Адриан IV

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Адриан (значения).
Адриан IV
лат. Hadrianus PP. IV<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
169-й папа римский
4 декабря 1154 — 1 сентября 1159
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Анастасий IV
Преемник: Александр III
Кардинал-епископ Альбано
1149 — 1154
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Пьетро Папарески
Преемник: Гвалтерио
 
Имя при рождении: Николас Брейкспир
Оригинал имени
при рождении: 		англ. Nicholas Breakspeare
Рождение: около 1115 года
Хартфордшир, Англия
Смерть: 1 сентября 1159(1159-09-01)
Ананьи, Италия

Адриан IV (лат. Hadrianus PP. IV; в миру Николас Брейкспир, англ. Nicholas Breakspeare, около 1115, Хартфордшир, Англия — 1 сентября 1159, Ананьи, Италия) — папа римский с 4 декабря 1154 по 1 сентября 1159, единственный англичанин на папском престоле.





Духовная карьера

Николас Брейкспир родился около 1115 года в Эбботс-Лэнгли в графстве Хертфордшир. Отцом Николаса был Роберт Брейкспир, ставший впоследствии монахом в Сент-Олбанс. В юношеском возрасте Николас отправился учиться в Париж, затем принял постриг в монастыре святого Руфуса в Арле, где был последовательно избран приором и аббатом. Строгое управление монастырём сделало Николаса объектом жалоб в Рим, но эти жалобы имели противоположный результат: папа Евгений III вызвал аббата в Рим и возвёл его в сан кардинала-епископа Албано в декабре 1149 года.

В 1152-1154 годах Николас Брейкспир был папским легатом в Скандинавии, где руководил созданием в Нидаросе (сейчас Тронхейм) норвежского архиепископства и способствовал созданию независимой от Дании шведской митрополии в Уппсале (последняя была признана в 1164 году уже после смерти Брейкспира).

После успешного окончания миссии Брейкспир вернулся в Рим в 1154 году. После смерти Анастасия IV был избран на папский престол и принял имя Адриана IV (4 декабря 1154 года).

Конфликт с римским сенатом

К моменту избрания Адриана IV светская власть пап в Риме находилась в состоянии упадка. Под влиянием популярного проповедника Арнольда Брешианского римский сенат открыто игнорировал пап, а Евгений III и Анастасий IV, предшественники Адриана IV, покорно сносили обличения Арнольда. После своей интронизации Адриан IV обнаружил, что под его властью находится только Ватикан с собором святого Петра, а сторонники Арнольда контролируют остальной Рим. Адриан IV потребовал от Арнольда покинуть Рим, но проповедник проигнорировал папский приказ, а сторонники последнего на Виа Сакра напали на кардинала Гвидо Чибо и ранили его. В ответ Адриан IV сделал беспрецедентный ход — в Великий пост 1155 года на Рим впервые в его истории был наложен интердикт. Все богослужения и частные требы (за исключением крещения младенцев и причащения умирающих) были прекращены. После недолгого сопротивления римляне сдались: в Великую пятницу возмущённая толпа осадила сенаторов на Капитолии, и последние приняли решение об изгнании Арнольда Брешианского и его последователей из города. Удовлетворённый бескровным восстановлением папской власти над городом Адриан IV отменил интердикт и совершил пасхальное богослужение в кафедральном Латеранском соборе.

Коронация Фридриха Барбароссы

Крупной внешнеполитической задачей папы было достижение договорённости с новым германским королём Фридрихом Барбароссой. Поскольку его дядя Конрад III так и не смог добиться императорской коронации и первым из преемников Оттона I умер королём, а не императором, Фридрих сразу начал своё правление с похода в Италию. На Пасху 1155 года Фридрих был коронован в Павии железной короной итальянских королей, а затем разрушил мятежный город Тортона и двинулся через Тоскану на Рим. Адриан IV отправил двух кардиналов для переговоров с королём. Встреча состоялась в Сан-Квирико, под Сиеной, и здесь стороны быстро пришли к согласию. От имени папы кардиналы обещали королю императорскую коронацию, а Фридрих по их просьбе захватил Арнольда Брешианского, укрывавшегося в одном из тосканских замков, и передал его на суд папы. 9 июня 1155 года в Кампо-Грассо состоялась первая личная встреча Адриана IV и Фридриха Барбароссы, закончившаяся громким провалом. По этикету король должен был взять папскую лошадь под уздцы и придерживать стремя, пока папа не спешится; после этого король должен был поцеловать папскую туфлю, и только затем папа даровал монарху лобзание мира. Из всех положенных церемоний Фридрих I согласился лишь поцеловать туфлю, и разгневанный папа отказался лобзать короля. Адриан IV заявил, что все предшествовавшие императоры всегда исполняли церемонию в знак свидетельства почтения к апостолам Петру и Павлу, преемниками которых являются папы; пока церемония не будет исполнена в полном объёме, переговоры состояться не могут. «Конфликт у лошадиной морды» продолжался два дня, и только 11 июня Фридрих I выказал требуемые знаки почтения. Исчерпав конфликт, стороны быстро пришли к соглашению: папа и монарх взаимно обязались не вступать в сепаратные переговоры с римским сенатом, византийским императором Мануилом I и сицилийским королём Вильгельмом Злым; Фридрих обещал защищать интересы папы, а Адриан IV — отлучить от Церкви всех противников монарха, которые после трёх предупреждений не сложат оружия. По достижении согласия Адриан IV и Фридрих I отправились в Рим.

Недалеко от Рима 17 июня 1155 года Фридриха приветствовала депутация римского сената. Сенаторы потребовали от короля клятвенных гарантий городских свобод, уплаты 5000 фунтов золотом, и только после этого Рим соглашался на въезд Фридриха для коронации. В ответ Фридрих I заявил, что не желает получать дары от римлян, но пришёл требовать своего по праву; никаких гарантий и денежных пожалований в обмен на будущую коронацию король давать не намерен. Адриан IV посоветовал Фридриху направить отряд рыцарей во главе с кардиналом Оттавиано Монтичелли для занятия Ватикана, что и было выполнено; решено было также не ждать воскресения для проведения коронации. Ранним утром в субботу 18 июня 1155 года Адриан IV и Фридрих I вступили в предварительно захваченный Ватикан, и долгожданная коронация состоялась. Без всяких торжеств, император сразу после коронации покинул Рим и вернулся в свой лагерь на Монте-Марио, а Адриан IV остался в охраняемом немецким отрядом соборе святого Петра.

В это же время римский сенат заседал на Капитолии и обсуждал меры по воспрепятствованию коронации. Узнав о состоявшейся без их согласия коронации, сенаторы призвали римлян к оружию. Вооружённые римляне двинулись на Ватикан: один отряд — напрямую через мост Сант-Анджело, другой — через Тибрский остров и Трастевере. Вместо празднеств, немецкая армия была вынуждена вновь вступить в Рим и сражаться с горожанами. Только к концу дня Фридриху I удалось отбросить римлян на левый берег Тибра. Воскресным утром 19 июня выяснилось, что римляне забаррикадировали все мосты через Тибр и городские ворота. Фридрих I, уже добившись коронации, не пожелал вести долгую осаду и отвёл свою армию на север. Адриан IV, с риском для себя проведший коронацию и потерявший из-за неё контроль над своей столицей, остался без всякой поддержки в Тиволи.

Союз с Византией против Сицилийского королевства и Беневентский договор 1156 года

Летом 1155 года в материковой части Сицилийского королевства начался широкомасштабный баронский мятеж, тотчас же поддержанный Византией, стремившейся восстановить контроль над Южной Италией. Во второй половине 1155 года византийские войска и мятежные бароны полностью подчинили себе Апулию. Адриан IV, хоть и обещавший Фридриху I не вступать в сепаратные переговоры с Византией, но чувствовавший себя обманутым, воспользовался ситуацией. В обмен на византийскую финансовую помощь и обещание передать под его власть три города на апулийском побережье, Адриан IV выступил 29 сентября 1155 года со своей армией на стороне Византии. За короткое время Адриан IV добился контроля над Кампанией, и местные бароны (в том числе, ранее изгнанный Рожером II Роберт II Капуанский) признали его своим сюзереном.

Успехи папы, Византии и апулийских баронов во многом объяснялись апатией короля Сицилии Вильгельма Злого, безучастно наблюдавшего в течение 1155 года за потерей своих континентальных владений. В начале 1156 года сицилийским советникам удалось убедить короля выступить против торжествовавших врагов, к тому же рассорившихся между собой. 28 мая 1156 года сицилийцы разбили византийский флот при Бриндизи, после чего быстро восстановили контроль над ранее потерянными территориями. Вновь оставшийся без союзников Адриан IV был вынужден вступить в переговоры с Вильгельмом Злым. 18 июня 1156 года папа и король подписали договор в Беневенто, ставший самым крупным дипломатическим триумфом Отвилей над папством.

По Беневентскому договору 1156 года Вильгельм I Злой сохранил свои наследственные полномочия папского легата на острове Сицилия, а в континентальную часть королевства папа мог назначать легатов только в исключительных случаях. Назначения епископов на Сицилии по-прежнему оставалось прерогативой короля. Адриан IV был вынужден признать присоединение к Сицилийскому королевству ранее принадлежавших Папской области провинций Абруцци и Марке, захваченных сыновьями Рожера II уже после официального мира с Иннокентием II (1139 год).

События 1155—1156 года коренным образом изменили расстановку сил на Апеннинах: папы, хоть и ценой значительных уступок, нашли постоянного и верного союзника в норманнских королях Сицилии, император Фридрих I в своих попытках поставить Италию под свой контроль становился противником папства.

Конфликт с Фридрихом Барбароссой

Открытое столкновение между папством и императором произошло на имперском сейме в Безансоне (октябрь 1157 года). Папские легаты (одним из них был секретарь Адриана IV Роланд) зачитали послание понтифика, в котором он обвинил императора в непроведении должного расследования разбойничьего нападения на архиепископа Лундского, произошедшего на территории Германии. В послании папа напоминал императору о своих милостях, в том числе коронации, и обещал своё покровительство в случае послушания. Упомянутые в послании термины conferre и beneficia обычно использовались при предоставлении фьефа вассалу его сюзереном. Послание было встречено взрывом негодования, а пфальцграф Баварии Отто угрожал Роланду обнажённым мечом. Узнав о произошедшем, Адриан IV написал второе, более мягкое, послание Фридриху I, и император принял объяснения папы. Тем не менее, события в Безансоне окончательно оттолкнули папу от императора.

В июле 1158 года Фридрих I отправился в свой второй итальянский поход с намерением покорить Ломбардию. В ответ ломбардские города начали переговоры с Адрианом IV и Вильгельмом Злым на предмет заключения общеитальянского союза против императора. В августе 1159 года представители Милана, Кремоны, Пьяченцы и Брешии встретились в Ананьи с Адрианом IV и послом Вильгельма Злого (возможно, им был первый министр Майо) и заключили договор, ставший прообразом будущей Ломбардской лиги.

Во исполнение договора с ломбардскими городами Адриан IV должен был отлучить от Церкви императора, но этому помешала внезапная кончина папы. Адриан IV скончался 1 сентября 1159 года в Ананьи от приступа «грудной жабы», возможно, был отравлен. В избрание его преемника вмешался Фридрих I, и в результате одновременно были провозглашены два папы: Александр III (кардинал Роланд, бывший одним из легатов на сейме в Безансоне) и Виктор IV (Оттавиано Монтичелли), что стало началом длительной схизмы.

Источники

  • Норвич, Джон. Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194. — Москва: Центрполиграф, 2005. — С. 168-245. — 399 с. — ISBN 5-9524-1752-3.
  • [en.wikisource.org/wiki/Catholic_Encyclopedia_(1913)/Pope_Adrian_IV Статья «Адриан IV» в Католической энциклопедии 1913 года]

Напишите отзыв о статье "Адриан IV"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Адриан IV


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Адриан_IV&oldid=81613776»