Ада (роман)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ада, или Радости страсти»)
Перейти к: навигация, поиск
Ада
Ada or Ardor: A Family Chronicle

Обложка первого издания
Жанр:

роман

Автор:

Владимир Набоков

Язык оригинала:

английский

Дата написания:

1959-1969

Дата первой публикации:

1969

Издательство:

McGraw-Hill

«Ада»[1] — книга В. В. Набокова, написана в США по-английски, но широко использует русский и французский. Жанр произведения — альтернативная история. Роман написан в разгар холодной войны и опубликован впервые в США в 1969 году издательством McGraw-Hill.





Сюжет

В центре любовь Вана и Ады с 12 лет и до старости и являющаяся, по-видимому, инцестом, так как они брат и сестра, хоть и не официально. Ткань романа насыщена сложными перекрёстными и внешними ссылками.

Само действие происходит не на Земле, а на Анти-Терре (антиподе-аналоге Земли), где ходят слухи о существовании Терры. Все страны находятся не там, где на Земле («Терре»), а электричество запрещено, даже называть его следует: «алабырь». Телефон работает на воде, поэтому вместо «алло» говорят «к воде» (игра слов: во французском языке «allô!» и «à l'eau» звучат одинаково).

На планете руководят англоязычные нации: восточным полушарием — Британская империя, западным — некая Эстотия, синтез России и США. Правка к роману от самого автора говорит, что Эстотия сделана по легендам об Эстотии-Эстотиландии, где живут очень умные люди, а сама она находится на полуострове Лабрадор. Часть территории, в действительности принадлежавшей СССР, занята Золотой Ордой, которая отделена от остального мира «Золотым занавесом» (аллюзия к «железному занавесу»). Население Золотой Орды — татары, её союзник — Китай. Русско-англо-саксонский мир ведёт против неё т. н. «Вторую крымскую войну».

Ван по бредням психов составляет роман о неведомой Земле, где есть фашизм, но нет Золотой орды. Это сочинение по сути является произведением того же жанра, что и сама «Ада» — альтернативной истории.

Собственно сюжет — длинная семейная сага, повествующая о жизни Вана и Ады. «Запретная» любовь, возникшая буквально в детском возрасте, прошла красной нитью через всю жизнь. Тысячи причин — внешних и внутренних — препятствуют тому, чтобы брат и сестра смогли жить вместе и любить друг друга. И только к поздней старости Ван и Ада обретают друг друга.

Пример сложной аллюзии в романе

Звучит песня «неповторимого гения»:

Nadezhda, then I shall be back,
when the true batch outboys the riot.

Перевод почти лишён смысла, что-то вроде: Надежда, я вернусь, когда люди истинного сорта будут более многочисленны, чем бунтовщики. Но на самом деле, фонетически передаётся известный текст Булата Окуджавы:

true batch outboys the riot = трубач отбой сыграет.

Влияние

  • «Ардис» — название поместья, в котором прошло детство Ады, — было использовано Карлом Проффером для названия своего издательства, где были впервые изданы по-русски многие англоязычные романы В. Набокова и переизданы не переиздававшиеся с довоенных времён русскоязычные произведения.
  • Также название поместья, как и имя героини, позаимствовал Дэн Симмонс в романе «Илион».

Русские переводы

В 1995 году русский перевод романа опубликовали под названием «Ада, или Страсть» Оксана Кириченко, Андрей Гиривенко, Александр Дранов (Киев, Атика; Кишинёв, Кони-Велис), годом позже под названием «Ада, или Радости страсти» вышел перевод Сергея Ильина (Москва: Ди-Дик). По мнению Алексея Зверева,

к тексту С. Ильина при желании можно придираться, разбирая его страница за страницей, чем наверняка займётся растущее племя отечественных набоковистов и набоковедов. Но всё-таки обсуждать можно лишь этот текст, потому что другая русская «Ада» оказалась даже не блёклым подобием, а просто дискредитацией книги в глазах читателя, наслышанного о неподражаемой стилистической виртуозности её автора[2].

Первый из этих переводов в дальнейшем был переработан и выходит под названием «Ада, или Эротиада» как переводческая работа одной Оксаны Кириченко.

Напишите отзыв о статье "Ада (роман)"

Примечания

  1. Полные названия русских переводов различаются.
  2. [old.russ.ru/journal/krug/98-11-04/zverev.htm А. Зверев. В мастерской Ван Бока] // «Русский журнал», 4.11.1998.

Отрывок, характеризующий Ада (роман)

В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.