Чарторыйский, Адам Казимир

Адам Казимир Иоахим Амброзий Марек Чарторыйский польск. Adam Kazimierz Joachim Ambroży Marek Czartoryski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб Чарторыйских</td></tr>
Рождение:	1 декабря 1734(1734-12-01) Гданьск
Смерть:	19 марта 1823(1823-03-19) (88 лет) Сенява
Род:	Чарторыйские
Отец:	Август Александр Чарторыйский
Мать:	Мария София Сенявская
Супруга:	Изабелла Флеминг
Дети:	Тереза, Мария Анна, Адам Ежи, Константин Адам, Габриэла и София
Награды:

Адам Казимир Чарторы́йский или Черторижский (польск. Adam Kazimierz Czartoryski; 1 декабря 1734, Данциг — 19 марта 1823, Сенява) — польский государственный деятель, глава магнатского рода Чарторыйских. Князь на Клевани и Жукове, генеральный староста подольский (с 1758 года), комендант кадетского корпуса (с 1768 года), генерал-лейтенант литовской армии (1777), шеф пехотной гвардии ВКЛ (1765—1783), фельдмаршал австрийской армии (1805). Политик, драматург, литературный и театральный критик, меценат и покровитель искусств. Лидер Патриотической партии (1788—1792).

Биография

Представитель крупного магнатского рода Чарторыйских герба «Погоня». Старший сын генерального старосты подольского князя Августа Александра Чарторыйского (1697—1782) и Марии Софии Сенявской (1699—1777), внук гетмана великого коронного Адама Николая Сенявского.

Образование своё завершил за границею, путешествуя по Германии, Франции, Италии и Англии; в последней стране Чарторыйский проникся пристрастием к английским порядкам. Женился из фамильных интересов на своей племяннице Изабелле Флеминг (дочери его двоюродной сестры Антонины), наследнице громадных владений.

Получив должность генерала земель подольских, играл немаловажную роль в политической жизни Речи Посполитой; был даже кандидатом на польский королевский престол, от которого отказался в пользу своего двоюродного брата, стольника великого литовского Станислава Понятовского.

Как комендант варшавского кадетского корпуса и член Эдукационной комиссии, оказал немаловажные услуги делу просвещения. Четырёхлетний сейм посылал его в Дрезден с поручением предложить польскую корону курфюрсту Фридриху-Августу.

В 1805 году он принимал в Пулавах российского императора Александра I Павловича, что возбудило в польском обществе сильную надежду на осуществление политического плана, составленного сыном Чарторыйского, князем Адамом Ежи. Взятый в плен князем Юзефом Понятовским во время войны Наполеона с Австрией (1809), Чарторыйский переменил австрийское подданство на подданство Варшавского великого герцогства, хотя и был австрийским фельдмаршалом (с 1 января 1808 года). В 1812 году был маршалом варшавского сейма.

Написал несколько литературных произведений, из которых некоторые были напечатаны, как, например, комедии: «Panna na wydaniu» (Варшава, 1774) и «Kawa» (1779). См. L. Dębicki, «Puławy».

Семья и дети

19 ноября 1761 года в Волчине женился на Изабелле фон Флемминг (1746—1835), дочери подскарбия великого литовского и воеводы поморского графа Яна Ежи Флемминга (1699—1771) и Антонины Чарторыйской (1728—1746). Дети:

• Тереза (1765—1780)
• Мария Анна (1768—1854), жена герцога Людвика Фридриха Вюртембергского (1756—1817)
• Адам Ежи (1770—1861)
• Пётр Адам Константин Александр Фаддей (1773—1860)
• Габриэла (ум. 1780)
• София (1778/1780-1837), жена с 1798 года графа Станислава Костки Замойского (1775—1856)

Литература

Чарторыйский, Адам Казимир // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Чарторыйский, Адам Казимир

– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.