Адамацкий, Игорь Алексеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Игорь Алексеевич Адамацкий
Псевдонимы:

Игорь Тамарцев, Адельфина Бездомная

Род деятельности:

Поэт, прозаик, кинодраматург, публицист

Адамацкий Игорь Алексеевич (27 января 1937, Ленинград — 4 ноября 2011) (псевдонимы Игорь Тамарцев, Адельфина Бездомная) — поэт, прозаик, кинодраматург, публицист.



Биография

Родился в семье военного. Отец — офицер артиллерии, мать — медицинский работник. Предки: по отцовской ли­нии — иеромонах Епифаний Адамацкий, преподаватель Казанской семи­нарии (XVIII в.); по материнской — георгиевский кавалер I мировой вой­ны, финн Местеляйнен. Крещён в Санкт-Петербурге в церкви пресвятой Троицы. Отец и мать — фронтовики Великой Отече­ственной войны. Блокадник, освобождение Ленинграда от блокады встре­тил «ощущением блистательной, восторженной, радостной весны», которое пришло «навсегда»: «Город не сдался ни перед кем и ни перед чем. И я не знал, что через полстоле­тия сюда придут полчища <…> ла­вочников с „верхним“ образованием и глубиной ума инфузории-туфель­ки, и возьмут город голеньким. Без оружия. Но с деньгами. Чтобы яви­лось пророчество: „Петербургу быть пусту“. Или чтобы лечь, как дев­ка, под унылое однообразие стандарт­ной глобальной цивилизации. „Ма­ска Гиппократа“ обозначилась на лице города, начиная с третьего ты­сячелетия» («Птицелов». 2010).

После развода родителей жил в Кустанае, приобщался к физическо­му труду. В Пензе в 1954 окончил среднюю школу. В 1955-56 учился в ленинградском Библиотечном институте. Посещал литературный кружок (руководитель В. Мануйлов). Вместе с другими студентами института (в том числе Б. Вайлем) выпускал рукописный журнал «Ересь» (вышли два номера). Официальной реакцией на появле­ние журнала стала рецензия «Смертяшкины» в газете «Вечерний Ленинград», подписанная М. Медведевым (настоящая фамилия — Берман, один из авторов статьи «Около­литературный трутень», с которой началась кампания против И. Брод­ского).

За участие в нелегальной организации Р. Пименова, ставив­шей перед собой задачи демократи­зации советского общества, Адамацкий был отчислен из института. Впоследствии продолжил учёбу на филологиче­ском факультете ЛГУ (окончил в 1968, отлично защитив дипломное сочи­нение о Бунине). Дважды (1957, 1971) проходил по политическим процессам, в том числе свидетелем по су­дебному процессу Пименова. Был отчислен из аспирантуры ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом). В разное время работал грузчиком, токарем, плотником, занимался организаци­онной и лекторской деятельностью в обществе «Знание», преподавал рус­ский язык и литературу в вечерней школе.

Скончался 4 ноября 2011 года.

Творчество

Творческие способности проявились у Адамацкого в школьные годы. В семье име­лась большая библиотека. Собрания сочинений русских и зарубеж­ных классиков были прочитаны им досконально. В институтские и университетские годы он увлекся русской философией, а потом и за­рубежной (в них — источники стиля прозы Адамацкого, щедро инкрустированной цитациями из мировой литературы, фи­лософии, фольклора — от антично­сти и «живых» словес русских ле­тописей XVII в. до студенческой афористики).

Первын литературные пробы Адамацкого — стихи, ко­торые сам автор воспринимает иро­нически. Сборники стихов разных лет Адамацкого был издан Luniver Press (2007). В 1981 Адамацкий явился одним из органи­заторов и выборным председателем общественного «Клуба-81». Помещал литературные и публицистичные материалы в «Ре­гулярных ведомостях» Клуба (в том числе ст. «Клуб: внутри и рядом», 1986).

Печатался в самиздатских, позднее в официальных журналах, в том числе «Часы», «Красный щедринец» (с 1985-го). 1-я официальная художественно-публицистичного рассказа «Каникулы в августе» (сб. «Круг», 1985). Переводил Э. По, Шекспира.

Адамацкий — автор около двадцати романов и повестей — «И был вечер, и будет утро…», «Бегство по кругу», «На­тюрморт с женщиной», «Послесло­вие» (1971), «Утешитель» (1983), «Апокалипсис на кларнете», «Право свободного полета» (1985), «Вирус Фрайберга» (1986), сотни фи­лософских новелл (в том числе цикл «ПриТчуды», 1983-86), ряда публицистических статей, нескольких сценариев (совместно с Е. Шмидтом), в частности, по одно­му из сценариев поставлен двухсе­рийный фильм «Филипп Траум» (1989, реж. И. Масленников). Встре­чи с крупными людьми искусства и науки (Л. Гумилёв, В. Мурадели, Н. Альтман, Р. Быков, А. Сахаров и др.), но также и с партийными руководителями обогатили Адамацкого мате­риалом для творчества.

После установления нового обще­ственного строя (1990-95) Адамацкий высту­пил редактором детского журнала «Бала­мут», сатирического журнала «Стебок», альманаха «Петербургские чтения», шеф-редактором издательства «„АДИА-М“+Деан». В даль­нейшем — шеф-редактор издательства «Деан» (по 2008).

Собранием основной прозы Адамацкого явился однотомник «Созерцатель» (2009), включивший в себя романы, повести и лирико-философские миниатюры. Автор многообразно защищает кре­до — право личности на индивиду­альное осмысление и истолкование мира, в котором мы живём. «Его про­за — соединение реальности и фан­тазии, бытовой конкретности и фило­софии, иногда — сатира на офици­альную советскую идеологию. Герои его произведений, пытаясь опреде­лить своё место в обществе, вынуж­дены расставаться с романтическими иллюзиями; их силой часто стано­вится ирония, которая, по словам автора, „противостоит нытью, ис­терике и достоевщине“. Многие пер­сонажи имеют реальных прототипов среди неофициальных литераторов и партийно-литературных функцио­неров» (Самиздат Л-да. 1950-е — 80-е: Лит. энц. М., 2003).

Мир Адамацкого строится на опровержении простоты жизни, на утверждении парадоксальных несоответствий представлений и реальности, на по­стоянстве мировоззренческого оппо­нирования людей друг другу (отсюда и полемическая острота, и пикиро­вание в диалогах действующих лиц его повестей, напряженность духов­ных исканий и сюжетная борьба пер­сонажей. Универсальный скепсис автора выражается в язвительности слова, то и дело перехлестывающего в эпатирующие формы.

Адамацкий защитник больших культурных традиций, резко выступающий про­тив снижения культурного уровня национальной жизни: «Древние римляне понимали, что культура — защита народа (cultura protectio populi est). Того Рима нет, а культу­ра осталась. До 1917 года „нацио­нальной идеей“ государства было то, что Россия дышала воздухом куль­туры. Наше сегодняшнее государ­ство всё ещё в зачаточном состоянии и упорно мигрирует в ублюдочное. <…>». Что же представляется пи­сателю выходом из текущей ситуа­ции? Он говорит: «…нужно жить и исполнять свои обязанности. Честно. И верить…»

Это согласуется с давним призна­нием Адамацкого, утверждающим мажорную волевую основу его жизненного по­ведения: «Вокруг меня было очень мало ничтожных и мелочных, а мно­го больше честных, твёрдых, муже­ственных мужчин и много светлых, любимых женщин. Ими полнится моё бытие».

Напишите отзыв о статье "Адамацкий, Игорь Алексеевич"

Ссылки

  • по материалам книги Н. Иванова, А. Черёмин (редакторы) Самиздат Ленинграда: 1950-е — 1980-е. Литературная энциклопедия. М., 2003—624 с, ил.

Сочинения:

И был вечер, и будет утро //Часы. 1981. № 29;

Извращение личности //Ча­сы. 1981. № 30;

Камень//Часы. 1982. № 36;

Утешитель // [arch.susla.ru/index.php/%D0%96%D1%83%D1%80%D0%BD%D0%B0%D0%BB_%C2%AB%D0%A7%D0%B0%D1%81%D1%8B%C2%BB,_%D0%A2%D0%BE%D0%BC_%E2%84%9637#.D0.98.D0.B3.D0.BE.D1.80.D1.8C_.D0.90.D0.B4.D0.B0.D0.BC.D0.B0.D1.86.D0.BA.D0.B8.D0.B9 Часы. 1982. № 37] и [arch.susla.ru/index.php/%D0%96%D1%83%D1%80%D0%BD%D0%B0%D0%BB_%C2%AB%D0%A7%D0%B0%D1%81%D1%8B%C2%BB,_%D0%A2%D0%BE%D0%BC_%E2%84%9641#.D0.98.D0.B3.D0.BE.D1.80.D1.8C_.D0.90.D0.B4.D0.B0.D0.BC.D0.B0.D1.86.D0.BA.D0.B8.D0.B9 1983. № 41];

Апокалипсис на кларнете // Часы. 1984. № 51;

Из кн. «ПриТчуды» // Митин ж. 1985. № 3;

Из кн. «ПриТчу­ды» //Нева. 1989. № 9;

Арабекс //Кинос­ценарии. 1989. № 2 (в соавт. с Е. Шмид­том);

Шестидесятые //Часы. 1989. № 79;

Клуб-81: Внутри и рядом (главы из кн.) // Часы. 1990. № 80;

Комментарий к воль­ному переводу //Литератор. 1991. № 28, июль (в соавт. с Б. Ивановым);

Чердак // Петербургские чтения. 1992. № 1;

Ис­ход //Петербургские чтения. 1994. № 2;

ПриТчуды. СПб., 1995;

Экивока. Сокра­щение. Вирус Фрайберга. Право свобод­ного полета. Luniver Press, 2005; ISBN 978-0955117015

ПриТ­чуды. Luniver Press, 2006; ISBN 978-1905986019

И был вечер, и будет утро. Провинциалы. Исход. Luniv­er Press, 2006; ISBN 978-0955117060

Утешитель. Чердак. Отречение. Luniver Press, 2006; ISBN 978-0955117046

Стихи раз­ных лет. Luniver Press, 2007; ISBN 978-1905986040

Созерца­тель. Повести и ПриТчуды. СПб., 2009;

Птицелов. СПб., Издательство ДЕНА 2010. ISBN 978-5-93630-814-7
  • [igor-adamatsky.eu Игорь Адамацкий, официальный сайт]


Отрывок, характеризующий Адамацкий, Игорь Алексеевич

– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.