Адмони, Владимир Григорьевич

Владимир Григорьевич Адмони
Дата рождения:	29 октября 1909(1909-10-29)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	26 ноября 1993(1993-11-26) (84 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Страна:	СССР СССР→Россия Россия
Научная сфера:	лингвистика литературоведение
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Ленинградский пединститут им. А. И. Герцена
Научный руководитель:	В. М. Жирмунский

Влади́мир Григо́рьевич Адмо́ни (29 октября 1909, Санкт-Петербург — 26 ноября 1993, Санкт-Петербург) — советский и российский лингвист, литературовед, переводчик и поэт, доктор филологических наук (1947), профессор (1948). Член-корреспондент Гёттингенской академии наук, доктор honoris causa Упсальского университета. Председатель бюро секции художественного перевода Ленинградского отделения СП СССР.

Биография

Сын известного историка, публициста и еврейского общественного деятеля Григория Яковлевича Красного-Адмони; младший брат композитора Иоганна Григорьевича Адмони.

Окончил отделение иностранных языков Ленинградского государственного педагогического института им. А. И. Герцена (1930). Кандидатская диссертация (1939) посвящена творчеству Жан Поля (Рихтера), докторская диссертация (1947) — творчеству Ибсена. Член Союза писателей с 1939 года. Преподавал в пединституте иностранных языков и в пединституте им. А. И. Герцена; заведовал в последнем кафедрой германской филологии. С 1960 г. вплоть до смерти — сотрудник [iling.spb.ru/grammatikon/pers_admoni.html Института лингвистических исследований РАН].

В 1964 году на судебном заседании по делу Бродского выступил в его защиту, дав высокую оценку его как поэта и переводчика.

Начиная с 1984 года, опубликовал несколько сборников оригинальных стихов (некоторые написаны по-немецки или переведены на немецкий автором); в соавторстве с Т. И. Сильман — мемуарная проза «Мы вспоминаем» (1993).

Как германист и теоретик языка сформировался в рамках ленинградской грамматической школы (к которой принадлежали также В. М. Жирмунский, С. Д. Кацнельсон и др.). Для его подхода характерно внимание к фактам истории языка; в грамматическом анализе один из первых использовал понятие полевой структуры.

Похоронен на Преображенском еврейском кладбище в Санкт-Петербурге.

Основные работы

Многочисленные работы по немецкому языку, теории грамматики, немецкой и скандинавской литературе. Стихи, мемуарная проза, стихотворные и прозаические переводы с немецкого и скандинавских языков (многие в соавторстве с женой, Т. И. Сильман). Ряд научных и художественных произведений написаны по-немецки или опубликованы в немецких переводах.

По языкознанию

• Введение в синтаксис современного немецкого языка. М., 1955.
• Исторический синтаксис немецкого языка. М., 1963.
• Пути развития грамматического строя в немецком языке. М., 1973.

• Основы теории грамматики. М.;Л., 1964.
• Грамматический строй как система построения и общая теория грамматики. М., 1988.
• Система форм речевого высказывания. СПб., 1994.

По литературоведению

• Генрик Ибсен. Очерк творчества. 2-е изд. Л., 1989.
• Томас Манн. Очерк творчества. Л., 1960. (Совм. с Т. И. Сильман).
• Поэтика и действительность: Из наблюдений над зарубежной литературой XX в. Л., 1975.

Источники

• Павлов В. М., Шубик С. А. Владимир Григорьевич Адмони (1909—1993) // Известия РАН. СЛЯ, т. 53, № 3, с. 94-95.
• [iling.spb.ru/grammatikon/pers_admoni.html Биография] на сайте ИЛИ РАН
• Шуламит Шалит [berkovich-zametki.com/Nomer38/Shalit1.htm Поэт и муза]

Отрывок, характеризующий Адмони, Владимир Григорьевич

И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.