Адлерберг, Екатерина Николаевна
| Екатерина Николаевна Адлерберг | |
 | |
| Имя при рождении: |
Полтавцева |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Награды и премии: |
|
Графиня Екатерина Николаевна Адлерберг (урождённая Полтавцева; 21 августа 1821 — 3 июня 1910) — фрейлина; жена министра императорского двора и уделов графа А. В. Адлерберга; кавалерственная дама ордена Святой Екатерины (1866) и ордена Красного креста 1-степени; статс-дама двора (1872)[2].
Биография
Дочь тамбовского и симбирского помещика гвардии прапорщика Николая Петровича Полтавцева (1769—1849) от брака с Дарьей Алексеевной Пашковой (1798—1842), последней владелицей московского дворца из рода Пашковых. По отцу была потомком Игнатия Полтавцева, придворного певчего и камер-фурьера, получившего дворянство при императрице Елизавете Петровне; по матери — богачей А. И. Пашкова и И. С Мясникова.
У Полтавцевых было шесть дочерей[3], старшая из них, Наталья (1815—1896), отличалась оригинальным образом жизни[4] и замужем не была; Елизавета (1816—1866), была замужем за генерал-адъютантом графом Н. Т. Барановым, третья — Зинаида (1819—1854), умерла незамужней в Риме. Младшие три дочери воспитывались в Смольном институте. В 1842 году институт покинула средняя из сестер, Ольга (1823—1880), и вскоре стала женой Д. И. Скобелева, а в 1845 году младшая — Анна (1825—1904), получившая при выпуске шифр и вышедшая замуж за церемониймейстера Андрея Дмитриевича Жеребцова.
Все дети Полтавцевых родились и выросли в отцовском имение в селе Салтыково Тамбовской губернии, с 1830 года они жили в имение Большое Гагарино. В конце 1833 года Дарья Алексеевна Полтавцева с детьми переехала в Москву, где её, по словам князя П. В. Долгорукова, «очень холодно приняли в обществе и обходились с нею весьма свысока»[5]. В 1836 году она переехала с семьей в Петербург, где определила трёх младших дочерей в Смольный институт.
Екатерина Николаевна окончила Смольный институт в 1839 году[6] и 15 марта того же года была принята фрейлиной ко двору великой княжны Марии Николаевны. Графиня Елизавета Баранова, женщина весьма ловкая, сумела устроить для сестры своей весьма выгодную партию. Она сосватала Екатерину Николаевну за двоюродного брата своего мужа — графа Александра Владимировича Адлерберга (1818—1888), ближайшего друга цесаревича Александра. Свадьба их состоялось в 1842 году, семейная жизнь супругов протекала вполне безоблачно.
Дом графини «Катишь» (как звали графиню Адлерберг все окружающие) был одним их самых модных и известных в Петербурге, попасть в него считалось большой честью. Будучи большой любительницей музыки, по вторникам в зимний сезон она устраивала у себя музыкальные вечера и приемы, где можно было услышать всех известных певцов и музыкантов, гостивших в столице. Сама графиня прекрасно исполняла романсы и цыганские песни и, по словам А. Ф. Тютчевой, «она становилась другим человеком, когда пела, все её существо преображалось; из вульгарной и жеманной она становилась грациозной и одухотворенной»[7]. В графиню Адлерберг беззаветно был влюблён двоюродный брат её мужа холостой граф Эдуард Баранов. «Эта любовь, — писал граф С. Ю. Витте, — была совершенно платоническая, он всю свою жизнь посвятил этой даме, каждый день он бывал у них и перед нею преклонялся»[8].
Будучи членом самого интимного кружка Александра II, 16 апреля 1866 года, в день 25-летия бракосочетания Их Императорских Величеств, графиня Адлерберг была пожалована в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины (малого креста), а 22 июля того же года её дочь, графиня Мария, пожалована фрейлиной[9]. В 1872 году Екатерина Николаевна получила звание статс-дамы.
Супруги Адлерберги жили широко и, по словам В. А. Инсарского, никогда не выходили из запутанных дел, отсюда происходило сомнение в чистоте их действий[10]. Александр II неоднократно оплачивал крупные долги своего друга. При Александре III в августе 1881 года граф Адлерберг был отправлен в отставку, при этом император предпочёл оплатить его колоссальный долг в сумме более 1 200 000 рублей. Утратив свои позиции при дворе, графиня Екатерина Николаевна открыто высказывала своё недовольство и позволяла себе делать замечания о неблагодарности государя. Она попыталась собрать вокруг себя оппозицию к новому царствованию, но это ей не удалось. Когда её племянник генерал М. Д. Скобелев был отозван в Петербург после своей парижской речи, графиня Адлерберг, чтобы встретить его, демонстративно приехала на вокзал с огромным букетом цветов, чем еще более настроила против себя общество[11]. 
После смерти мужа в 1888 году графиня Адлерберг желала сохранить за собой пожизненное владение казенным домом министра Императорского двора и все то содержание, которое имел её муж (76 000 руб. в год), но император Александр III ей отказал, так как она имела собственные средства. По утверждению одного из друзей Александра III, графиня Адлерберг «хранила в кассе Министерства Двора 450 тыс. рублей и составила себе состояние на разного рода темных аферах»[12]. Покинув двор, Екатерина Николаевна поселилась в Царском Селе, где и умерла в ночь на 3 июня 1910 году. Похоронена рядом с мужем в Сергиевой Приморской пустыни.
Дети
- Александр (1843—1849)
- Николай (1844—1904), генерал-майор, директор департамента общих дел Министерства гос. имущества.
- Владимир (1846—19? ), камергер, служил в Министерстве имп. двора, его брак с курдкой был не признан в России.
- Мария (1849—1892), фрейлина, с 1874 года замужем за князем Н. Д. Дадиани (1847—1903).
- Александра (1852—1855)
Напишите отзыв о статье "Адлерберг, Екатерина Николаевна"
Примечания
- ↑ Великий князь Николай Михайлович. Петербургский некрополь/ Сост. В. Саитов. В 4-х т. — СПб., 1912—1913. — Т.1. — С. 22.
- ↑ Придворный календарь на 1879 год. - Типография Р. Голике, 1879. — С. 246.
- ↑ Кроме дочерей у Полтавцевых было еще четыре сына: Николай (1818—1819), Алексей (1820—1839; корнет Кавалергардского полка), Александр (1827—1833) и Сергей (1829—1870-е; находился под опекой по причине слабоумия).
- ↑ По словам современника, г-жа Полтавцева, старая дева, была более похожа на мужчину, чем на даму и по образу жизни и по своим вкусам. Она отлично ездила верхом, травила зверя с борзыми, на привалах была хорошей собутыльницей, мало уступавшей в этом отношении сотоварищам мужского пола, и неизменно веселой собеседницей. Зиму она проводила в Москве, но и там не оставляла свои мужские замашки. Лучшим для неё развлечением было набрать компанию молодежи обоего пола и вести их к Яру к цыганам (Из воспоминаний о белом генерале //Русская старина. — Том CLIII. — 1913. — Выпуски 1-3. — С.210.).
- ↑ П. Долгоруков. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. — М., 1992.— 560 с.
- ↑ Н. П. Черепнин. Императорское Воспитательное Общество Благородных Девиц. Исторический очерк 1764—1914.— Петроград: Государственная типография, 1915. — Том 3. — С. 538.
- ↑ А. Ф. Тютчева. При дворе двух императоров. — М.: «Захаров», 2008. — 592 с.
- ↑ С. Ю. Витте. Воспоминания. — Москва ; Петроград : Гос. изд-во, 1924. — Т. 3: Детство. Царствования Александра II и Александра III. (1849-1894). — С. 102.
- ↑ Краткий исторический обзор Императорской Главной квартиры. — СПб.: тип. П. П. Сойкина, 1902. — С.12.
- ↑ Записки Василия Антоновича Инсарского. — СПб.: ред. «Рус. старина», 1894. — Ч. 1. — С. 238.
- ↑ Catherine Radziwill. Behind the Veil at the Russian Court.— London, New York, Toronto and Melbourne, 1913.— С. 64—65.
- ↑ А. А. Половцов. Дневник государственного секретаря. В 2-я томах. — М.: Центрполиграф, 2005.
Отрывок, характеризующий Адлерберг, Екатерина Николаевна
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
