Азербайджанский фольклор — устное народное творчество азербайджанского народа, представленное трудовыми, обрядовыми и бытовыми песнями, легендарными, любовными и историко-героическими эпическими произведеними (дастанами), сказками, юморесками (лятифа), пословицами, поговорками, загадками. Такие дастаны, как «Кёроглы», «Асли и Керем», «Ашик-Гариб», «Шах Исмаил» занимают основное место в азербайджанском фольклоре. Многие из них связаны с историческими событиями и отражают патриотические и гуманистические чувства народа[1].
Искусство ашугов
Среди памятников народной поэзии преобладают лирические стихи баяты и гошма. А начиная с XVI—XVII вв. записываются произведения народных певцов-ашугов, которые и являлись основными создателями народной поэзии. До настоящего времени дошли произведения таких ашугов, как Гурбани, Сары-ашуг, Аббас Туфарганлы, Ашуг Валеха и др. Среди азербайджанских ашугов конца XIX—XX вв. можно назвать Алескера, Гусейна Бозалганлы, Асада Рзаева, Мирзу Байрамова, Шамшира Годжаева, Ислама Юсифова, Гусейна Джавида, песни которых очень популярны[1].
Сказки
Песни
Песенное творчество, отражает различные стороны жизни народа. Оно включает в себя песни трудовые («Зехметин ишыги» — «Лучи труда», «Бичинчи негмеси» — «Песня косаря», и др.), исторические («Гачаг Наби», «Пияда Кёр-оглы» — «Пеший Кёр-оглы», и др.), лирические («Бу гелен яра бензер» — «Ты похожа на возлюбленную», «Ай, бэри бах» — «Глянь сюда», «Галанын дибиндэ» — «У подножия крепости», «Ай, лачын» — «О, сокол», «Сары Гялин» — «Златовласая невеста» и др.), обрядовые («Эй, лалла» — свадебная, и др.), шуточные («Ери, ери» — «Иди, иди», и др.) и др. Мелодика песен почти всегда характеризуется нисходящим движением, вариантным развитием заглавных попевок. Исключительно богата метроритмика песен, подчинённая тактовым размерам — 6/8, 3/4, 2/4. Песни исполняются соло, реже — хором (в основном в унисон)[2].
Пословицы
Барана вешают за баранью ногу, козла — за козлиную.
Беда на голову с языка валится.
Беда не приходит одна.
Без мужа женщина, что лошадь без узды.
Без петуха и утро не настанет.
Белую стену в любой цвет выкрасишь.
Благочестие не к бороде пристало, а то и коза бы священником стала.
Близкий сосед лучше дальнего родственника.
Бог в дымоход ничего не бросит — сам заработай.
Бойся осени — за нею зима; не бойся зимы — за нею весна.
Боль забывается, привычка — нет.
Будь рабом совести и господином воли.
Будь слугой совести и хозяином воли.
Была бы луна со мной, а на звезды — плевать.
Без беды и друга не знаешь.
Без кота мышам масленица.
Без муки нет науки.
Без огня дыма не бывает.
Без отца — полсироты, а без матери — вся сирота.
Без труда мёда не поешь.
Бережёного и бог бережёт.
Ближняя солома лучше дальнего сенца.
Близкий сосед лучше дальней родни.
Бодливой корове бог рог не даёт.
Больше слушай, меньше говори.
Большому кораблю большое плавание.
Загадки
Голубой атлас, дорогой атлас, А посередине — золотистый таз. (небо и солнце.)
Есть арбуз, в нём зёрен нет, А вместит весь белый свет! (глобус.)
У неё печалей нет, Я иду, она вослед. (тень.)
Против солнца сильна, Против ветра слаба, А сама незряча — Нету глаз, а плачет. (туча.)
В небе начинается, На земле кончается. (дождь.)
Напишите отзыв о статье "Азербайджанский фольклор"
Примечания
 |
|---|
| | </div> | <td class="navbox-image" rowspan="1" style="width:1%;padding:0px 0px 0px 7px"></td> </table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий Азербайджанский фольклорПьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
|
