Азамкирхе

Церковь
Азамкирхе Asamkirche
Азамкирхе
Строительство	1733—1746 годы

Азамкирхе (нем. Asamkirche) (официально церковь св. Иоанна Непомука) — церковь в Мюнхене, сооруженная в 1733—1746 гг. братьями Азам (Космас Дамиан Азам и Эгид Квирин Азам).

Она считается одним из самых значительных архитектурных сооружений южнонемецкого позднего барокко. Церковь первоначально задумывалась как капелла проживавших в Мюнхене братьев Азам. После того, как Эгиду Квирину удалось между 1729 и 1733 гг. приобрести несколько расположенных рядом с его жилым домом земельных участков, он возвёл в 1733 году совместно со своим братом Космасом Дамианом церковь святого Иоанна Непомуцкого.

Церковь сооружалась не на заказ, а как частная церковь во хвалу Богу и во спасение душ архитекторов. Это позволило братьям строить церковь независимо от пожеланий заказчиков. Таким образом Эгид Кверин Азам мог из окна своего дома видеть главный церковный алтарь. Хотя церковь и была запланирована как частная, братья вынуждены были открывать публичный доступ в неё после многочисленных протестов населения. Эгид Квирин задумывал церковь как церковь покаяния для молодежи. В ней находятся семь исповедален с аллегорическими изображениями.

Фасад церкви в стиле барокко вписан в единый ряд с другими зданиями по улице Зендлингер и лишь слегка выступает за его пределы.

Церковь св. Иоганна Непомука возведена на земельном участке размером 22 на 8 м. Тем более удивительным является творение обоих архитекторов, которым удалось гармонично связать архитектуру, живопись и пластику в двухэтажном внутреннем пространстве. Особенно удалось непрямое освещение хоров: спрятанные за венчающий карниз окна фигуры Пресвятой Троицы эффектно освещаются сзади. Сам венчающий карниз кажется висящим в воздухе.

Отрывок, характеризующий Азамкирхе

Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.