Ажио

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

А́жио[1] (лат. agio — превышение, итал. aggio) — финансовый термин, означающий прибавочную стоимость или излишек, который в некоторых случаях платят за монету, денежные знаки или государственные облигации сверх их номинальной цены.[2]

Если, например, за серебряный рубль в виде монеты платили ассигнациями 1 рубль 4 копейки, то 4 коп. составляли ажио[2]. Если выразить ажио в процентах от номинала, то, для ценной бумаги, номинальной стоимостью 100 рублей, продаваемой с ажио 5 %, цена равняется 105-и рублям. Такая разность вызывала сильный спрос на известный род монет[2].

Размер ажио изменчив и зависит от многих экономических причин, большей или меньшей производительности страны, её экспорта и импорта и, следовательно, так называемого торгового баланса, большего или меньшего благоустройства финансов, запасов золота и драгоценных металлов, преобладания денежных знаков над бумажными, предпочтения, оказываемого в международном обороте.[3] Также ажио основывается на колебании ценности драгоценных металлов; когда ценность золота падает, говорят, что пал курс золота[2].





Терминология

В России ажио называлось лажем; ажио на мелкие деньги — променом[2]. Антоним ажио — дизажио.

История

Тождественность веса и внутреннего содержания двух разных (металлических) монет или бумажных и металлических денег одной категории при тождественности, следовательно, их покупной стоимости, составляло так называемое монетное пари. Если стоимость одной из них, то есть курс, поднимался выше пари в ущерб другой, равноценной, то это означало ажио, которым пользовалась монета, стоимость которой увеличилась означенною прибавочною стоимостью. При размене, следовательно, денежных знаков на такие, курс которых стоял выше пари, приходилось платить сумму, большую той, какую составляла их номинальная стоимость. Положение курса какой-либо монеты ниже пари составляло дизажио.[3]

Австрийский бумажный гульден стоил ал-пари, если он обладал той же покупной стоимостью, что и серебряный гульден. Если же за серебряный гульден приходилось платить 1,50 гульденов бумажными, то ажио на один серебряный гульден составляло 50 крейцеров, то есть 50 %.[3]

Русский металлический рубль при цене полуимпериалов в 7,20 составлял 1 руб. 46 коп. бумажными (кредитными), и эта прибавочная стоимость в 46 коп., то есть 46 %, составляла ажио на металлический рубль.[3]

В Германии слово ажио употреблялось и в смысле премии на акции, облигации, фонды и вообще процентные бумаги, то есть в смысле излишка, разницы между выпускной (эмиссионной) или номинальной ценой, с одной, и биржевой ценой — с другой стороны.[3]

См. также

Напишите отзыв о статье "Ажио"

Примечания

  1. Несклоняемое слово среднего рода.
  2. 1 2 3 4 5 Ажiо // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.
  3. 1 2 3 4 5 Ажио // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Литература

  • Ажiо // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Ажио

– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.