Адыгейский язык
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
| Адыгейский язык | |
| Самоназвание: |
Адыгабзэ[1] |
|---|---|
| Страны: |
Россия, Турция, Иордания, Сирия, Израиль, Македония, Ирак, Саудовская Аравия |
| Регионы: | |
| Официальный статус: | |
| Общее число говорящих: |
в России 117,5 тыс. (2010)[2] |
| Классификация | |
| Категория: | |
|
Северокавказская надсемья (необщепризнано) | |
| Письменность: | |
| Языковые коды | |
| ГОСТ 7.75–97: |
ады 020 |
| ISO 639-1: |
— |
| ISO 639-2: |
ady |
| ISO 639-3: |
ady |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Адыге́йский язы́к (нижнечеркесский, западночеркесский, западноадыгский, кяхский) — язык адыгейцев, входящий в абхазо-адыгскую семью.
Сами адыгейцы, кабардинцы и черкесы называют свой язык адыгэбзэ (или адыгабзэ), что означает «адыгский язык». Несмотря на существование общего названия, в русском языке бытуют также раздельные названия — адыгейский язык, кабардинский язык и черкесский язык.
Содержание
Общие сведения
В России распространён в Адыгее, а также Лазаревском и Туапсинском муниципальных районах Краснодарского края. Кроме того, язык распространён в многочисленной адыгской диаспоре проживающей в Турции, Сирии, Ливии, Египте, Иордании, а также в немногочисленных диаспорах в Израиле и других странах Ближнего Востока и Европы.
Число говорящих на адыгейском языке в России — 117 489 человек (2010).
Адыгейский язык имеет 4 диалекта, одноимённых племенам их носителям, а именно: абадзехский (на территории России в настоящее время практически вымер, но продолжает использоваться в адыгейской диаспоре), бжедугский, темиргоевский, шапсугский.
В качестве литературного адыгейского языка выбран темиргоевский диалект, который в этом качестве успешно освоен всеми.
Нескольким известным лингвистам (Э. Форрер, Э. Ларош, И. М. Дунаевская и А. Камменхубер) удалось выяснить грамматическую структуру хаттского языка, и по их выражению: «она являет черты разительного структурного сходства с западно-кавказскими языками (абхазо-адыгскими)», а лингвистические исследования Г. А. Меликишвили и Г. Г. Гиоргадзе также делают вероятным близкое родство хаттского с языком каски[3].
Адыгейский язык включается в гипотетическую сино-кавказскую макросемью языков, предложенную С. А. Старостиным в 1980-х гг.
От близкородственного кабардино-черкесского адыгейский язык отличается лабиализованными аффрикатами дзу, цу, спирантами жъу, шъу, шІу и смычным пІу; а также формами наклонений, статичностью, наличием двух специфических категорий принадлежности (отторжимой/отчуждаемой и неотторжимой/неотчуждаемой), использованием суффикса отрицания -эп (в кабардино-черкесском это суффикс — къым), показателя эргативно-косвенного падежа -щ в указательных местоимениях (в адыгейском — Ащ еупчІ и в кабардинском Абы еупщІ — «Его спроси»). Сравните ЦІыфмэ ятхьамыщкІагъо ущдэхьащхы хъущтэп (в адыгейском), ЦІыхухэм я тхьэмыщкIагъэм ущыдыхьэшх хъунукъым (в кабардинском языке) — «Над чужой бедой нельзя смеяться» (букв. «Над бедой людей тебе смеяться нельзя»).
Вместе с тем, степень взаимопонимания с носителями кабардино-черкесского языка столь велика, что некоторыми исследователями и некоторыми адыгами они считаются диалектами общего адыгского или черкесского языка.
Сравните: Бзылъфыгъэм джанэр егыкІы (в адыгейском) и Бзылъхугъэм джанэр ежьыщІ (в кабардинском языке) — «Женщина рубашку стирает»; Сэ осІонэу сыфай — Сэ бжесІэну сыхуейщ — «Я тебе сказать хочу».
Фонетика адыгейского языка отличается обилием согласных (в диалектах до 67). Вокализм (как и в кабардино-черкесском) трехчленный[4] а — ы — э в отличие от абхазского и абазинского языков, где гласных в первичных корнях может быть лишь два: «а» и «ы». Из стяжения слогов образовались е (эй=йэ), и (ый=йы), о (уэ=эу). Имя в определённом склонении изменяется по четырём падежам — прямому, косвенному, творительному и превратительному, а в неопределённом — по двум, изредка трём. Глагол как и все абхазо-адыгские языки богат формами лиц, чисел, времён, наклонений, залогов. Имеется многоличное, т. н. полиперсонное спряжение, когда в спрягаемую форму глагола одновременно включаются два или несколько личных префиксов, показателей субъекта, прямого и косвенного объектов.
Адыгейский язык — полисинтетический. Для адыгейского языка характерна многосоставность сказуемого, в состав которого могут входить личные префиксы, приставки места, направления и личного отношения, а иногда именные корни. Как и почти все северокавказские языки, адыгейский язык — эргативный: подлежащее при непереходном сказуемом и объект переходного глагола стоят в одном и том же падеже (в зависимости от традиции именуемом именительным, прямым или абсолютивным), агенс при переходном падеже стоит в эргативном, или косвенном, падеже. Относительное определение стоит перед определяемым, а качественное — после определяемого. Обычный порядок слов в предложении: подлежащее, прямое дополнение, остальные члены, сказуемое.
В лексике современного адыгейского языка выделяются первичные корни типа открытого слога. Из сочетания их образуется большинство адыгейских слов. После Октябрьской революции была создана письменность на основе арабского алфавита, который был заменён в 1927 году латинским, а в 1938 году — кириллическим.
Алфавит
Адыгейский алфавит и названия букв:
| А а
а |
Б б
бы |
В в
вы |
Г г
гы |
Гу гу
гуы |
Гъ гъ
гъы |
Гъу гъу
гъуы |
Д д
ды |
| Дж дж
джы |
Дз дз
дзы |
Дзу дзу
дзуы |
Е е
йэ |
(Ё ё)
йо |
Ж ж
жы |
Жъ жъ
жъы |
Жъу жъу
жъуы |
| Жь жь
жьы |
З з
зы |
И и
йы |
Й й
йы кІаку |
К к*
кы |
Ку ку
куы |
Къ къ
къы |
Къу къу
къуы |
| КІ кІ**
кІы |
КІу кІу
кІуы |
Л л
лы |
Лъ лъ
лъы |
ЛІ лІ
лІы |
М м
мы |
Н н
ны |
О о***
уэ |
| П п
пы |
ПІ пІ
пІы |
ПІу пІу
пІуы |
Р р
ры |
С с
сы |
Т т
ты |
ТІ тІ
тІы |
ТІу тІу
тІуы |
| У у
уы |
Ф ф
фы |
Х х
хы |
Хъ хъ
хъы |
Хъу хъу
хъуы |
Хь хь
хьы |
Ц ц
цы |
Цу цу
цуы |
| ЦІ цІ
цІы |
Ч ч
чы |
ЧІ чІ
чІы |
Ш ш
шы |
Шъ шъ
шъы |
ШІ шІ
шІы |
ШІу шІу
шІуы |
Щ щ
щы |
| (Ъ ъ)
пытэ тамыгь |
Ы ы
ы |
(Ь ь)
шъэбэ тамыгь |
Э э
э |
(Ю ю)
йыу |
(Я я)
йа |
I
Іы |
Іу
Іыу |
В адыгейском алфавите 64 буквы: 7 передают гласные звуки и 57 согласных. Буквы ё, к, ъ, ь, ю, я используются преимущественно в заимствованиях; «о» передает дифтонг уэ/эу, кІ>чІ. Ранее в алфавит входили буквы щІ, щІу. В адыгейском языке для обозначения на письме звуков (фонем) используются те же буквы, что и в русском языке. Кроме них, дополнительно введена в адыгейский алфавит буква I («палочка»).
Для обозначения специфических (гортанных, губных, смычных, щелевых, боковых) звуков используются комбинации с «у», «ь», «ъ», «I»: гу, гь, гьу, къ, къу, кІ, кІу, жъ, жъу, шъ, шъу, шІ, шІу и др. Эти буквосочетания обозначают один звук (фонему), как и в русском языке, скажем: ль, ть, сь. В кабардинском языке и адыгейском жь и жъ произносится абсолютно одинаково, но различается по написанию. В кабардинском языке вместо жъ пишут жь (жъы / жьы — «старый»), вместо чІ — щІ (чІыгу / щІыгу — «земля»), вместо шъ — щ (пшъашъэ / пщащэ — «девочка»), вместо шъу — ф (шъузы / фыз — «жена»; уцышъо / удзыфэ — «зеленый»), вместо шІ — щІ (пшІы / пщІы — «десять»), вместо ф — ху (фай / хуейщ «хотеть»), а вместо шІу — фІ (шІои / фІей — «грязный»).
| Кириллица | Международный Фонетический Алфавит | Произношение | Слова |
|---|---|---|---|
| А а | aː | |
ачъэ, апчъы |
| Б б | b | |
баджэ́, бэ |
| В в | v | |
|
| Г г | ɣ | |
гыны́, чъыгы |
| ɡ | | ||
| Гу гу | ɡʷ | |
гу, гущыӀ |
| Гъ гъ | ʁ | |
гъатхэ́, гъэмаф |
| Гъу гъу | ʁʷ | |
гъунэ́гъу, гъунджэ |
| Д д | d | |
дыджы́, дахэ |
| Дж дж | dʒ | |
джан, лъэмыдж |
| Дз дз | dz | |
дзыо, дзын |
| Дзу дзу | dzʷ | |
хьандзу, хьандзуачӀ |
| Е е | e ja aj | |
ешэн, еплъы́н |
| (Ё ё) | o jo | |
ёлк |
| Ж ж | ʒ | |
жэ, жакӀэ |
| Жъ жъ | ʐ | |
жъы, жъажъэ |
| Жъу жъу | ʐʷ | |
жъун, жъуагъо |
| Жь жь | ʑ | |
жьыбгъэ, жьау |
| З з | z | |
занкӀэ, зандэ |
| И и | i ə jə | |
ихьан, икӀыпӀ |
| Й й | j | |
йод, бай |
| К к | k | |
кнопк, ручк |
| Ку ку | kʷ | |
кушъэ, ку |
| Къ къ | q | |
къалэ, къэкӀон |
| Къу къу | qʷ | |
къухьэ, къушъхьэ |
| КӀ кӀ | kʼ kʼʲ tʃʼ | |
кӀымаф, кӀыхьэ (кӀ, шкӀэ) |
| КӀу кӀу | kʷʼ | |
кӀун, кӀуакӀэ |
| Л л | l | |
лы, кӀалэ |
| ɮ | |
блы, чылэ, мыл | |
| Лъ лъ | ɬ | |
лъэбэкъу, лъащэ |
| ЛӀ лӀ | ɬʼ | |
лӀы, лӀыгъэ |
| М м | m | |
мэзы́, мэлы |
| Н н | n | |
нэ, ны |
| О о | o w wa aw | |
мощ, коны (о, осы, ощхы) |
| П п | p | |
пэ, сапэ |
| ПӀ пӀ | pʼ | |
пӀэ, пӀэшъхьагъ |
| ПӀу пӀу | pʷʼ | |
пӀун, пӀур |
| Р р | r | |
рикӀэн, риӀон |
| С с | s | |
сэ, сэшхо |
| Т т | t | |
тэтэ́жъ, тэ |
| ТӀ тӀ | tʼ | |
тӀы, ятӀэ |
| ТӀу тӀу | tʷʼ | |
тӀурыс, тӀурытӀу |
| У у | u w | |
ушхун, убэн |
| Ф ф | f | |
фыжьы́, фэен |
| Х х | x | |
хы, хасэ |
| Хъ хъ | χ | |
хъыен, пхъэн |
| Хъу хъу | χʷ | |
хъун, хъурай |
| Хь хь | ħ | |
хьэ, хьаку |
| Ц ц | ts | |
цагэ, цы |
| Цу цу | tsʷ | |
цуакъэ, цу |
| ЦӀ цӀ | tsʼ | |
цӀынэ, цӀыфы |
| Ч ч | tʃ kʲ | |
чэфы, чэты |
| ЧӀ чӀ | tʃʼ | |
чӀыпӀэ, чӀыфэ |
| Чъ чъ | tʂ | |
чъыгай, чъыӀэ |
| Ш ш | ʃ | |
шы, шыблэ |
| Шъ шъ | ʂ | |
пшъашъэ, шъабэ |
| Шъу шъу | ʂʷ | |
шъугъуалэ, шъукъакӀу |
| ШӀ шӀ | ʃʼ | |
шӀын, шӀэны́гъ |
| ШӀу шӀу | ʃʷʼ | |
шӀуцӀэ, шӀуфэс |
| Щ щ | ɕ | |
щагу, щатэ |
| (Ъ ъ) | ″ | ||
| Ы ы | ə | |
ыкӀи, зы |
| (Ь ь) | ′ | ||
| Э э | a | |
этаж, нэнэжъ |
| (Ю ю) | u ju | |
Юсыф, Юныс |
| Я я | jaː | |
яй, ябгэ |
| Ӏ | ʔ | |
Ӏэ, кӀасэ |
| Ӏу | ʔʷ | |
ӀукӀэн, Ӏусын, Ӏудан |
| Кириллица | Международный Фонетический Алфавит |
|---|---|
| Гъу гъу | ʁʷə |
| Гъо гъо | ʁʷa |
| Жъу жъу | ʐʷə |
| Жъо жъо | ʐʷa |
| Ку ку | kʷə |
| Ко ко | kʷa |
| Къу къу | qʷə |
| Къо къо | qʷa |
| КӀу кӀу | kʷʼə |
| КӀо кӀо | kʷʼa |
| Шъу шъу | ʂʷə |
| Шъо шъо | ʂʷa |
| Ӏу | ʔʷə |
Диалектные буквы
| Кириллица | Международный фонетический алфавит | Произношение | Слова |
|---|---|---|---|
| Гь гь | ɡʲ | |
гьанэ, гьэгун |
| Кь кь | kʲ | |
кьэт, кьэхьы, жакьэ |
| СӀ сӀ | sʼ | |
сӀэ, шӀусӀэ |
| ФӀ фӀ | fʼ | |
фӀы, фӀыцӀэ |
| Ху ху | xʷ | |
хуабэ, махо, хужьы |
| Чу чу | tʃʷ | |
чуакъо, чу |
| ЩӀ щӀ | ɕʼ | щӀалэ | |
| Ӏь | h | Ӏьыгь, Ӏьыдэдэм, дэӀьэ |
На адыгейском языке выходит газета «Адыгэ макъ» («Голос адыга»).
Числительные
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 11 ноября 2015 года. |
|
|
При обозначении количества все количественные числительные кроме зы (один) ставятся после определяемого существительного: зы кІалэ — один парень, кІэлитІу — два парня, мэфэ мин — тысяча дней. За исключением апэрэ (первый) образуются с помощью префикса я- и суффикса -нэрэ.
Разделительные числительные образуются посредством повторения числительного с использованием инфикса -ры: зырыз по одному, тІурытІу по два, щырыщ по три, плІырыплІ по четыре, тфырытф по пять и т. д. В предложении: ЕджакІохэр экзаменым тІурытІоу чІахьэщтыгъэх «Учащиеся заходили на экзамен по двое».
Дробные числительные образуются от количественных при помощи суффикса -(а)нэ: щы три — щанэ одна треть, плІы четыре — плІанэ одна четверть, хы шесть — ханэ одна шестая и т. д.
Напишите отзыв о статье "Адыгейский язык"
Литература
- Адыгейская орфография (Адыгэ орфографиер)/ Подгот. Д. А. Ашхамаф при участии Н. Ф. Яковлева. — 2-е изд. — Майкоп: Адыгнациздат, 1938. — 24 с.
- Ашхамаф Д. А. Краткий обзор адыгейских диалектов. — Майкоп: Адыгнациздат, 1939. — 20 с.
- Яковлев Н. Ф., Ашхамаф Д. А. Грамматика адыгейского литературного языка/ Отв. ред. И. И. Мещанинов, С. Л. Быховская. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. — 464 с.
- Русско-адыгейский словарь (Урыс-адыгэ гущыIалъ)/ Под редакцией Х. Д. Водождокова; С приложением краткого грамматического очерка адыгейского языка 3. И. Керашевой. — М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1960. — 1098 с.
- Рогова Г. В., Керашева З. И. Грамматика адыгейского языка. — Майкоп: Адыгейское отделение Краснодарского книжного издательства, 1966. — 462 с.
- Сборник статей по синтаксису адыгейского языка/ Отв. ред. Б. М. Берсиров, К. X. Курашинов. — Майкоп, 1973. — 220 с.
- Адыгейско-русский словарь (Адыгэ-урыс гущыIалъ)/ Под ред. Ж. А. Шаова. — Майкоп: Адыгейский НИИ, 1975. — 440 с.
- Сборник статей по адыгейскому языку/ Отв. ред. М. А. Кумахов, К. X. Меретуков. — Майкоп, 1976. — 422 с.
- Строение предложения в адыгейском языке: Сб. статей/ Редкол.: З. Ю. Кумахова, Ю. А. Тхаркахо. — Майкоп, 1976. — 156 с.
- Блягоз З. У. Адыгейско-русское двуязычие. — Майкоп: Адыгейское отделение Краснодарского книжного издательства, 1982. — 135 с.
- Тхаркахо Ю. А. Становление стилей и норм адыгейского литературного языка/ Отв. ред. 3. Ю. Кумахова. — Майкоп: Адыгейское отделение Краснодарского книжного издательства, 1982. — 192 с.
- Лексика и словообразование в адыгейском языке: Сб. статей/ Отв. ред. З. У. Блягоз. — Майкоп, 1987. — 158 с.
- Адыгабзэм играмматикэрэ илексикэрэ яIофыгъо-хэр (Вопросы грамматики и лексики адыгейского языка)/ Ред. Къ. Мэрэтыкъо, К. КIуращынэ. — Мыекъуапэ, 1989. — 144 н.
- Тхаркахо Ю. А. Адыгейско-русский словарь (Адыгэ-урыс гущыIалъ). — Майкоп: Адыгейское книжное издательство, 1991. — 304 с.
Примечания
- ↑ Тхаркахо Ю. А. Адыгейско-русский словарь. Майкоп: Адыгейское книжное издательство, 1991
- ↑ [www.gks.ru/free_doc/new_site/population/demo/per-itog/tab6.xls Информационные материалы об окончательных итогах Всероссийской переписи населения 2010 года]
- ↑ [annales.info/other/djakonov/01.htm#03 И. М. Дьяконов. Предыстория армянского народа]
- ↑ Кумахов М. А., Шагиров А. К., Абхазско-адыгские языки, в кн.: Языки Азии и Африки, М., 1979
Ссылки
В Викисловаре список слов адыгейского языка содержится в категории «Адыгейский язык»
- [zihia.narod.ru/adygabze.htm Говорим по-адыгейски — курс адыгейского языка]
- [adyghe-language.info/adygeiskii-alfavit/ Адыгейский алфавит и грамматика]
| ||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Адыгейский язык
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
