Клейтон, Адам

Адам Клейтон Adam Clayton
Основная информация
Полное имя	Адам Чарльз Клейтон
Дата рождения	13 марта 1960(1960-03-13) (64 года)
Место рождения	Чиннор, Оксфордшир, Великобритания
Страна	Ирландия Ирландия
Профессии	бас-гитарист
Жанры	Рок, пост-панк, альтернативный рок
Псевдонимы	Спарки (англ. Sparky)
Коллективы	U2
Награды	«Грэмми»
[u2.com/ U2.com]

А́дам Чарльз Кле́йтон (англ. Adam Charles Clayton; род. 13 марта 1960, селение Чиннор, графство Оксфордшир, Великобритания) — бас-гитарист ирландской рок-группы U2. Адам Клейтон — британский гражданин, но с пятилетнего возраста проживал в ирландском графстве Дублин, когда его семья в 1965 году переехала в Малахайд. Клейтон широко известен за игру на бас-гитаре в таких песнях, как New Year’s Day и With or Without You. В течение своей карьеры он работал над несколькими сольными проектами, например, музыкальной темой к фильму 1996 года «Миссия невыполнима» (с коллегой по группе Ларри Малленом-младшим). В составе U2 Адам Клейтон получил 22 награды «Грэмми».

Биография

Адам — старший ребёнок Брайена и Джо Клейтон, родился 13 марта 1960 года в селении Чиннор английского графства Оксфордшир. В 5 лет семья Клейтона переехала из Оксфордшира в Малахайд, близ Дублина, где родился его брат Себастьян. Семейство Клейтонов сдружилось с Эвансами, оба сына которых, Дик и Дейв (более известный по прозвищу Эдж, англ. The Edge), были участниками исходной группы Feedback, из которой родилась U2.

Клейтон учился в школе-интернате при колледже Св. Колумбы в Ратфарнхаме, южном предместье Дублина. Позднее он сменил школу на общеобразовательную Mount Temple в Дублине, где встретился с участниками группы: Полом Хьюсоном (Боно) и Ларри Малленом-младшим, а также воссоединился с другом детства Дейвом Эвансом (Эджем). Маллен вывесил на школьной доске объявлений сообщение для музыкантов с предложением создать с ним группу; Клейтон явился на первый просмотр, где также присутствовали Дейв Эванс со старшим братом Диком и двое друзей Маллена: Иван Мак-Кормик и Питер Мартин. Последние покинули группу ещё на зачаточной стадии. Пока группа была квинтетом в составе Боно, Эджа, Маллена, Эванса и Клейтона, она называлась Feedback. Потом сменила имя на The Hype, а вслед за уходом Дика Эванса стала называться U2. Клейтон исполнял обязанности первого менеджера группы до приглашения более опытного Пола Мак-Гиннесса, поскольку раньше других окончил школу.

В 1981 году, во время выхода второго, духовно наполненного, альбома U2 October, в группе возник разлад между Клейтоном и Мак-Гиннессом с тремя остальными участниками группы. Боно, Эдж и Маллен вступили в христианский кружок и задавались вопросом о совместимости рок-музыки с собственной одухотворённостью. Клейтон, с его неопределёнными религиозными воззрениями, был этим не так увлечён и оказался совершенно чужим человеком, пока не состоялась свадьба Боно с Элисон Стюарт, где он был свидетелем.

В августе 1989 года Адам Клейтон попал на страницы газет по всему свету, будучи задержан в Дублине за ношение небольшого количества марихуаны. Однако он не был осуждён, сделав крупное пожертвование на благотворительные цели и раскаявшись:

Это было моей собственной ошибкой. И я убеждён, что просто потерял голову, вообще ни о чём не волнуясь. Но это серьёзно, потому что противозаконно.

Оригинальный текст (англ.)  

It was my own fault. And I’m sure I was out of my head — emotionally apart from anything else. But it is serious because it is illegal.

—

У Клейтона также были проблемы с алкоголем, назревшие 26 ноября 1993 года, когда он был так пьян, что не смог играть на вечернем концерте в Сиднее. Однако после этого инцидента он бросил пить.

В 1995 году, после знаменательного тура Zoo TV и выхода альбома Zooropa, Клейтон отправился в Нью-Йорк вместе с Малленом, чтобы получить официальное обучение по классу бас-гитары; вплоть до этого он был полным самоучкой. В этот период он работал над экспериментальным альбомом U2, выпущенным под псевдонимом Passengers с заглавием Original Soundtracks 1. Данный альбом характеризуется одним из немногочисленных случаев, в которых Клейтон задействован как вокалист; он декламирует последний куплет в песне Your Blue Room, втором сингле альбома. Ранее этого Клейтон только подпевал на концертах в таких песнях, как Out of Control, I Will Follow, Twilight и Bullet the Blue Sky. После тура Popmart 1998 года Клейтон не пел с группой на концертах.

В 1996 году, всё ещё оставаясь в Нью-Йорке, Клейтон сотрудничал с Малленом для перезаписи музыкальной темы фильма «Миссия невыполнима».

Клейтон остаётся единственным холостяком среди участников U2. В начале 1990-х годов он сблизился и был короткое время помолвлен с британской супермоделью Наоми Кэмпбелл. Так же, он имел долгие отношения с Сюзанной Смит, бывшей ассистенткой Пола Мак-Гиннесса. Они помолвились в 2006 году, но расстались в феврале 2007 года. В начале 2010 года у Клейтона родился сын, что было подтверждено Боно в ходе тура 360 градусов.

4 сентября 2013 года Адам Клейтон женился. Его избранницей стала модель из Бразилии, Марианна Тейшейра де Карвальо. Музыкант и его будущая супруга встречались на протяжении 4-х лет. Адам сделал предложение руки и сердца в разгар известного бразильского Карнавала. Свадьба прошла в городе Дублин.

Стиль

Как бас-гитарист, Адам Клейтон узнаваем благодаря своей уникальной манере игры и ритмам, которые прослеживаются во многих песнях, в особенности New Year’s Day (развившейся из попытки сыграть песню «Fade to Grey» группы Visage) и «With or Without You». Его манера впитала множество разных стилей, таких как мотаун, регги, и развилась за годы в U2. Он упоминает Пола Симонона из группы The Clash среди исполнителей, повлиявших на его музыкальный стиль. Когда Клейтон присоединился к только что созданной группе U2, он не имел никакого специального образования по бас-гитаре. В результате его манера развивалась вообще без какого-либо официального обучения вплоть до 1995 года. В ранние годы U2 его бас был, как правило, простой партией в размере 4/4. Боно говорил о ранней игре Клейтона:

Адам делал вид, что умеет играть на басу. Он пришёл и начал бросаться словами вроде «высота струн» и «лад» и сбил нас с толку. У него был единственный усилитель, поэтому с ним никогда не спорили. Мы думали, этот парень — музыкант, он знает, о чём говорит, но однажды обнаружили, что он играет не те ноты, что-то не так, понимаете?

Оригинальный текст (англ.)  

Adam used to pretend he could play bass. He came round and started using words like action and fret and he had us baffled. He had the only amplifier so we never argued with him. We thought this guy must be a musician, he knows what he’s talking about and then one day we discovered he wasn’t playing the right notes, that’s what’s wrong, y’know?

—

Однако же группа росла и развивалась, его игра усложнялась, как видно на примере альбомов 1987 года The Joshua Tree и 1988 — Rattle and Hum. Тем не менее, он продолжает играть несложные басы во многих песнях; например, «Beautiful Day» 2000 года с простой 8-нотной партией.

Клейтон пел в некоторых случаях, например, в «Endless Deep», второй стороне сингла «Two Hearts Beat as One» 1983 года. Также он декламирует последний куплет вышеупомянутой песни «Your Blue Room». Говорящего Клейтона можно услышать в аранжированной им записи песни «Tomorrow (’96 Version)», взятой из альбома October 1981 года. В немногих случаях он играет на гитаре, в основном концертное исполнение песни «40», где он и гитарист Эдж меняются инструментами. Также он исполняет на концертах клавишное вступление к песне «City of Blinding Lights».

Музыкальное оборудование

Адам Клейтон использовал много разных бас-гитар, но самые часто используемые инструменты перечислены ниже:

• Fender Precision Bass
• Fender Jazz Bass
• Warwick Reverso
• Warwick Star Bass
• Gibson Thunderbird Bass
• Gibson Les Paul Triumph Bass
• Gibson Les Paul 70’s Recording Bass, модель неизвестна
• Lakland Joe Osborn Signature Bass
• Lakland Darryl Jones Signature Bass
• Auerswald Custom Bass

В течение своей карьеры Клейтон использовал обе модели бас-гитар Fender: и Precision, и Jazz. Его первой бас-гитарой, однако, была тёмно-коричневая копия Ibanez. Он использует усилители Aguilar, ранее Ashdown и медиаторы Herdim, как и его товарищ по группе Эдж. Precision Bass Клейтона модифицирован грифом от Fender Jazz; в интервью журналу Bass Player он сказал, что предпочитает гриф Jazz-баса, потому что он более «женственный» и лучше подходит под его левую руку.

Сторонние проекты

В течение своей карьеры Адам Клейтон работал над несколькими сторонними проектами. Он играл для альбома Робби Робертсона 1987 года, а также выступал с Марией Мак-Ки. Вместе с Ларри Малленом-младшим они примкнули к Даниелю Лануа, продюсеру U2, для записи его альбома 1989 года Acadie, сыграв в песнях Still Water и Jolie Louise. В 1994 году Клейтон с напарником Малленом-младшим участвовал в записи альбома Нэнси Гриффит Flyer, играя в песнях These Days in an Open Book, Don’t Forget About Me, On Grafton Street и This Heart. Клейтон и Маллен также перезаписали саундтрек телесериала «Миссия невыполнима» для художественного фильма-римейка 1996 года, изменив первоначальный тактовый размер основной темы с 5/4 на более простой 4/4. Саундтрек был записан, пока Маллен и Клейтон оба находились в Нью-Йорке на музыкальном обучении. Тема из фильма «Миссия невыполнима» номинировалась на премию «Грэмми» за «Лучшее инструментальное поп-исполнение» в 1997 году, поднявшись также в американском хит-параде Billboard Hot 100 на 8 место.

Награды

Адам Клейтон и U2 получили множество наград в течение своей карьеры, включая 22 премии «Грэмми». 7 из них получены в номинации «Лучшее исполнение рок-дуэта или группы с вокалом», по два раза за «Альбом года», «Запись года», «Песню года» и «Лучший рок-альбом».

Отрывок, характеризующий Клейтон, Адам

– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.