Адашев, Фёдор Григорьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Григорьевич Адашев
Дата смерти

1556(1556)

Принадлежность

Русское царство Русское царство

Звание

стольник, окольничий, боярин и воевода

Сражения/войны

походы на Казанское ханство

Фёдор Григорьевич Адашев (ум. 1556) — стольник, затем окольничий (1547) и боярин (1553), дипломат и воевода, сын Григория Адаша и внук Ивана Головы Ольгова, происходил из костромских дворян Ольговых. Подписывался в грамотах Ольговым, Головиным и Адашевым.



Биография

Фёдор Адашев в ранней молодости поступил на великокняжескую службу. Первое упоминание Федора Адашева находится в грамоте 1510 года, где он подписался за отца и за себя: «а г духовной грамоте Федюк Адашов сын Головин руку свою приложил».

В 1511 году скончался Григорий Адаш Иванович Ольгов, отец Фёдора Адашева.

Будучи сыном боярским, Фёдор Григорьевич Адашев медленно продвигался по служебной лестнице, его имя не попадало в государевы разряды.

В 1536 году Ф. Г. Адашев упоминается при московском дворе, где он был одним из «лучших» детей боярских, которые, хотя в Думе и не живут, но исполняют различные поручения и посылаются на воеводства по городам.

13 августа 1536 года во время приёма польского посла Никодима Техоновского Фёдор Адашев исполнял обязанности стольника. «А с медом подчивать Никодима послал князь великий к нему на подворье Федора Адашева сына Ольгова, а с ним пять сынов боярских молодых…».

В декабре 1538 года «ближний человек» Фёдор Григорьевич Адашев возглавил московское посольство в столицу Османской империи - Стамбул (Константинополь). В летописи записано под 7047 годом: «Тояж осени, декабря 26 (1538 года), великий князь послал в царствующий град к Турскому Салтану Федора Григорьевича Адашева, да с ним подьячего Никиту Бернядинова да сокольника с кречаты по Салтанову прошению…».

Во время малолетства великого князя и царя Ивана Васильевича Фёдор Адашев смог устроить двух своих сыновей Алексея и Даниила стряпчими при государевом постельничем. По своей службе молодые Алексей и Даниил Адашевы часто встречались с великим князем и вскоре с ним сблизились.

Сам Фёдор Григорьевич Адашев исполнял в это время разные поручения. В 15421543 годах он вместе с с князем Романом Михайловичем Дашковым описывал Замосковскую волость в Вохне. В 1547 году Ф. Г. Адашев получил чин окольничего.

В декабре того же 1547 года Фёдор Адашев вместе с другими окольничими сопровождал царя Ивана Грозного во время его похода первого похода на Казанское ханство. Ф. Г. Адашев сопровождал царя во всех его походах на Казань. В 1550 году после неудачи второго казанского похода русское командование построило крепость Свияжск, в двадцати вёрстах от Казани. Фёдор Адашев был назначен одним из воевод, распоряжавшихся и охранявших строительство. Все эти воеводы под руководством князя Семёна Ивановича Микулинского были оставлены «годовать» в Свияжске на первый год.

В 1552 году, когда царь Иван Грозный с войском подошел к Свияжску, его встречали за день пути все воеводы из крепости. А ещё раньше всем свияжски воеводам была прислана царская благодарность. В самом Свияжске царя встречал 13 августа первый воевода, боярин князь Пётр Иванович Шуйский с товарищами. Фёдор Адашев сопровождал царя в его походе к самой Казани. 23 августа 1552 года русские полки распоожились под Казанью. По царскому указы бояре и окольничие были разделены на восемь смен: им было велено по ночам по очереди «ездити круг города по полкам для береженья». В шестой смене были написаны боярин князь Пётр Семёнович Серебряный-Оболенский и окольничий Фёдор Григорьевич Адашев.

После взятии Казани окольничий Фёдор Адашев проживал в Москве, принимая активное участие в заседаниях Боярской думы. Влияние Адашевых при царском дворе достигло наивысшего размаха. Адашевы фактически руководили всем управлением в государстве.

В 1553 году молодой царь Иван Грозный опасно заболел. Возник вопрос о престолонаследии. Больной царь потребовал, чтобы все вельможи принесли клятвенную присягу на верность его малолетнему сыну Дмитрию. Удельный князь Владимир Андреевич Старицкий (двюродный брат Ивана Грозного), сам претендовавший на царский престол, отказался целовать крест на верность малолетнему царевичу Дмитрию Ивановичу. Часть бояр поддерживала претензии Владимира Старицкого и открыто заявляла: «Как де служити малому мимо старого». «И бысть меж бояр, — рассказывает летопись, — брань велия и крик, и шум велик, и слова многие бранные». Больной царь начал говорить боярам: «коли вы сыну моему Димитрию креста не целуете, ин то у вас иной государь есть, а целовали есте мне крест и не одинова, чтобы есте мимо нас иных государей не искали».

Во время болезни царя окольничий Фёдор Григорьевич Адашев выступил противником принесения присяги малолетнему царевичу Дмитрию. Он «учал противу государевых речей говорити» и возражал так: «Ведает Бог да ты Государь! Тебе государю и сыну твоему царевичу князю Дмитрею крест целуем, а Захарьиным нам Даниилу с братией не служити; сын твой, государь наш, ещё в пеленицах, а владети нами Захарьиным Даниилу с братией, а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видали многие».

После выздоровления Ивана Грозного Фёдор Григорьевич Адашев и его сыновья Алексей и Даниил сохранили своё прежнее положение при царском дворе. В том же 1553 году Ф. Г. Адашев был пожалован в бояре. В 1554 году боярин Фёдор Григорьевич Адашев был отправлен вторым воеводой в Казань.

В 1556 году боярин Фёдор Григорьевич Адашев скончался, приняв перед смертью монашество под именем Арсения. Его сыновья внесли на помин души отца большой денежный вклад (200 рублей) в Кирилло-Белозерский монастырь.

Дети

Напишите отзыв о статье "Адашев, Фёдор Григорьевич"

Литература

Отрывок, характеризующий Адашев, Фёдор Григорьевич

– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.