Адамиа, Алио Константинович
Поделись знанием:
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
| Алио Адамиа | |
| груз. ალიო ადამია | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Батум, Озургетский уезд, Кутаисская губерния, Российская империя |
| Дата смерти: |
19 октября 1980 (66 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
СССР |
| Род деятельности: | |
| Направление: | |
| Жанр: | |
| Язык произведений: | |
Алио́ Константи́нович Ада́миа (груз. ალიო კონსტანტინეს ძე ადამია, 1914—1980) — грузинский советский писатель, поэт, журналист и издатель.
Содержание
Биография
Родился 7 мая (20 мая) 1914 года в г.Батум (сейчас Батуми) Озургетского уезда в Кутаисской губернии Российской империи в семье служащего[1]. Окончил филологический факультет Тбилисского государственного университета в 1934 году. В 1930—1936 работал в газете «Ахалгазрда комунисти» (ახალგაზრდა კომუნისტი, рус. Юный коммунист). В 1940 году вступил в ВКП(б). С 1942 по 1954 год работал в газете «Комунисти».
- 1954—1963 — директор литературно-художественного издательства «Хеловнеба» (ხელოვნება, рус. Искусство)
- 1963—1968 — начальник отдела в издательстве «Мерани» (მერანი)
- 1968—1980 — главный редактор издательства «Сабчота Сакартвело» (საბჭოთა საქართველო, рус. Советская Грузия)
Умер 19 октября 1980 года в Тбилиси.
Творчество
Первые публикации стихов Алио Адамиа появились в 1931 году. Его поэзия воспевала комсомольские стройки 1930-х годов, участие молодежи в Великой Отечественной войне и послевоенном строительстве[1], рассказывала о впечатлениях поэта от поездок по Грузии.
Герой романа «Большая и маленькая Екатерины» (1972) — учёный-фронтовик, который уезжает в деревню, организует совхоз, выращивающий редкие сорта винограда. Его судьба оказывается тесно переплетенной с судьбами сельчан, в особенности учительниц местной школы — матери и её приемной дочери, имя которых дало название роману[2]. Перевод на русский язык вышел в 1979 году и неоднократно переиздавался.
Романы
- «Большая и маленькая Екатерины»: роман (груз. დიდი და პატარა ეკატერინე, 1972)
- «Смерть днём раньше»: роман (груз. სიკვდილი ერთი დღით ადრე, 1979)
Сборники стихов
- «Несколько стихотворений» (груз. რამდენიმე ლექსი, Тбилиси: 1932 — 38с.)
- «Стихи» (груз. ლექსები, Батуми: 1936 — 96с.)
- «Свадебная Колхида» (груз. ქორწილი კოლხიდაში, Тбилиси: 1941 — 60с.)
- «Стихи воинов» (груз. მებრძოლთა ლექსები, Тбилиси: 1945 — 52с.)
- «Встреча в Мерхеули» (груз. შეხვედრა მერხეულში, Тбилиси: 1946 — 96с.)
- «Месхетинская весна» (груз. მესხეთის გაზაფხული, Тбилиси: 1949 — 79с.)
- «Стихи» (груз. ლექსები, Сухуми: 1951 — 36с.)
- «უბის წიგნიდან», Тбилиси: 1953 — 159с.
- «Стихи и баллады» (груз. ლექსები, ბალადები, Тбилиси: 1955 — 155с.)
- «Женщина-дерево» (груз. ხექალა, Тбилиси: 1958 — 80с.)
- «Синий балкон» (груз. ცისფერი აივანი, Тбилиси: 1964 — 142с.)
- «Тропы Джавахетии» (груз. ჯავახეთის ბილიკები, Тбилиси: 1967 — 169с.)
- «Баллада о любви и смерти» (груз. სიყვარულის და სიკვდილის ბალადა, Тбилиси: 1969 — 169с.)
- «Пение в образах мая» (груз. სიმღერა მაისის ცვარში, Тбилиси: 1970 — 25с.)
Сборники рассказов
- «Утро в ущелье Куры»: повесть (груз. დილა მტკვრის ხეობაში, 1952)
- «"Херга" побеждает "Риони"» (груз. "ხერგა" ამარცხებს "რიონს" , 1967)
В русском переводе
- Алио Адамия. Большая и маленькая Екатерины: Роман. — М.: Советский писатель, 1979. — 444 с.
- Алио Адамия. Смерть днём раньше: Роман. — Тбилиси: Мерани, 1979. — 207 с.
Напишите отзыв о статье "Адамиа, Алио Константинович"
Примечания
Отрывок, характеризующий Адамиа, Алио Константинович
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
