Адмиральский, Алексей Михайлович
Поделись знанием:
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
| Алексей Михайлович Адмиральский | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
13 декабря 1971 (38 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: |
писатель, педагог |
| Язык произведений: |
русский |
Алексе́й Миха́йлович Адмира́льский (9 мая 1933 — 13 декабря 1971)[1] — русский советский писатель, педагог.
Содержание
Биография
Отца репрессировали в 1937 году. Во время блокады Ленинграда некоторое время провёл в детском доме. Окончил филологический факультет Педагогического института им. А. И. Герцена в Ленинграде. Был близким другом писателя и журналиста М. Р. Хейфеца.
Руководил литературным клубом «Дерзание» при Ленинградском Дворце пионеров. Под его руководством клуб превратился в центр интеллектуального противостояния начинающих литераторов советской системе образования. Из клуба «Дерзание» вышли Виктор Топоров, Николай Голь, Геннадий Григорьев, Римма Маркова, Николай Беляк, Сергей Стратановский, Виктор Кривулин, Елена Игнатова, Елена Шварц, Татьяна Калинина, Татьяна Котович, Татьяна Курочкина, Петр Чейгин, Людмила Зубова, Татьяна Царькова, Михаил Гурвич (Яснов), Евгений Пазухин, Николай Беляк, Евгений Вензель, Елена Мамаева, Алла Киселева, Елена Мейлих, Александр Боровский, Елена Пудовкина, Полина Безпрозванная, Наталья Абельская, Лев Лурье и многие другие.
В 1971 году был отстранен от работы во Дворце пионеров. Затем несколько месяцев работал школьным учителем. В декабре 1971 года, после неудачной попытки самоубийства, умер от воспаления лёгких. Похоронен на Северном кладбище Санкт-Петербурга, вместе с младшим сыном[2].
Жена — Наталья Викторовна Магазинер (во втором браке Радовская), переводчик, литератор[3]. Младший сын Георгий (мама — Воложанина Марина Георгиевна, учитель русского языка и литературы), утонул в 1992 году. Внук — Адмиральский Иван Георгиевич 1992 года рождения. Другой сын — писатель Эйтан (Виктор) Адмиральский — живёт в Израиле.
Творчество
По воспоминаниям друзей, главным литературным амплуа Адмиральского была фантастика, однако при жизни был опубликован лишь один его фантастический рассказ — «Гений» (другое название — «Последнее превращение Урга»), получивший вторую премию на международном литературном конкурсе, посвящённом 50-летию Ленинского комсомола. Рассказ был опубликован в журнале «Техника — молодёжи», а позднее — в сборнике «Фантастика-1968», а также в японском ежемесячнике «Советская литература» за 1969 год.
Сотрудничал с журналом «Звезда». Автор единственной книги «Рыцарь книги» (1970), написанной в соавторстве с Сергеем Беловым и посвящённой жизни и деятельности петербургского издателя Петра Петровича Сойкина. В рукописях остались небольшие повести о блокаде и о библиотеках.
Память
Памяти Адмиральского посвятил своё стихотворение «Учитель» поэт Михаил Яснов[4].
Список произведений
Статьи
- Адмиральский А. Как самому написать статью: (Краткое методическое пособие в помощь учителю-словеснику) [Пародия] // ВЛ. — 1965. — № 8. — С. 239—242.
- Адмиральский А. Б. Камов. Партизанской тропой Гайдара. // Звезда. — 1966. — № 7. — С. 218.
- Адмиральский А., Белов С. Первый издатель В. И. Ленина (Среди книжных сокровищ П. П. Сойкина) // ВЛ. — 1967. — № 4. — С. 196.
- Адмиральский А. Владимир Арро. Белые терема. // Звезда. — 1969. — № 6. — С. 218.
- Адмиральский А. Владилен Травинский. Звезда мореплавателя (Магеллан) // Звезда. — 1970. — № 10. — С. 213.
- Адмиральский А. Геворг Эмин. Семь песен об Армении // Звезда. — 1971. — № 8. — С. 214.
- Адмиральский А. Лев Разгон. Живой голос науки // Звезда. — 1971. — № 10. — С. 211.
Рассказы
- Адмиральский А. Гений: (Фантастический рассказ) // Фантастика, 1968. — М.: Молодая гвардия, 1969. — С. 13—25.
- Адмиральский А. Последнее превращение Урга: (Фантастический рассказ) // Техника — молодёжи. — 1969. — № 8. — С. 8—10.
Книги
- Адмиральский А., Белов С. Рыцарь книги: (Очерки жизни и деятельности П. П. Сойкина). — Л.: Лениздат, 1970. — 214 с. — 26 000 экз.
Напишите отзыв о статье "Адмиральский, Алексей Михайлович"
Примечания
- ↑ В некоторых источниках указываются неправильные имя (Александр), даты рождения и смерти.
- ↑ [spb-tombs-walkeru.narod.ru/svr/svr.htm Похороненные на Северном кладбище]
- ↑ [magazines.russ.ru/ier/2009/32/he15.html Михаил Хейфец «Мемуары»]
- ↑ Яснов М. [www.vitanova.ru/static/catalog/books/booksp30.html Замурованный амур: Избранные и новые стихотворения]. — СПб: Вита Нова, 2003. — 248 с. — ISBN 978-5-93898-048-8.
Библиография
- [fandom.rusf.ru/about_fan/belov_1.htm Сергей Белов. Он человеком был… // Вечерний Санкт-Петербург, 1992, 4 января]
- [www.pchela.ru/podshiv/26_27/club.htm Елена Пудовкина. Клуб «Дерзание» // Пчела, № 26-27 (май-август 2000)]
- Сергей Белов. Памяти рано ушедших друзей — А. М. Адмиральского и А. А. Титова // С. Белов. Братья Гранат. — М.: Книга, 1982.
- Люблинский С. А. Адмиральский, С. Белов. Рыцарь книги // Звезда. — 1971. — № 5. — С. 214.
- Лукашин А. П. Экстелопедия фэнтези и научной фантастики. [www.magister.msk.ru/library/extelop/authors/a/admiral.htm А. Адмиральский]
Ссылки
- [ioann-pupkin.livejournal.com/55180.html Обсуждение А. Адмиральского в ЖЖ]
- [akamolka.livejournal.com/219521.html Алексей Адмиральский. «Невыдуманные рассказы о блокаде» (скан рукописи)]
- [akamolka.livejournal.com/219892.html Алексей Адмиральский. «Не пугайтесь книжной пыли» (скан рукописи)]
- [zvezdaspb.ru/index.php?page=2 Библиография журнала «Звезда»]
Отрывок, характеризующий Адмиральский, Алексей Михайлович
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
