Войцик, Ада Игнатьевна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ада Игнатьевна Войцик»)
Перейти к: навигация, поиск
Ада Игнатьевна Войцик
Профессия:

актриса

Награды:

Ада Игнатьевна Войцик (1 августа 1905 — 2 сентября 1982) — советская актриса, заслуженная артистка РСФСР (1935).





Биография

Родилась 1 августа 1905 года в Москве. Имя Ада является уменьшительным от имени Адриана или Адрианна, Войцик — русское прочтение польской фамилии Wójcik (произносится Вуйчик)

В 1923 году Ада окончила школу II ступени и поступила на актёрский факультет Государственного техникума кинематографии (ныне ВГИК), который окончила в 1927 году.

В кино снималась с 1925 года. В 1934 году Ада Войцик вошла в штат киностудии «Мосфильм». Всех своих героинь Войцик наделяла точным психологическим рисунком, тонким лиризмом.

Вышла замуж за режиссёра Ивана Пырьева, в их браке родился сын — Эрик Пырьев (1931—1970), впоследствии также ставший режиссёром.

В 1941 году, вместе со студией, была эвакуирована в Алма-Ату.

По возвращении в Москву в 1943 году, Ада Игнатьевна стала актрисой Театра-студии киноактёра, где работала до ухода на пенсию в 1961 году.

В последние годы своей жизни Ада Войцик в кино не снималась.

Ада Войцик пережила смерть своего сына и смерть Ивана Пырьева. Она умерла 2 сентября 1982 года в Москве в возрасте 77 лет, похоронена на Хованском кладбище[1].

Фильмография

  1. 1925 — Будьте, как мы — физкультурница
  2. 1925 — Ценою тысяч — Анна
  3. 1926 — Расплата («За что?») — Лиза
  4. 1927 — Булат-батыр — Асма
  5. 1927 — Равносторонний треугольник — жена
  6. 1927 — Сорок первый — Марютка
  7. 1928 — Дом на Трубной — Феня
  8. 1928 — Кукла с миллионами
  9. 1928 — Свои и чужие
  10. 1929 — Весёлая канарейка («Железный ящик») — жена Луговца
  11. 1930 — Ненависть («Чёрная кровь») — Стефа
  12. 1933 — Конвейер смерти («Товар площадей»)
  13. 1936 — Партийный билет — Анна
  14. 1938 — Семья Оппенгейм — Лизелотта
  15. 1941 — Мечта — Ванда
  16. 1942 — Убийцы выходят на дорогу
  17. 1944 — Жила-была девочка
  18. 1944 — Иван Грозный — Елена Глинская
  19. 1944 — Поединок — диверсантка
  20. 1953 — Корабли штурмуют бастионы — Каролина
  21. 1955 — Сын
  22. 1955 — Призвание — Мария Павловна, медсестра
  23. 1956 — Дело № 306 — Некрасова
  24. 1956 — Моя дочь — Лидия Аркадьевна
  25. 1956 — Пути и судьбы — Мария Васильевна
  26. 1956 — Разные судьбы — Мария Яковлевна Морозова, мать Феди
  27. 1957 — Рождённые бурей — Ядвига Раевская
  28. 1958 — Сампо — мать Лемминкяйнена
  29. 1958 — Солдатское сердце — Анна Крышко
  30. 1959 — Любой ценой — мать Шуры
  31. 1969 — Колыбельная — Екатерина Борисовна
  32. 1961 — Девять дней одного года — Мария Тихоновна Синцова
  33. 1964 — Вызываем огонь на себя — тётя Варя
  34. 1971 — Вся королевская рать — Литлпо

Напишите отзыв о статье "Войцик, Ада Игнатьевна"

Примечания

  1. [www.necropolist.narod.ru/otchet-42.html Общество Некрополистов. Отчёт о поисках могилы Ады Войцик 25 сентября 2011 г]]

Ссылки

  • [www.necropolsociety.ru/otchet-42.html Общество Некрополистов. Отчёт о поисках могилы Ады Войцик 25 сентября 2011 г]
  • [subscribe.ru/archive/rest.cinema.rusactors/200704/16050617.html Subscribe_Ru: Актеры советского и российского кино Выпуск № 14 (160) — Ада Войцик]
  • [a-tremasov.ru/vojcik-ada-ignatevna Ада Войцик в Авторском проекте Алексея Тремасова]

Отрывок, характеризующий Войцик, Ада Игнатьевна

– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.