Административное деление Парижа
Поделись знанием:
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Париж разделён на 20 муниципальных округов (арондисман, фр. arrondissements; [aʀɔ̃dismɑ̃]). Номер округа указывается двумя последними цифрами в почтовом индексе Парижа[1].
Нумерация округов идёт по спирали по часовой стрелке от первого округа, находящегося в центре города, на правом (северном) берегу Сены.
Каждый округ разделён на четыре квартала (фр. quartiers). Таким образом, в Париже 80 административных кварталов (фр. quartiers administratifs), в каждом из которых есть своё отделение полиции.
Содержание
История
Первые 12 административных округов
11 октября 1795 г. Париж был разделён на 12 округов. Они были пронумерованы с запада на восток; округа с 1 по 9 находились на правом берегу Сены, а с 10 по 12 — на левом берегу. Каждый округ делился на 4 квартала, сохраняя разделение города на 48 кварталов, принятое в 1790 году.
С 1800 года, по решению Наполеона, 12 административных округов города подчинялись приказам правительства.
Расширение Парижа
В правление Луи-Филиппа, с 1841 по 1845 гг., была построена новая городская стена, прозванная Тьерской (de Thiers), поместившая внутрь также многие припарижские коммуны: Грёнель, Вожирар, Берси, Шаронн, Бельвиль, Ля-Вилетт, Ля-Шапель, Монмартр, Батиньоли, Пасси и Отёй. 1 января 1860 по указу следующего правителя Наполеона III эти коммуны были официально присоединены к городу, чья территория сразу увеличилась в 2,5 раза, а население перевалило за миллион. Новые территории и 12 старых округов были преобразованы в нынешние 20.
Мэр каждого округа назначался главой французского государства и избирался из самых крупных налогоплательщиков; занимался лишь гражданскими актами, военной повинностью, школами и ведением избирательных списков.
20 муниципальных округов
В соответствие с декретом от 3 ноября 1859 года Париж делится на 20 муниципальных округов[2], каждый со своей мэрией. На округа во Франции делятся также Лион и Марсель. Самый маленький — 2-й, 99 га, самый большой — 15-й, 850 га. Население концентрируется главным образом в округах с современным жильём и большими парками — например, в 12-м, 15-м и 19-м округах.
| Округ | Название | Оригинальное название |
Площадь (га) |
Население (чел) | Плотность (чел/км²) | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1872 | 1954 | 1999 | 2005 | 1872 | 1954 | 1999 | 2005 | ||||
| I | Лувр | Louvre | 183 | 74 286 | 38 926 | 16 888 | 102 300[3] | 40 593 | 21 271 | 9 228 | 18 301[3] |
| II | Бурс | Bourse | 99 | 73 578 | 43 857 | 19 585 | 74 321 | 44 300 | 19 783 | ||
| III | Тампль | Temple | 117 | 89 687 | 65 312 | 34 248 | 76 656 | 55 822 | 29 272 | ||
| IV | Оте́ль-де-Виль | Hôtel-de-Ville | 160 | 95 003 | 66 621 | 30 675 | 59 377 | 41 638 | 19 172 | ||
| V | Пантео́н | Panthéon | 254 | 96 689 | 106 443 | 58 849 | 59 300 | 38 067 | 41 907 | 23 169 | 23 347 |
| VI | Люксембу́рг | Luxembourg | 215 | 90 288 | 88 200 | 44 919 | 45 800 | 41 994 | 41 023 | 20 893 | 21 303 |
| VII | Пале́-Бурбо́н | Palais-Bourbon | 409 | 78 553 | 104 412 | 56 985 | 55 700 | 19 206 | 25 529 | 13 933 | 13 619 |
| VIII | Элизе́ | Élysée | 388 | 75 796 | 80 827 | 39 314 | 39 200 | 19 535 | 20 832 | 10 132 | 10 103 |
| IX | Опера́ | Opéra | 218 | 103 767 | 102 287 | 55 838 | 58 800 | 47 600 | 46 921 | 25 614 | 26 973 |
| X | Анкло́-Сен-Лора́н (Антрепо́) |
Enclos-St-Laurent Entrepôt |
289 | 135 392 | 129 179 | 89 612 | 89 600 | 46 848 | 44 699 | 31 008 | 31 004 |
| XI | Попанку́р | Popincourt | 367 | 167 393 | 200 440 | 149 102 | 150 500 | 45 611 | 54 616 | 40 627 | 41 008 |
| XII | Рёйи́ | Reuilly | 637 | 87 678 | 158 437 | 136 591 | 139 100 | 13 764 | 24 872 | 21 443 | 21 837 |
| XIII | Гобеле́н | Gobelins | 715 | 69 431 | 165 620 | 171 533 | 177 900 | 9 711 | 23 164 | 23 991 | 24 882 |
| XIV | Обсерватуа́р | Observatoire | 564 | 69 611 | 181 414 | 132 844 | 134 200 | 12 342 | 32 166 | 23 554 | 23 794 |
| XV | Вожира́р | Vaugirard | 848 | 75 449 | 250 124 | 225 362 | 231 500 | 8 897 | 29 496 | 26 576 | 27 300 |
| XVI | Пасси́ | Passy | 791 | 43 332 | 214 042 | 161 773 | 146 900 | 5 478 | 27 060 | 20 452 | 18 572 |
| XVII | Батиньо́ль-Монсо́ | Batignolles-Monceau | 567 | 101 804 | 231 987 | 160 860 | 160 300 | 17 955 | 40 915 | 28 370 | 28 271 |
| XVIII | Бют-Монма́ртр | Butte-Montmartre | 601 | 138 109 | 266 825 | 184 586 | 188 500 | 22 980 | 44 397 | 30 713 | 31 364 |
| XIX | Бют-Шомо́н | Buttes-Chaumont | 679 | 93 174 | 155 028 | 172 730 | 185 400 | 13 722 | 22 832 | 25 439 | 27 305 |
| XX | Менильмонта́н | Ménilmontant | 598 | 92 772 | 200 208 | 182 952 | 188 600 | 15 514 | 33 480 | 30 594 | 31 538 |
| Булонский лес | Bois de Boulogne | 846 | |||||||||
| Венсенский лес | Bois de Vincennes | 995 | |||||||||
| Всего | 10 540 | 1 851 792 | 2 850 189 | 2 125 246 | 2 144 700 | 17 569 | 27 042 | 20 164 | 20 330 | ||
Кварталы Парижа
В соответствие с уже упоминавшимся декретом от 1859 года[2], каждый из муниципальных округов разделён на 4 квартала (фр. quartier). Таким образом, в Париже 80 кварталов:
| Округ | Квартал | Название | Оригинальное название | Население (1999) чел[4] |
Площадь (га)[4] |
Плотность население чел/км2 |
План |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| I Лувр |
1-й | Сен-Жерме́н-л'Оксеруа́ | Saint-Germain-l'Auxerrois | 1672 | 86,9 | 1924 | 
|
| 2-й | Аль | Halles | 8984 | 41,2 | 21 806 | ||
| 3-й | Пале́-Руая́ль | Palais-Royal | 3195 | 27,4 | 11 661 | ||
| 4-й | Пляс-Вандо́м | Place-Vendôme | 3044 | 26,9 | 11 316 | ||
| II Бурс |
5-й | Гайо́н | Gaillon | 1345 | 18,8 | 7154 | 
|
| 6-й | Вивье́н | Vivienne | 2917 | 24,4 | 11 955 | ||
| 7-й | Мэль | 5783 | 27,8 | 20 802 | |||
| 8-й | Бон-Нуве́ль | Bonne-Nouvelle | 9595 | 28,2 | 34 514 | ||
| III Тампль |
9-й | Ар-э-Метье́ | Arts-et-Métiers | 9560 | 31,8 | 30 063 | 
|
| 10-й | Анфа́н-Руж | Enfants-Rouges | 8562 | 27,2 | 31 478 | ||
| 11-й | Арши́в | Archives | 8609 | 36,8 | 23 394 | ||
| 12-й | Сент-Авуа́ | Sainte-Avoye | 7501 | 21,3 | 35 216 | ||
| IV Отель-де-Виль |
13-й | Сен-Мери́ | Saint-Merri | 6523 | 31,3 | 20 840 | 
|
| 14-й | Сен-Жерве́ | Saint-Gervais | 10 587 | 42,2 | 25 088 | ||
| 15-й | Арсена́л | Arsenal | 9474 | 48,7 | 19 454 | ||
| 16-й | Нотр-Дам | Notre-Dame | 4087 | 37,9 | 10 784 | ||
| V Пантеон |
17-й | Сен-Викто́р | Saint-Victor | 11 661 | 60,4 | 19 306 | 
|
| 18-й | Жарде́н-де-Плант | Jardin-des-Plantes | 18 005 | 79,8 | 22 563 | ||
| 19-й | Валь-де-Грас | Val-de-Grâce | 19 492 | 70,4 | 27 688 | ||
| 20-й | Сорбо́нна | Sorbonne | 9683 | 43,3 | 22 363 | ||
| VI Люксембург |
21-й | Моне́ | Monnaie | 6185 | 29,3 | 21 109 | 
|
| 22-й | Одео́н | Odéon | 8833 | 71,6 | 12 337 | ||
| 23-й | Нотр-Дам-де-Шан | Notre-Dame-des-Champs | 24 731 | 86,1 | 28 724 | ||
| 24-й | Сен-Жерме́н-де-Пре | Saint-Germain-des-Prés | 5154 | 28,2 | 18 277 | ||
| VII Пале-Бурбон |
25-й | Сен-Тома-д'Аке́н | Saint-Thomas-d'Aquin | 12 661 | 82,7 | 15 310 | 
|
| 26-й | Инвали́д | Invalides | 6276 | 107,4 | 5844 | ||
| 27-й | Эко́ль-Милите́р | École-Militaire | 12 895 | 80,8 | 15 959 | ||
| 28-й | Гро-Каю́ | Gros-Caillou | 25 156 | 138,2 | 18 203 | ||
| VIII Элизе |
29-й | Шанз-Элизе́ | Champs-Élysées | 4614 | 114,1 | 4044 | 
|
| 30-й | Фобу́р-дю-Руль | Faubourg-du-Roule | 10 038 | 79,6 | 12 611 | ||
| 31-й | Мадле́н | Madeleine | 6045 | 76,1 | 7943 | ||
| 32-й | Юро́п | Europe | 18 606 | 118,3 | 15 728 | ||
| IX Опера |
33-й | Сен-Жорж | Saint-Georges | 20 850 | 71,7 | 29 079 | 
|
| 34-й | Шоссе́-д'Анте́н | Chaussée-d'Antin | 3488 | 54,3 | 6424 | ||
| 35-й | Фобу́р-Монма́ртр | Faubourg-Montmartre | 9233 | 41,7 | 22 141 | ||
| 36-й | Рошуа́р | Rochechouart | 22 212 | 50,1 | 44 335 | ||
| X Антрепо |
37-й | Сен-Винсе́н-де-Поль | Saint-Vincent-de-Paul | 21 624 | 92,7 | 23 327 | 
|
| 38-й | Порт-Сен-Дени́ | Porte-Saint-Denis | 15 066 | 47,2 | 31 919 | ||
| 39-й | Порт-Сен-Марте́н | Porte-Saint-Martin | 23 125 | 60,9 | 37 972 | ||
| 40-й | Опита́ль-Сен-Луи́ | Hôpital-Saint-Louis | 29 870 | 88,4 | 33 790 | ||
| XI Попенкур |
41-й | Фоли́-Мерику́р | Folie-Méricourt | 33 002 | 72,6 | 45 457 | 
|
| 42-й | Сент-Амбруа́з | Saint-Ambroise | 32 168 | 83,8 | 38 387 | ||
| 43-й | Роке́т | Roquette | 47 520 | 117,2 | 40 546 | ||
| 44-й | Сент-Маргери́т | Sainte-Marguerite | 36 476 | 93,0 | 39 222 | ||
| XII Рёйи |
45-й | Бель-Эр | Bel-Air | 33 976 | 138,6 | 24 514 | 
|
| 46-й | Пикпю́с | Picpus | 62 947 | 186,3 | 33 788 | ||
| 47-й | Берси́ | Bercy | 13 987 | 190,3 | 7350 | ||
| 48-й | Кенз-Вен | Quinze-Vingts | 25 752 | 123,6 | 20 835 | ||
| XIII Гобелен |
49-й | Сальпетрие́р | Salpêtrière | 18 246 | 118,2 | 15 437 | 
|
| 50-й | Гар | Gare | 69 008 | 304,4 | 22 670 | ||
| 51-й | Мезо́н-Бланш | Maison-Blanche | 64 797 | 223,2 | 29 031 | ||
| 52-й | Крульба́рб | Croulebarbe | 19 526 | 69,2 | 28 217 | ||
| XIV Обсерватуар |
53-й | Монпарна́с | Montparnasse | 18 570 | 112,6 | 16 492 | 
|
| 54-й | Парк-де-Монсури́ | Parc-de-Montsouris | 19 793 | 135,7 | 14 586 | ||
| 55-й | Пти-Монру́ж | Petit-Montrouge | 37 230 | 134,6 | 27 660 | ||
| 56-й | Плеза́нс | Plaisance | 57 229 | 178,5 | 32 061 | ||
| XV Вожирар |
57-й | Сен-Ламбе́р | Saint-Lambert | 82 032 | 283,1 | 29 330 | 
|
| 58-й | Неке́р | Necker | 46 932 | 157,8 | 29 741 | ||
| 59-й | Грене́ль | Grenelle | 47 411 | 147,8 | 32 078 | ||
| 60-й | Жаве́ль | Javel | 49 092 | 260,9 | 18 816 | ||
| XVI Пасси |
61-й | Отёй | Auteuil | 67 967 | 303,0 | 22 431 | 
|
| 62-й | Мюэ́т | Muette | 45 214 | 203,7 | 22 196 | ||
| 63-й | Порт-Дофи́н | Porte-Dauphine | 27 423 | 141,4 | 19 394 | ||
| 64-й | Шайо́ | Chaillot | 21 213 | 142,4 | 14 897 | ||
| XVII Батиньоль-Монсо |
65-й | Терн | Ternes | 39 137 | 146,6 | 26 696 | 
|
| 66-й | Пле́н-де-Монсо́ | Plaine-de-Monceaux | 38 958 | 138,4 | 28 149 | ||
| 67-й | Батиньо́ль | Batignolles | 38 691 | 144,2 | 26 831 | ||
| 68-й | Эпине́т | Épinettes | 44 352 | 137,8 | 32 186 | ||
| XVIII Бют-Монмартр |
69-й | Гранд-Карье́р | Grandes-Carrières | 67 152 | 190,6 | 35 232 | 
|
| 70-й | Клиньяку́р | Clignancourt | 64 868 | 165,3 | 39 243 | ||
| 71-й | Гут-д'Ор | Goutte-d'Or | 28 524 | 109,0 | 26 169 | ||
| 72-й | Шапе́ль | Chapelle | 24 037 | 134,8 | 17 832 | ||
| XIX Бют-Шомон |
73-й | Виле́т | Villette | 53 650 | 128,6 | 41 718 | 
|
| 74-й | Пон-де-Фландр | Pont-de-Flandre | 24 584 | 237,7 | 10 342 | ||
| 75-й | Амери́к | Amérique | 55 365 | 183,6 | 30 155 | ||
| 76-й | Конба́ | Combat | 38 988 | 129,5 | 30 107 | ||
| XX Менильмонтан |
77-й | Бельви́ль | Belleville | 35 773 | 80,7 | 44 328 | 
|
| 78-й | Сен-Фаржо́ | Saint-Fargeau | 42 087 | 148,7 | 28 303 | ||
| 79-й | Пер-Лаше́з | Père-Lachaise | 42 332 | 159,9 | 26 474 | ||
| 80-й | Шаро́н | Charonne | 62 901 | 209,1 | 30 082 |
Районы и исторические центры
- Елисейские поля (VIII округ) — пространство, созданное в XVII веке как парк-сад, постепенно превратилось в проспект, протянувшийся от площади Согласия до самой Триумфальной арки. Одна из главных достопримечательностей и одновременно роскошное торговое авеню, заслуженно зовётся самым красивым проспектом мира.
- Авеню Монтень (VIII округ) — продолжение Елисейских полей, средоточие дорогих бутиков Chanel, Louis Vuitton (LVMH), Dior, Givenchy.
- Площадь Согласия (VIII округ) — самое начало Елисейских полей, известное историкам как пл. Людовика XV-го — место, где некогда возвышалась гильотина. Теперь в центре площади установлена египетская стела, самый древний памятник в городе. По её краям находятся два совершенно одинаковых здания: то, что восточнее, занято Министерством флота Франции, другое, западнее — роскошный отель Hôtel de Crillon. Соседняя Вандомская площадь (Place Vendôme) прославилась не только благодаря фешенебельным отелям «Риц» и «Отель-де-Вандом», но и благодаря ювелирам, торговавшим здесь своим причудливым товаром. Многие модные дизайнеры считают за честь держать здесь свои салоны.
- Фобур Сент-Оноре (VIII округ) — одно из самых престижных мест для знатока моды, где правят такие марки как Hermès и Christian Lacroix.
- Опера (IX округ) — район вокруг Оперы Гарнье застроен офисами и гигантскими супермаркетами. Здесь находится гигант розничной торговли Printemps («Весна») и универмаг Galeries Lafayette, а также парижские отделения финансовых монстров Crédit Lyonnais и American Express.
- Монмартр (XVIII округ) — исторический район вокруг высокого холма, на вершине которого находится базилика Сакре-Кёр. Вся прошлая и настоящая жизнь района пронизана духом искусства, знамениты его маленькие арт-кафе и художественные студии известных мастеров.
- Ле Аль (I округ) был когда-то центральным мясным и сельскохозяйственным рынком, а в конце 1970-х превращен в гигантский торговый центр рядом с крупным транспортным узлом, связывающим региональные дороги RER с городским метро. Старые постройки в 1971 г. были заменены на грандиозный подземный комплекс Forum des Halles, на поверхности которого видны лишь аллеи и фонтаны, а под его нижним уровнем расположены станции железнодорожного транспорта. Центральный рынок, крупнейший оптовый рынок в Европе, был перенесен в южный пригород Rungis.
- Маре (III и IV округа) — ультрамодный район правого берега. Являясь домом для большой геевской и еврейской общин, представляет собой смесь различных культур.
- Площадь Бастилии (пересечение IV, XI, XII округов) — место, где разворачивались громкие исторические события, поворотные не только для города, но и для всей страны. Эта важная роль и сейчас нередко подтверждается политическими выступлениями, которые на ней проводятся, например, демонстрация несогласия с «Контрактом первого найма» 28 марта 2006 г.
- Латинский квартал (V и VI округа). Ещё в XII веке здесь начал развиваться научный центр, правда, в те годы он простирался всего лишь от площади Мобер до Сорбонны. Сейчас здесь процветает не только наука, но и образование: здесь располагаются солидные учебные заведения, царит живая атмосфера и работает несметное количество не обременительных для студента бистро.
- Монпарнас (XIV округ) — место обитания творческих личностей, в шутку названное «моим Парнасом», прославилось обилием художественных студий, музыкальных театров, арт-кафе.
- Дефанс (занимает округа Courbevoie, Puteaux, и Nanterre на расстоянии 2,5 км от центрального Парижа) — важнейший пригородный район Парижа, один из крупнейших деловых центров мира. Застроенный высокими бизнес-зданиями (почти небоскребами) вокруг центральной улицы, Дефанс как бы продлевает историческую ось, проходящую через Елисейские поля, в западную сторону. Его постройка была инициирована французским правительством в 1958 г., сейчас он располагает 3,5 млн м² офисных площадей, что делает его первым в мире среди специально построенных бизнес-центров. Одна из знаменитостей — гигантская центральная арка Grande Arche, построенная на одной оси с Триумфальной аркой и служащая как бы современной интерпретацией этой исторической фигуры. Впрочем, внутри нового варианта смогло разместиться французское Министерство транспорта.
См. также
Напишите отзыв о статье "Административное деление Парижа"
Примечания
- ↑ Например, 75004 — почтовый индекс Центра Помпиду в IV округе Парижа
- ↑ 1 2 [books.google.fr/books?id=p9UxAAAAIAAJ&pg=PA571&hl=ru#v=onepage&q&f=false Décret impérial qui fixe les dominations des vins arrondissements de la ville de Paris (XI, Bull. DCCXXXVIII, n. 7073)] (фр.) // Jean Baptiste Duvergier Collection complète des lois, décrets ordonnances, règlements et avis du conseil d'état. — Paris, 1859. — Vol. 59. — P. 371—379.
- ↑ 1 2 Общая статистика для I-IV округов
- ↑ 1 2 [www.apur.org/etudes.php?visu-etudes.php?id=187 Paris 1954-1999. Données statistiques. Population, logement, emploi. Paris et arrondissements], Atelier parisien d'urbanisme, septembre 2005. Les données de population proviennent de l'Insee.
Ссылки
- [www.paris.fr/ Официальный сайт Парижа] (фр.) (англ.)
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Административное деление Парижа
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
