Адмирал Ушаков (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Адмирал Ушаков.
Адмирал Ушаков
Жанр

историко-биографический

Режиссёр

Михаил Ромм

Автор
сценария

Александр Штейн
Анатолий Виноградов (изначальный вариант сценария, нет в титрах)

В главных
ролях

Иван Переверзев
Сергей Бондарчук
Борис Ливанов

Оператор

Александр Шеленков
Иоланда Чен
Борис Арецкий

Композитор

Арам Хачатурян

Кинокомпания

Мосфильм

Длительность

108 мин.

Страна

СССР СССР

Год

1953

IMDb

ID 0045473

К:Фильмы 1953 года

«Адмира́л Ушако́в» — советский художественный историко-биографический фильм, посвящённый жизни и деятельности адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова (1745—1817).

Первая часть кинодилогии, снятой в 1953 году режиссёром Михаилом Роммом с актёром Иваном Переверзевым в главной роли. Фильм посвящён становлению российского флота на Чёрном море. Продолжение — фильм «Корабли штурмуют бастионы».





История создания

Изначальный вариант сценария был написан известным русским историком-романистом Анатолием Виноградовым в 1944 году, во время его пребывания на фронте. В титрах фильма фамилия Виноградова не указана, однако сценарий числится в официальной библиографии[1]. Его также упоминает Святослав Бэлза в предисловии к трехтомному собранию сочинений[2].

Фильм создан по инициативе командования советского ВМФ (Н. Г. Кузнецов) для заявления исторической роли адмирала Ф. Ф. Ушакова в истории российского флота, так как утверждение Ордена Ушакова как главного флотоводческого ордена вызвало множество вопросов в СССР. В составлении и корректировке сценария главную роль играло руководство ВМФ и МИД СССР (по вопросам внешней политики исторического периода). Съёмки проводились в крепости в Белгороде-Днестровском.

В этом фильме дебютировали в кинематографе актёры Владимир Этуш (в статье про Этуша указано другое) и Готлиб Ронинсон (в титрах не указан).

Сюжет

Действие фильма разворачивается в период правления императрицы Екатерины Великой.

1780 год. Капитан императорской яхты Фёдор Ушаков испрашивает у главнокомандующего Потёмкина направления на строящийся Черноморский флот. Для этого он готов отказаться от перспективы придворной карьеры.

1783 год. С небольшим отрядом матросов и мастеровых Ушаков прибывает в Херсон на корабельные верфи. В это время на южных рубежах России свирепствует эпидемия чумы, среди рабочих зреет бунт. Тихон Прокофьев, по кличке Рваное ухо, беглый крепостной из имения Ушакова и соратник Пугачева, по наущению английского шпиона Орфано подстрекает народ уходить на Дон. Ушаков с матросами останавливает бунтовщиков, организует тушение верфей, подожжённых тем же шпионом. Личным примером убеждает главного местного лекаря Ермолаева остаться, привлекает на свою сторону Тихона, вводит строгий карантинный режим и побеждает чуму. Сын лекаря Ермолаева Виктор просит у Ушакова зачислить его на корабль, однако тот отказывает — но только потому, что кораблей ещё нет.

1784 год. Одновременно со строительством флота начинается обучение экипажей кораблей. Во время учебных стрельб Ушакова отвлекает прибывший курьер — капитан Сенявин. Между ним и Ушаковым сразу возникает неприязнь. Между тем, Сенявин хотел сообщить, что на церемонию спуска кораблей на воду прибыл сам Потемкин. Глава адмиралтейств-коллегии граф Мордовцев также доносит Потемкину о нарушениях, допускаемых Ушаковым — обучение офицеров не по уставам, неортодоксальные тактические идеи… Несмотря на «неподобающее» поведение Ушакова, Потемкин благоволит ему, так как рассмотрел в нём потенциал талантливого флотоводца.

Во время церемонии спуска на воду линейного корабля «Святой Павел» Виктор Ермолаев, несмотря на протесты матери прорывается на корабль. К Орфано тем временем прибывает связной. Шпион находит Тихона и напоминает, что по-прежнему может выдать его.

1786 год. Во время первого учебного плавания Ушаков теоретически прорабатывает свои идеи в области тактики морских сражений, при этом удивляя офицеров тем, что ставит свои силы в проигрышные условия — руководствуясь принципом «хочешь победы — полагай, что противник втрое сильнее, вчетверо».

1787 год. Екатерина II совершает путешествие в Крым. Потемкин прорабатывает сценарий мероприятий по этому поводу. Ушаков заявляет ему, что может похвастаться только усиленной выучкой личного состава. Потемкин, несмотря на внешнее возмущение, принимает решение удивить императрицу и послов европейских держав не помпезностью, а мощью. Во время встречи императрицы, Потемкин сначала «жалуется» на недостаток сил, действия турецких пиратов, использующих английское и французское вооружение. Послы Англии и Франции игнорируют заявления. Однако затем Потемкин демонстрирует собравшимся эскадру черноморского флота на севастопольском рейде. По сигналу Ушакова корабли начинают показательные стрельбы. Однако Ушаков, забывшись, выкрикивает «Молодец Васильев (старпом „Святого Павла“) — всем по чарке водки!». Несмотря на это, императрица производит командующего эскадрой графа Войновича в контр-адмиралы, а Ушакова — в бригадиры.

Лондон. Правительство Великобритании обеспокоено появлением российского флота на Чёрном море. Премьер-министр Уильям Питт Младший занял антироссийскую позицию, по-своему понимая завещание своего отца о том, что у Британии не должно быть конкурентов на море. Выход Питт находит в объявлении России войны — но не Британией, а Турцией. Турецкий султан приказывает заключить посла России в Семибашенный замок и объявить России войну. В Крыму связной сообщает Орфано о начале войны. Одновременно с турецким десантом должно начаться подготовленное англичанами восстание крымских татар. Наиболее актуальная задача Орфано — избавиться от Ушакова. Он требует от Тихона Прокофьева убить Ушакова. Однако тот нападает на шпиона и избивает его, но оказывается вынужден ретироваться из-за появившихся матросов.

Орфано сообщает графу Мордовцеву, что Ушаков укрывает беглого каторжника. Мордовцев является на бал, который дает Потемкин с целью доложить об этом. Потемкин, тем временем, обсуждает с Ушаковым его идеи. Мордовцев собирается доложить о Тихоне, однако появившийся Сенявин докладывает, что Турция объявила России войну.

1788 год. Бежавшая половина разгромленного под Очаковым турецкого флота[en] и впервые вышедшая в бой Севастопольская эскадра встречаются у острова Фидониси. Турки имеют явное преимущество в силах — 17 линейных кораблей против 2 российских. Однако, командующий авангардом (линейный корабль «Святой Павел», фрегаты «Берислав» и «Стрела») бригадир Ушаков уверен, что сможет добиться победы. Он убеждает командующего эскадрой Войновича разрешить ему действовать по собственному усмотрению. Контр-адмирал разрешает и отбывает на флагман. На просьбу Сенявина позволить ему остаться на корабле, Ушаков отвечает отказом. Перед боем Тихон сознается Ушакову, что воевал с Пугачевым и является беглым каторжником, однако Ушаков закрывает на это глаза и приказывает ему занять свой пост.

Авангард отрывается от кордебаталии и начинает манёвр с целью охвата головы турецкой линии. Турки открываю огонь, однако беспорядочный и с неэффективной дистанции. Ушаков запрещает стрелять в ответ, пока корабли не сойдутся на минимальное расстояние. Турецкий капудан-паша приказывает готовится к абордажу, однако сойдясь, российские корабли открывают по турецкому флагману сокрушительный огонь. В результате маневра фрегатов турецкий флагман оказываемся под огнём с обоих бортов. Войнович, тем временем, лишь молится за то, чтобы «от турков без сраму уйти». Сенявин сообщает ему о дерзком маневре Ушакова. Несмотря на то, что Войнович одобряет манёвр с силу достигнутого результата, сам он предпочитает держаться линейной тактики, отсылает Сенявина и начинает молиться за успех Ушакова.

Сенявин прибывает в ставку с докладом для Потемкина, которого, однако, разбил приступ хандры. Пользуясь этим, Мордовцев пытается подложить ему донос на Ушакова — якобы тот распускает о Потемкине порочащие слухи. Потемкин безразлично относится к «обвинениям» в злоупотреблении положением, однако обвинение в зависти к славе графа Суворова приводит его в бешенство. Однако Сенявин снова невольно спасает Ушакова, докладывая Потемкину об успехе при Фидониси, отчего тот «прощает» все обвинения, заявляя, что ему нужен флотоводец, а не ябедники и фискалы. Вместо доноса, он заставляет Мордовцева написать приказ о присвоении Ушакову звания контр-адмирала и о назначении его командующим Севастопольской эскадрой. Войновича же он назначает начальником адмиралтейств-коллегии, а Мордовцева отправляет в продолжительный отпуск, якобы по болезни.

Ушаков, принимая командование эскадрой, испрашивает у Войновича разрешения применить ещё одно своё нововведение — резерв. Войнович отказывается, однако заявляет, что верным решением будет обратиться к Потемкину. Ушаков по совету Войновича заявляет Потемкину, что придумал эту идею, якобы следуя его наставлениям. Потемкин понимает, что идея принадлежит именно Ушакову и спрашивает, зачем тот так поступил — ведь создателем этой идеи провозгласят Потемкина, а не его. Ушаков отвечает, что ему нужна не слава, а возможность бить противника.

1790 год. В сражении при Тендре Ушаков разбивает турецкий флот и захватывает корабль «Мелеки-Бахри». Находившиеся на турецких кораблях в качестве «наблюдателей» британские офицеры сообщают в адмиралтейство о тактике Ушакова. Молодые офицеры Эдвард Фут и Горацио Нельсон анализируют сражение при Тендре. Фут, как и большая часть британских офицеров, видят в нарушении Ушаковым правил лишь варварство и дикость, однако Нельсон разгадывает в «варварстве» новаторскую морскую тактику. Однако вмешавшийся адмирал напоминает Нельсону, на случай если тот когда-нибудь будет командовать эскадрой, о судьбе адмирала Бинга, расстрелянного за нарушение уставов адмиралтейства.

Турецкий султан и его приближенные обсуждают ситуацию. Турецкий флот разбит, несмотря на клятвы советников и обещания британцев. Султан спрашивает своих советников, чего ждать дальше — не того ли, что «Ушак-паша» откроет с Босфора огонь по его дворцу. Но прибывший из Алжира адмирал Сеид-Али обнадеживает султана. Со средиземного моря прибыли новые корабли — быстрее и мощнее русских. В бухте Калиакрии не видно воды от множества судов. Сеид-Али клянется султану привезти Ушакова в клетке.

Несмотря на уверенность своих офицеров, Ушаков серьезно готовится к предстоящему сражению.

1791 год. В сражение при Калиакрии, пройдя под огнём береговых батарей, эскадра в походном ордере трех колонн обрушивается на турецкий флот. В ходе боя флагман Ушакова сближается с флагманом Сеида-Али. Ушаков замечает турецкого адмирала и, зная о клятве кричит ему: «Эй, Сеид-али-бездельник! Я отучу тебя, сукин сын, давать обещания султану!». Бой продолжается до глубокой ночи и заканчивается разгромом турецкого флота. Вскоре заканчивается и война.

1792 год. Однако, после смерти Потемкина, Мордовцев становится командующим черноморским флотом. Граф исполнен решимости навести на флоте свои порядки: «...у офицера есть голос. У боцмана дудка. А матрос — только предмет для исполнения команд». Ушаков же на его глазах обнимает своего матроса Ховрина и удаляется. Население Севастополя приветствует его как героя.

В ролях

Не указаны в титрах:

Съёмочная группа

  • М. Семёнов — художник
  • Борис Арецкий — оператор
  • Борис Горбачёв — оператор
  • Д. Суллержицкий — эскизы кораблей

Награды

  • Диплом лучшему иностранному фильму на кинофестивале в Виши (1954).

Историчность

  • Ушаков получает назначение на Черноморский флот (1783 год) сразу после отказа от должности капитана императорской яхты, тогда как после яхты в 1780—1782 гг. являлся командиром линейного корабля «Виктор», который участвовал в осуществлении политики «вооружённого нейтралитета» в составе эскадры на Средиземном море.
  • Г. А. Потёмкин изображён лишённым левого глаза, тогда как на деле не видел у него правый.
  • Один из главных действующих лиц — граф Мордовцев, по фильму президент Адмиралтейств-коллегии, в описываемое время не существовал (под ним, очевидно, подразумевается Н. С. Мордвинов).
  • Главой Адмиралтейств-коллегии с 1762 г. являлся наследник престола великий князь Павел Петрович, так что ни Мордвинов, ни Войнович не могли возглавлять её.
  • Турецкий султан один и тот же и в начале и в конце русско-турецкой войны 1787—1791 гг., тогда как до 1789 г. султаном был Абдул-Хамид I, а затем его племянник Селим III.
  • Турецкий султан обвиняет советников в том, будто они клялись, что скорее небо упадёт на землю и воды Дуная потекут вспять, чем его флот будет разгромлен. В действительности эта фраза была ответом начальника крепости Измаил Айдозле-Мехмет-паши на ультиматум Суворова перед штурмом.
  • В закадровом комментарии говорится о победе Ушакова при Синопе, которую одержал, как известно, не он, а П. С. Нахимов. Возможно, подразумеваются действия Черноморского флота у побережья Турции в 1789—1790 гг., когда был нанесён удар по ряду турецких портов, в том числе и по Синопу.
  • После взятия Измаила именно сильный флот остался последней надеждой Османский империи, так что ссылки на «разбитый флот» довольно странны.
  • Захваченный в сражении при Тендре турецкий линейный корабль «Мелеки-Бахри» изображён трёхдечным (то есть несущим не менее 90 орудий), тогда как в действительности это был двухдечный 66-пушечный корабль. Кроме того, «Мелеки-Бахри» был захвачен линейным кораблём «Мария Магдалина», а не «Святым Павлом». В фильме говорится о нескольких кораблях, пленённых при Тендре, причём на экране показывают линейные корабли, а таковой был захвачен один, «Мелеки-Бахри».
  • В сражении при Фидониси корабль Войновича «Преображение Господне» выиграл бой с двумя кораблями турецких вице- и контр-адмиралов и потопил турецкую шебеку, тогда как в фильме всё сражение вёл один Ушаков с авангардом, а Войнович только молился.
  • Марко Войнович показан человеком преклонного возраста, в действительности в описываемое время ему было около 40 лет, более того, он был на пять лет младше Ушакова. Н. К. Свободину, игравшему Мордовцева, было 55 лет, тогда как его прототипу Мордвинову даже в 1791 г., когда заканчивается действие фильма, — 37 лет.
  • Флагманским кораблём Ушакова в течение всего фильма является 66-пушечный «Святой Павел», тогда как уже в первом «самостоятельном» сражении в Керченском проливе его флагманом стал 84-пушечный «Рождество Христово».
  • Сражение при Калиакрии показано как решительный разгром турецкого флота, хотя турки не потеряли ни одного корабля и смогли уйти благодаря конструктивному превосходству своих кораблей. Однако турецкий флот оказался сильно дезорганизован — бóльшая часть кораблей рассеялась по Румелийскому побережью, получив повреждения различной степени. Турецкий флагман затонул, уже дойдя до Константинополя, что произвело тяжёлое впечатление на обитателей столицы Османской империи.

Напишите отзыв о статье "Адмирал Ушаков (фильм)"

Примечания

  1. ↑ [libinfo.org/index/index.php?id=113199 Виноградов Анатолий Корнелиевич в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ)]. Библиотека исторической информации.
  2. ↑ Виноградов А. К. Анатолий Виноградов. Собрание сочинений в трех томах. Том первый / под ред. Н. Новикова. — М.: Художественная литература, 1987. — С. 9. — 623 с. — ISBN 5-280-00117-1.

См. также

Ссылки

  • Фильм [cinema.mosfilm.ru/films/film/1950-1959/admiral-ushakov/ «Адмирал Ушаков»] в онлайн-кинотеатре «Мосфильма»
  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=129 «Адмирал Ушаков»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
  • [www.kinoros.ru/db/movies/1060/full.html Кино России]

Отрывок, характеризующий Адмирал Ушаков (фильм)

Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Адмирал_Ушаков_(фильм)&oldid=81629162»