Ажа, Александр

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ажа Александр»)
Перейти к: навигация, поиск
Александр Ажа
Alexandre Aja
Имя при рождении:

Александр Жуан Аркади

Дата рождения:

7 августа 1978(1978-08-07) (45 лет)

Место рождения:

Париж, Франция

Гражданство:

Франция Франция

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист, продюсер

Алекса́ндр Ажа́ (фр. Alexandre Aja; род. 7 августа 1978) — французский кинорежиссёр, сценарист и продюсер.





Биография

Сын уроженца Алжира еврейского происхождения, кинорежиссёра Александра Аркади и кинокритика Мари-Жо Жуан. Ребенком несколько раз снялся в фильмах отца под именем Александр Жуан. Жена — марокканский кинорежиссёр Лаила Марракчи.

Дебютировал в возрасте восемнадцати лет с короткометражкой «Над радугой», за которую номинировался на Золотую пальмовую ветвь в номинации лучший короткометражный фильм на Каннском кинофестивале[1]. В 1999 году снял фильм «Фурии» по мотивам рассказа Хулио Кортасара «Граффити».

Следующий фильм «Кровавая жатва» вышел во Франции в 2003, в Великобритании в 2004 и в США в 2005. Этот французский слэшер получил широкое признание среди любителей жанра. И после просмотра его Уэс Крэйвен предложил Аже снять ремейк фильма «У холмов есть глаза».

Фильмография

Режиссёр
Сценарист
Продюсер
Актёр

Напишите отзыв о статье "Ажа, Александр"

Примечания

  1. [www.imdb.com/title/tt0188119/awards Awards for Over the Rainbow] (англ.) на сайте Internet Movie Database

Ссылки


Отрывок, характеризующий Ажа, Александр

– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.