Адельфопоэзис

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Адельфопоэзис (ἀδελφοποίησις, от. греч. ἀδελφός — брат и ποιέω — делаю, творю) — буквально «братотворение» — обряд, исторически совершавшийся в некоторых христианских традициях для объединения двух людей одного пола (обычно мужчин) в благословлённый церковью дружественный союз. Схожие ритуалы побратимства практиковались и другими культурами, в том числе американскими индейцами, жителями древнего Китая, а также германскими и скандинавскими народами. По свидетельствам византийских рукописей IX—XV в.в. молитвенные тексты провозглашали участников обряда «духовными братьями» и содержали упоминания пар, причисленных к лику святых, среди которых наиболее почитаемые святые Сергий и Вакх, прославленные своей дружбой[1]. В конце XX века исчезнувшая христианская традиция получила известность, оказавшись в центре полемики среди сторонников и оппонентов светской и религиозной легализации гомосексуальных отношений на Западе.





История адельфопоэзиса

По мнению протоиерея Константина Никольского, этот обряд возник на почве стремления людей наладить крепкую дружбу, отличающуюся готовностью взаимно помогать друг другу вплоть до самопожертвования, какая бывает между родными братьями. Это стремление было ещё более сильным между христианами, исполняющими заповедь о любви к ближнему. Для укрепления единства прибегали к помощи Церкви. В связи с этим выработался чин братотворения.[2]

Главным образом адельфопоэзис был распространен в православном христианстве, в Греции, в славянских землях: в Киевской и Московской Руси. Чин появился в Византии ранее IX века. Древнейший сохранившийся текст находится в Евхологионе Гоара. Затем он перешёл в славянские страны: он встречается в глаголическом Евхологионе XI века, а затем в рукописных Требниках XIV-XV веков и позднейших, а также в печатных Потребниках 1625, 1633, 1636 и 1651 гг. и других.[3] Чин существовал в православной церкви вплоть до запрета правилом Номоканона[4].

На Руси чин братотворения был положительно воспринят в соответствии с народным духом, так как русские высоко ценили братство (что отразилось в пословицах и таких словах, как «братчина», «братина») и побратимство (существовал обряд обмена нательными крестами)[5]. Чин братотворения заочно совершил митрополит Иона над Казимиром IV и Василием II.[6]

Чинопоследование

Обряд братотворения был внешне очень сходен с совершением таинства брака — и то, и другое происходило в церкви перед алтарём. Желающие оба мужчины вступить в союз ставились перед аналоем, на котором лежали крест и Евангелие. В руки им давались свечи, священник соединял их руки, читались молитвы, Священное Писание. Священник водил их вокруг аналоя с пением церковных песен, причащал Преждеосвящёнными Дарами. Мужчины, желающие стать братьями, обменивались поцелуями, целовали священника и шли на трапезу (агапу).

Последствия применения обряда

Вследствие распространённого в народе суеверия считалось, что церковный чин братотворения имел такое же значение как и таинство брака, в частности, лица, вступившие в духовное братство при посредстве церкви, считались состоящими в близком родстве, служившем препятствием к браку между их родственниками и предоставлявшем право наследовать без завещания. Кстати, это же следовало и из 53-го правила Трулльского собора (691—692 г.), по которому духовное родство приравнивалось к кровному, «…ибо сродство по духу важнее союза по телу…».

Отмена

Чин был отменён вследствие злоупотреблений, связанных с неправильно понятым смыслом обряда[7]

Адельфопоэзис в христианской традиции

Русский учёный полимат, священник Павел Флоренский предлагает известное описание адельфопоэзиса в своём монументальном труде «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах», содержащем раннюю библиографию по данной теме. Флоренский описывает традиционную христианскую дружбу, выраженную через адельфопоэзис, как «Предел дробления — не человеческий атом, от себя и из себя относящийся к общине, но общинная молекула, пара друзей, являющаяся началом действий, подобно тому как такою молекулою языческой общины была семья», размышляя над словами Христа о том, что «Где ведь — γαρ — собраны двое или трое — δύο ή τρεις — в Мое Имя — εις το έμον όνομα, — там Я есмь посреди них». В своём теологическом толковании обряда Флоренский описывает соединение в адельфопоэзисе агапической и филической христианской любви, но не эроса, отмечая, что его последование состоит из молитв, чтения Библии и причастия преждеосвященных евхаристических даров.

Альтернативная точка зрения гласит, что обряд применялся во многих случаях как заключение постоянного договора между руководителями государств или братьями по религии. В качестве замены побратимства (в частности, по крови), которое в то время было церковью запрещено. Иные мнения, так например Брента Шо, также утверждают, что подобные союзы были скорей сродни побратимству и не содержали никакой сексуальной коннотации.

«Однополый союз» или «братотворение»?

Тем не менее, обряд привлёк общественное внимание на Западе, после того, как ныне покойный историк Йельского университета Джон Босуэлл в своей книге «Однополые союзы в досовременной Европе» (Same-sex unions in pre-modern Europe), также опубликованной, как «Брак подобий» (The marriage of likeness), высказал утверждение, что целью данной практики было объединить двух человек в некое подобие брачного союза. Его теория была оспорена другими учёными экспертами в этом вопросе, в особенности историком Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Клаудией Рапп в специальном выпуске Католического научного журнала Traditio (вып. 52) в 1997 году, посвящённому критике подобного тезиса. Работа Босуэлла также подвергалась критике религиозного сообщества, на сегодняшний день исходящей главным образом от некогда вовлечённой в оригинальную практику Греческой православной церкви, которая посчитала его работу современным американским культурным присвоением их традиции и переводит слово «адельфопоэзис», как «братание», подразумевающее целомудренную дружбу. Аналогичный перевод термина — «братотворение».

Несмотря на то, что многие учёные критиковали выводы Босуэлла, некоторые с ним соглашались, в их числе либеральные учёные Американской Епископальной церкви Робин Скроггс и Уилльям Л. Кантримэн. Босуэлл предоставил текст и перевод для нескольких вариантов церемонии «братания» в Греции и перевод различных славянских версий (Братотворение), хотя Рапп и прочие оппоненты оспорили точность его переводов. Босуэлл отрицал, что собственно адельфопоэзис можно было бы перевести, как «гомосексуальный брак», но настаивал, что «братотворение» или «создание братьев» было «анахронически буквальным» переводом и предлагал «однополый союз» в качестве предпочтительного толкования. Предпочтение Босуэлла было сомнительным для православных канонистов, а также для таких учёных, как Рапп, утверждавших, что это впутывание анахронически современной светской эстимологии и антропологии, отличной от традиционного христианства. Босуэлл провёл потенциальную параллель с современными концепциями о сексуальной идентичности, хотя последование к адельфопоэзис недвусмысленно подчёркивает духовную природу союза в досовременных христианских реалиях.

Босуэлл отмечал отсутствие какого-либо эквивалента западной латинской обрядовой традиции Римской католической церкви, но британский историк Алан Брэй в своей книге «Друг» (The Friend) представил латинский текст и перевод латинского католического обряда из Словении под названием «Ordo ad fratres faciendum», буквальнно «Последование к творению братьев». Аллан Тульчин, «Однополые пары ведущие домашнее хозяйство во Франции Старого порядка: применение Affrèrement» в журнале истории нового времени: сентябрь 2007, утверждал, что церемония affrèrement во Франции объединяла неродственные однополые пары в пожизненные союзы, которые затем могли сформировать семью, совместно владеть имуществом и являлись во всех отношениях тем же, что и брачный союз или были равноценными ему в условиях законных и социальных обычаев, на что указывают приходские записи. Однако они не соприкасались с ранней восточной традицией и не описаны в сексуальном плане в параллели с современными концепциями сексуальной идентичности.


См. также

Напишите отзыв о статье "Адельфопоэзис"

Примечания

  1. Patrick Viscuso. Greek Orthodox canonist. «Failed Attempt to Rewrite History» New Oxford Book Reviews, December 1994. Retrieved 2013-08-04.
  2. Никольский, 1885, с. 371.
  3. Никольский, 1885, с. 371, 373.
  4. Никольский, 1885, с. 376.
  5. Никольский, 1885, с. 371-372.
  6. Никольский, 1885, с. 372-373.
  7. Никольский, 1885, с. 377.

Литература

Отрывок, характеризующий Адельфопоэзис

В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.