Азаревичи
Поделись знанием:
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
(перенаправлено с «Азаревичевы»)
Азаревичи — семья белорусских актёров XVIII—XIX вв.
Представители семьи
- Пелагея Васильевна, артистка балета XVIII—XIX вв. Родилась в Шклове. Училась у балетмейстера Мариодини. Крепостная танцовщица Шкловского театра графа С. Г. Зорича. Исполняла основные партии. В 1799 году отпущена на волю, до 1812 года выступала на московской сцене (известна под фамилией мужа Живокини; мать известного русского драматического актёра В. И. Живокини).
- Екатерина Лукьяновна (?, Шклов — после 1870), артистка балета. Племянница Пелагеи, мать Надежды и Марии. Ученица балетмейстера М. Пренчинского. Ведущая танцовщица Шкловского театра С. Г. Зорича. В 1800 передана дирекции Петербургских императорских театров. В 1802 году отпущена на волю.
Внебрачные дочери Екатерины Лукьяновны и директора Императорских театров А. А. Майкова:
- Надежда Аполлоновна (ок. 1802, Петербург — ?; по сцене Азаревич 1-я, по мужу Новицкая), артистка балета и драмы. Училась с сестрой Марией у драматурга и театрального педагога Шаховского в императорском театральном училище. В 1821—1826 выступала на петербургской сцене. Выделялась в пантомимических балетах Огюста и Ш. Дидло. Среди партий: Аспазия («Зефир и Флора»), Эвтерпа («Атис и Галатея»), Венера («Федра») — все на музыку К. Кавоса.
- Азаревичева, Мария Аполлоновна (1804, Петербург — 14.11.1888; по сцене Азаревич 2-я, в замужестве Волтовская), актриса. Ученица Шаховского и Е. С. Семёновой. В 1821—1843 выступала на петербургской сцене. Играла трагедийные (в пьесах В. Озеров, Ж.Расина, Вольтера) и комедийные (в пьесах И. А. Крылова, Шаховского) роли. Сыграла более 150 комедийных и водевильных ролей. Первая исполнительница роли Лизы в спектакле «Горе от ума» А. С. Грибоедова (поставлен в январе 1831). Похоронена на Волковском православном кладбище Санкт-Петербурга.
Напишите отзыв о статье "Азаревичи"
Литература
- Евреинов Н. Н. История русского театра : С древнейших времен до 1917 г. — Нью-Йорк : Изд-во им. Чехова, 1955
- История русского драматического театра : В 7-ми т. / Редкол.: Е. Г. Холодов (гл. ред.) и др. — М.:Искусство, 1980
- История русского дореволюционного драматического театра: В 2 ч. / [А. А. Белкин, А. З. Лейн, Т. А. Прозорова и др. — М., Просвещение, 1989
- Иллюстрированная история русского театра XIX в. Т. I., в. I. — СПб., 1903
- Бахрушин Ю. А. История русского балета. — СПб., 2009
- Давыдов В. Н. Рассказы о прошлом. — Л.; М., 1962
Ссылки
- [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=6132 Мария Аполлоновна Азаревич]
- [fershal.narod.ru/Memories/Texts/Panaeva/Panaeva_3.htm Евдокия Панаева. Воспоминания]
- [www.vaganova.ru/students_list.php?l3=224 Списки выпускников]
Отрывок, характеризующий Азаревичи
Помолчав несколько времени, Платон встал.– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
