Адал

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Адал (султанат)»)
Перейти к: навигация, поиск

Султанат Адал — мусульманское государство на востоке Африки, в районе Африканского рога, основанное в XII веке народами афар (эфиопское название — адал, адали) и сомали, и просуществовавшее до середины XVI века.



История

Средневековая история северо-восточной Африки в значительной степени отражает противостояние христианской Эфиопии и её исламского окружения. После завоевания мусульманами Египта в 642 (646) году и прекращения во второй половине XIII века Крестовых походов на Ближнем Востоке Эфиопия оказалась полностью отрезанной от прочего христианского мира, и в первую очередь от своего старинного естественного союзника — Византии. К XVI столетию закончилась исламизация территории нынешнего Судана. Ислам ещё раньше распространился в прибрежных районах Эритреи и Сомали.

В XIII веке на побережье Сомали возникает султанат Ифат и с 1285 года он расширяется в западном направлении, вплоть до восточной части высокогорья в Шоа. Примерно в это же время в Эфиопии происходила ожесточённая борьба за власть. В 1270 году правившая Эфиопией иудейская династия Загве, происходившая из народности фалаша (часть агау), была свергнута сторонниками правившей в западном Шоа Соломоновой династии. В 1320—1344 император Амдэ-Цыйон I разгромил и опустошил несколько исламских султанатов и эмиратов, однако Ифат отчаянно сопротивлялся его натиску. Наследник Амда Сийона, император Давид I, совершил в 1381 году успешный поход на Египет. В 1386 был разгромлен и погиб султан Ифата Хаквадин I. Та же судьба постигла и правившего после него султана Саад ад-Дина, столица султаната город Зейла (близ нынешнего города Джибути) была разрушена императором Исааком.

На месте павшего Ифата на побережье Аденского залива был основан султанат Адал со столицей в Даккере близ Харэра. Территория Адала охватывала всю нынешнюю Эритрею, северное Сомали и Джибути, а также эфиопские регионы Афар, Данакиль, Харэр и Огаден, в которых и поныне живёт преимущественно мусульманское население. В 1516 году эфиопская армия под командованием императора Давида II разбила войска Адала, а его султан Махфуз погиб.

Новое развитие история Адала получила после того, как военачальник и зять покойного Махфуза, Ахмад ибн Ибрагим ал-Гази по прозвищу Левша, в 1520 году свергает султана Абу Бакра и садится на трон. Он объединяет под своей властью мусульман-кочевников племён оромо, сомали и афаров и в 1527 году объявляет христианам джихад (Адало-эфиопская война). К его войску также присоединились иудеи-фалаша. В битве при Шимба-Каре мусульманское войско из 12.000 человек пехоты и 600 всадников, потеряв 5.000 убитыми, разгромило эфиопское войско из 200.000 пехотинцев и 16.000 всадников (по явно преувеличенным данным). Получив помощь турецких войск, Ахмад ибн Ибрагим, предприняв несколько походов, к 1533 году захватил почти всю Эфиопию. Не занятыми врагом оказались лишь земли Эфиопского высокогорья. Страна была опустошена кочевниками, христианские святыни разрушены. Император Давид II бежал и скончался в 1540 году, наследник престола был пленён, а вдова императора осаждена в столице.

Лишь с помощью португальских союзников Эфиопия смогла отбить этот мусульманский натиск и изгнать захватчиков. В 1538 году турки взяли Аден, однако прибывшая в 1541 году к берегам восточной Африки португальская эскадра под командованием Криштована да Гамы блокировала турок, бомбардировала Зейлу и Могадишо и затем высадила в помощь эфиопским войскам отряд вооружённых огнестрельным оружием солдат численностью в 400 человек. Султан Ахмад ибн Ибрагим погиб в сражении при озере Тана. В 1559 году в столице султаната был убит наследник Ахмада, Баракат. Новый султан, племянник Ахмада, Нур ибн Муджахид, сперва сумел остановить наступление эфиопов и португальцев, в борьбе с ним даже погиб император Клавдий, однако в конце концов также был разгромлен в 1567, как и его наследник Мохаммед ибн Наср, павший в 1576 году.

После этих поражений мусульман в эфиопскую область Тиграи дважды, в 1578 и в 1589 годах, вторгались из захваченного ими ещё в 1557 году порта Массауа турецкие войска, но оба раза были отбиты с большими потерями среди нападавших. На территории развалившегося султаната Адал возникает новый султанат Харар, населённый преимущественно племенами афар и оромо. Район Зейлы подпадает под влияние Турции, образовавшей на африканском побережье от северной Эритреи и до оконечности Африканского рога к 1578 году свою провинцию Хабеш (турецкое обозначение Эфиопии).

Напишите отзыв о статье "Адал"

Литература

  • I.M Lewis, "The Somali Conquest of Horn of Africa, " The Journal of African History, Vol. 1, No. 2. Cambridge University Press, 1960, p. 223.
  • John L. Esposito, editor, The Oxford History of Islam, (Oxford University Press: 2000), p. 501
  • Lewis, "The Somali Conquest of the Horn of Africa, " p. 223f.
  • Herausgegeben von Uhlig, Siegbert, Encyclopaedia Aethiopica. Wiesbaden:Harrassowitz Verlag, 2003, pp.71

Отрывок, характеризующий Адал

– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.