Азербайджано-иранские отношения

Азербайджано-иранские отношения

Иран	Азербайджан

Азербайджано-иранские отношения — политические, экономические и прочие межгосударственные отношения между Азербайджаном и Ираном.

Контекст

Азербайджано-иранские отношения отличаются особой спецификой. На протяжении многих столетий эти две страны и два народа (персы и азербайджанцы) были частью одного государства. Последовавшие в начале XIX века русско-персидская война привела в 1828 году к тому, что азербайджанский народ остался по обе стороны русско-персидской границы. Сами азербайджанцы и ираноязычные народы (в основном персы) имеют глубокие историко-культурные связи и даже общие этнические и социальные черты.

Министр иностранных дел Азербайджана Алимардан-бек Топчибашев 16 ноября 1918 года на встрече с иранским посланником в Османской империи Мирзой Махмуд-ханом как-то сказал: «Иран — старший брат нашего Азербайджана, любовь и симпатии наши к Персии сильны». В современности, президенты обоих государств Ильхам Алиев и Махмуд Ахмадинежад при встрече обращались друг к другу «дорогой брат», называли свои народы — братскими, причём, Ахмадинежад при посещении Азербайджана в 2010 году заявил, что расценивает свой визит как приезд к себе домой, к своим братьям.

Проживающие на севере Ирана 15 миллионов азербайджанцев заставляют Иран опасаться появления сепаратистского движения в этом регионе. В свете этой угрозы ослабление Азербайджана выгодно Ирану. И Армения в этом деле может стать важным союзником Ирана. Для Ирана дружба с Арменией становится способом поднять отношения с христианским миром и надавить на Азербайджан. Поэтому, Иран оказывает, главным образом экономическую, помощь Армении обесценивая блокаду со стороны Турции и Азербайджана.

Отношения между Азербайджаном и Ираном не являются теплыми, руководители Ирана выступают против того, чтобы Азербайджан привлекал западные компании к разработке нефтяных месторождений на Каспии и имел дипломатические отношения с Израилем.

Иранские официальные лица называют соседний Азербайджан не иначе как «Азербайджанская Республика». Согласно иранским историкам, современный Азербайджан, который расположен на южном Кавказе, не имеет права так называться.

История двусторонних отношений

АДР и Азербайджанская ССР

В мае 1918 года на территории юго-восточного Закавказья была провозглашена независимая Азербайджанская Демократическая Республика (АДР). Персидская делегация во главе с Сайедом Зия эд-Дином Табатабаи посетила Баку для проведения переговоров по различным аспектам, в ходе которых были подчёркнуты общие связи между Азербайджаном и Ираном. С другой стороны, в марте 1919 года персидское правительство представило на Парижской мирной конференции меморандум, в котором потребовал передать Персии весь Азербайджан с городом Баку.

20 марта 1920 году между правительствами Персии и Азербайджана был заключен «договор о дружбе», который предусматривал признание Ираном независимости Азербайджана, а также заключение между обеими сторонами торгово-таможенной, консульской, почтовой, телеграфной и некоторых других конвенций и обмен дипломатическими представителями. Однако, спустя месяц, части 11-й Красной Армии пересекли границу с Азербайджаном и при поддержке восставших рабочих и большевиков установили здесь советскую власть. В ноте правительства Персии правительству РСФСР, полученной 20 мая, говорилось, что «Персидское правительство признает Азербайджан независимым государством», но при этом в ноте приветствовался декрет о провозглашение Азербайджанской ССР, поскольку декрет «подтверждает мысль, что Советское Правительство действительно стремится к освобождению и восстановлению прав малых народностей».

До осени 1922 года в Баку находились чрезвычайный дипломатический представитель Персии в Азербайджане и персидское консульство, в Гяндже располагалось вице-консульство Персии. В июне 1922 года были назначены полномочный представитель Азербайджанской ССР в Персии и консул в Тебризе. По просьбе Баку руководство СССР 9 декабря 1958 года приняло решение об открытии при посольстве СССР в Тегеране должности «советника по азербайджанским делам».

В ноябре 1981 года иранский политический деятель Хашеми-Рафсанджани заявил, что Тегеран будет официально признавать самостоятельность Азербайджана; по этой причине иранские исследователи полагают, что Иран, тем самым, является первой страной, официально признавшей Азербайджан, и с этого времени начинают отчёт новых отношений между двумя странами.

После 1991 г.

12 марта 1991 года Иран одним из первых признал независимость Азербайджана, а уже в августе того же года президент Азербайджана Аяз Муталибов посетил Тегеран с первым официальным визитом.

В период карабахского конфликта

Иран, пытаясь ещё более сблизиться с Азербайджаном, поддержал его в карабахском конфликте. В Азербайджане действовали иранские инструктора. Кроме того, представитель аятоллы Али Хаменеи в Ардебиле имам-джуме аятолла Сеид Гасана заявил об оказании военной поддержки последнему:

Воинам, участвующим в боях за Шушу и испытывающим сложности с вооружением, мы поставляли оружие автоколоннами. С согласия правительства и по просьбе Рагима Газиева, Ровшана Джавадова был создан общий азербайджано-иранский штаб обороны, в рамках которого тебризские и ардебильские генералы помогали своим азербайджанским братьям, днём и ночью делая все возможное для предотвращения армянской агрессии.

Иран первым выдвинул свою посредническую инициативу, пригласив делегации из Армении и Азербайджана в Тегеран на переговоры, где те 15 марта 1992 года подписали декларацию по разрешению конфликта. Позднее 9 мая того же года в Тегеране обе делегации подписали коммюнике по основным принципам мирного соглашения. Однако в этот же день армянские вооружённые формирования взяли Шушу. Взятие Шуши в момент подписание соглашения о прекращении огня вызвал в соседнем Иране суровую критику. Так иранская ежедневная газета «Салам» писала: «Армяне доказали, что они не соблюдают никаких обещаний и воспользовались возможностями (подготовленными для них нашей дипломатией) для перевооружения», подвергнув МИД страны резкой критике. По оценке Арифа Юнусова это событие тогда нанесло серьёзный удар по имиджу Ирана и его сторонников в Азербайджане и изменило общественное сознание граждан Азербайджана в отношении своего южного соседа, которого стали подозревать в проармянской политике. Полуофициальная иранская ежедневная газета Ettela’at обвинила руководство Народного фронта Азербайджана в сдаче Шуши с целью помешать Ирану посредничать в конфликте.

Спустя несколько дней после падения Шуши, 18 мая, армянские вооружённые формирования захватили и сожгли город Лачин, открыв коридор для сообщения Карабаха и Армении. Переход Лачина под контроль армянских вооружённых сил вызвал социальную напряжённость в Иране. В частности, в Тебризе, крупнейшем городе Иранского Азербайджана, тайно распространялись памфлеты с призывом поддержать своих братьев из Азербайджана, в то время как полицией были предприняты меры по охране иранских армян, проживающих в том же регионе, от возможных нападений.

Успех армянских вооружённых сил совпал с государственным переворотом в Азербайджане, в результате которого был свергнут президент Муталибов и к власти в стране пришёл Народный фронт Азербайджана с её лидером Абульфазом Эльчибеем. Став президентом, Эльчибей занял антииранскую позицию по отношению к своему южному соседу. В отличие от официального Баку, совсем иначе развивались отношения у Ирана с Нахичеванской Автономной Республикой. В августе глава автономии Гейдар Алиев совершил визит в Иран, где был подписан Протокол о «сотрудничестве в различных областях между Нахчыванской Автономной Республикой, Азербайджанской Республики и Исламской Республикой Иран». В ходе одного из визитов в Тегеран Алиев заявил, что «никакой сатана не сможет повредить нашим отношениям с Ираном».

Внешние изображения
	[www.azerbaycanli.org/photos/Image/Politika/Heydar-Aliyev-Refsancani-1993-27-okt.jpg Гейдар Алиев и Хашеми-Рафсанджани]
	[www.ladno.ru/person/pic/hamenei03.jpg Президент Азербайджана Ильхам Алиев с президентом Ирана Махмудом Ахмадинежадом и Высшим руководителем Али Хаменеи]

Иран резко отреагировал на занятие армянскими вооружёнными силами в апреле 1993 года Кельбаджара. Иран передислоцировал к границе с Азербайджаном два полка, в которых была объявлена повышенная боеготовность. В начале июня в Азербайджане возник военно-политический кризис, вызванный мятежом полковника Сурета Гусейнова в Гяндже и походом его отрядов на Баку. В момент кризиса президент Эльчибей неожиданно улетел в Нахичевань и поселился в своём родном селе Келеки, а и.о президента страны стал Гейдар Алиев. Духовный лидер Ирана Али Хаменеи, посетив в июле того же года Тебриз, с целью продемонстрировать ясную поддержку Ираном нового азербайджанского руководства, обрушился на армянскую политику: «Правительство Армении и карабахские армяне угнетают мусульман региона, и мы осуждаем последние действия карабахских армян при поддержке правительства Армении. Мы также ожидаем, что армяне в нашей стране осудят эти действия».

В сентябре в Нахичеванском регионе вспыхнули боевые действия между армянскими и азербайджанскими силами. Иранские войска в целях охраны «совместно управляемых» дамб на реке Аракс и создания нескольких лагерей для азербайджанских беженцев перешли границу Азербайджана в районе Нахичевани, вызвавшей негативную резкую реакцию со стороны России. 6 сентября Иран потребовал от Армении вывести свои войска из Азербайджана, пригрозив в противном случае «не остаться равнодушным», а позднее Тегеран жёстко предупредил Ереван, что не потерпит «продолжения агрессии вблизи своей границы». Алексей Зверев пишет:

Другой инцидент, в сентябре 1993 г., привёл к драматическому усилению роли России в регионе. Когда в Нахичевани вновь вспыхнули бои, в эту автономную область вошли иранские войска для охраны совместно управляемого водохранилища; они также вступили в пункт Горадиз в «континентальной» части Азербайджана, якобы для оказания помощи азербайджанским беженцам. По мнению Армена Халатяна, аналитика Московского института гуманитарно-политических исследований, обращение азербайджанских властей за военной помощью к Турции могло бы спровоцировать вооружённый конфликт между турецкими и российскими частями, охранявшими армянскую границу, а также столкновение с иранцами уже вошедшими в Нахичевань. Баку, таким образом, был поставлен перед выбором: либо допустить разрастание конфликта до неконтролируемых пропорций, либо повернуться лицом к Москве. Алиев выбрал последнее, тем самым позволив России восстановить своё влияние по всему периметру закавказской границы СНГ, что фактически вывело из игры Турцию и Иран.

В октябре, сразу после избрания Алиева главой государства, президент Ирана Хашеми-Рафсанджани совершил визит в Баку и высказал ему полную поддержку. В 1993—1994 гг. иранские власти обустроили на юге Азербайджана семь лагерей для беженцев, где разместились 100 тыс. человек; так в Азербайджане появились первые палаточные лагеря для беженцев.

Ирано-азербайджанские отношения в XXI веке

В апреле 2004 года в Тебризе было открыто Генеральное консульство Азербайджана. 16 мая 2005 года Иран и Азербайджан подписали договор о ненападении, запрещающий, в частности, обеим странам права размещать на своей территории военные базы стран, враждебных противоположной стороне.

1 февраля 2010 года Иран отменил визовый режим для граждан Азербайджана, за исключением журналистов.

Внутрииранские национальные отношения

На территории Ирана проживают азербайджанцы, являясь вторым по численности населением страны, и несколько сотен тысяч талышей, лингвистически близкие персам. Проблемы между двумя государствами возникают на темы социально-политического статуса азербайджанцев Ирана, хороших двусторонних отношений Азербайджана с Израилем и Ирана с Арменией. Однако даже при наличии проблем, оба государства стараются подчеркнуть «братский» характер своих отношений. Так, однажды, посол Ирана в Азербайджане Мухаммедбагир Бахрами, касаясь проблем между двумя странами, сказал во время пресс-конференции в Баку, что даже «в семье может возникнуть недопонимание».

Отрывок, характеризующий Азербайджано-иранские отношения

– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.