohan, Katharine S. B. Onomastique et Parenté dans l’Occident médiéval. — Oxford: Linacre College, Unit for Prosopographical Research, 2000. — ISBN 1-900934-01-9.
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/FRANKISH%20NOBILITY.htm#TheodericIAutundiedbefore804 FAMILIES of NIBELUNG, CHILDEBRAND and THEODERIC] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 12 февраля 2010. [www.webcitation.org/65riKJsKR Архивировано из первоисточника 2 марта 2012].
Отрывок, характеризующий Адалельм Отёнский
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.
Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
