Азербайджан (область)

Азербайджа́н — географическая и историческая область в Западной Азии. Сегодня территория области Азербайджан в основном расположена на территории Ирана (Иранский Азербайджан) и части территории Азербайджанской Республики. До провозглашения в мае 1918 года Азербайджанской Демократической Республики, на территориях Восточного и Южного Закавказья под Азербайджаном понималась прежде всего территория к востоку от озера Урмия и до Каспийского моря, к югу от реки Аракс, некогда занимаемая Атропатеной.

История

В VII в. до н. э. территории области Азербайджан завоевываются мидийцами и иранизируются. В составе Мидии и позднее Ахеменидской империи эта территория часто именовалась Малой Мидией. В начале IV в. до н. э., после падения Ахеменидской империи и нашествия Александра Македонского, в северной часть Мидии было создано независимое царство Мидия Атропатена (перс. Мад-и-Атурпаткан‎, Мидия Атропатова) или просто Атропатена, где царствовал последний ахеменидский сатрап Мидии, Атропат (Атурпатак).

В начале II века до н. э. правобережье реки Аракс и западный берег озера Урмия (северные и западные регионы Атропатены) отошли к Великой Армении, и оставались в её составе почти шесть столетий вплоть до 387 года. Вслед за этим, Атропатена попадает в зависимость от Парфянского царства. В начале 80-х годов до н. э. армянский царь Тигран II Великий (95—55 до н. э.) побеждает парфян и присоединяет к Великой Армении всю Атропатену, которая остаётся в составе Армении в течение последующих двух десятилетий. Тигран II был вынужден отказаться от завоеванных им территорий после поражения от Рима в 66 году до н. э.

В начале нашей эры династия Атропата пресеклась, и Атропатена вошла в состав сначала Парфянского царства, а затем, с 224 года н. э., пришедшей ему на смену Сасанидской империи, причём царем Атропатены назначался обычно наследник престола.

В 816—837 годах Азербайджан становится ареной массового анти-арабского восстания хуррамитов под предводительством Бабека.

В конце IX века возникает эмират Саджидов со столицей в Тебризе. К 885 году, под началом династии Багратидов, свою независимость восстанавливает и Армянское царство включив в свой состав часть северо-западных территорий области.

Крепость Базз близ Калейбара (Восточный Азербайджан, Иран) — резиденция хуррамитов		Армянский монастырь Святого Стефана (IX век) близ города Джульфа в Иранском Азербайджане. Включен в список всемирного наследия ЮНЕСКО		Голубая мечеть в Тебризе, построенная по приказу шаха Джахана, правителя Кара-Коюнлу

В середине XI века на территорию Азербайджана вторгаются племена тюрок-огузов — сельджуки, которые в 1054 подчинили, а в 1070 присоединили Азербайджан к своей империи. Это было первое массированное вторжение тюрок в область, до тех пор целиком ираноязычную и говорившую на языке азери — потомке мидийского языка. Тюркские кочевники большими массами обосновались на пастбищах Азербайджана, после чего началась тюркизация местного иранского (азерийского) населения, из ассимиляции которого тюрками к концу XV века сформировалась азербайджанская народность.

С распадом империи Сельджукидов Азербайджаном управляют так называемые «Атабеки Азербайджана» из династии Ильдегизидов, вассальных сельджукскому султану. Эта эпоха (XII век) была временем культурного расцвета. Различные члены династии покровительствовали таким классикам персидской поэзии, как Хагани и Низами. Под покрвительством Ильдегизидов работал архитектор Аджеми Нахчивани, воздвигший в Нахичевани, столице государства Ильдегизидов, мавзолей жены атабека Мухаммед Джахан Пехлевана Момине-хатун.

На рубеже 1220—1221 годах в Азербайджан впервые вторгаются монголы (армия Джэбэ и Субутая), подвергшие его опустошению. В 1225 году последний хорезмшах Джалал ад-Дин захватывает Тебриз, таким образом положив конец существованию Государствa Ильдегизидов; но в 1231 году его изгоняют оттуда монголы.

При распаде Монгольской империи Азербайджан вместе со всем Ираном достался Хулагу-хану и его потомкам.

С распадом государства Хулагуидов, в середине XIV века, Азербайджан входит в состав государства Джалаиридов (вождей монгольского племени джалаир), сделавших своей столицей Тебриз. В конце того же века Джалаиридов изгоняет Тимур.

После смерти Тимура Азербайджан достался его сыну Миран-шаху, который, однако, вскоре погиб (1408) в борьбе с джалаиридом Ахмадом и его союзником тюрком Кара-Юсуфом (Кара-Коюнлу); государство Джалаиридов было восстановлено, но уже через год Кара-Юсуф убивает Ахмеда Джалаира и сам воцаряется в Тебризе. На протяжении последующих полутораста лет Тебриз был столицей государств Кара-Коюнлу, Ак-Коюнлу и Исмаила I Сефевида, восстановившего единство Ирана; при его сыне, столица Ирана была перенесена из Тебриза в Казвин (а впоследствии в Исфахан).

Эта эпоха (после монгольского нашествия) была временем полного господства в регионе тюрков, которые частично смешались с местным населением. Важной датой в этом отношении является 1514 г. — год победы турок над шахом Исмаилом при Чалдыране. После Чалдыранской битвы сунниты-турки захватили значительную часть Армянского нагорья, изгнав оттуда шиитские тюркские племена, которые, в свою очередь, сгруппировались в Азербайджане и сыграли роль буфера от турецкой экспансии на восток.

Тюркский язык был в это время официальным языком Ирана вплоть до конца XVI века, то есть до централизации и иранизации управления, проведённой Аббасом I. В ту же эпоху значительного развития достигает поэзия на тюркском (азербайджанском) языке, одним из классиков которой был шах Исмаил I, основатель династии Сефевидов.

C XI века вплоть до низвержения династии Каджаров в начале XX века политическое руководство в Иране было преимущественно тюркским. Тюркский и персидский культурный элемент влиял на этнический характер правителей и культурное развитие страны. В большую часть этого периода истории, большинство столиц Ирана находились в Иранском Азербайджане, а Тебриз с XV века по 1920 год оставался главным коммерческим центром Ирана.

География

До 1918 года (провозглашения Азербайджанской Демократической Республики на территориях Восточного и Южного Закавказья) под Азербайджаном понималась прежде всего территория вокруг озера Урмия, некогда занимаемая Атропатеной, к югу от реки Аракс.

Историческим центром Азербайджана всегда являлась горная территория к востоку от озера Урмия. В средние века арабский историк, географ и путешественник X века Аль-Масуди отмечал, что территория, к которой применялся топоним Азербайджан, расширялась и севернее Аракса. Муганскую степь на северо-востоке включал в Азербайджан также Ибн Хордадбех, но не включали другие географы. Последний описывает Арран и Азербайджан отдельно. Ибн аль-Факих называет местность Вартан на реке Аракс самой северной точкой Азербайджана. Таким образом, в период ранней арабской географии Азербайджан охватывал в основном северо-западную часть Иранского плато, а его пределы не сильно отличались от нынешних северных границ Ирана. В любом случае, со стороны низменных территорий Закавказья область едва превышала русло Аракса. Позднее Якут аль-Хамави также сообщает, что «Между Азарбайджаном и Арраном есть река, называемая Арас. То, что на севере и востоке этой реки, принадлежит Аррану, а то, что на юге, - Азарбайджану». Известный российский востоковед Вл. Бартольд отмечает, что Аракс являлся границей между Азербайджаном и Арраном. Согласно британскому антропологу Ричарду Тапперу область Мугань расположена в историческом Азербайджане.

Неточную и противоречивую информацию сообщает Якут аль-Хамави в начале XIII века, распространяя Азербайджан и на запад Эрзинджана. С другой стороны, в некоторых отрывках он прилагает к нему все провинции Аррана, включая степи Мугани, доводя границы Азербайджана до Куры, указывая, однако, что с этого периода понятие «Азербайджан» как правило, распространяется на север и что его значение в настоящее время быстро трансформируется. Согласно Якуту территория, к которой применялся топоним Азербайджан, расширялась до Барды. В сочинении «Нузхат ал-кулуб» Хамдаллаха Казвини (XIV век) Нахичевань и Ордубад на левом берегу реки Аракс указываются в Азербайджане.</blockquote>

Новое время

При Сефевидах, на некоторое время, с целью получения налоговых доходов, определённые земли к северу от Аракса были присоединены к провинции Азербайджан. Согласно энциклопедии «Ираника», термин «Азербайджан» при Сефевидах (XVI—XVII вв.) использовался для обозначения некоторых территорий к северу от Аракса, административно подчинявшихся наместникам провинции Азербайджан, но после падения Сефевидов постепенно вышел из употребления в этом смысле; азербайджанские авторы XIX века из России (Мирза Адигезаль-бек и Мирза Джамал Джеваншир) употребляют его только в отношении земель к югу от Аракса. В период Сефевидов, по мнению М. Аткин, название «Азербайджан» применялось ко всем мусульманским ханствам Восточного Кавказа, а также области к югу от реки Аракс. В словаре XVII века «Бурхан-е Кате» сообщается, что «Аракс - название известной реки, протекающей близ Тифлиса и отделяющей Азарбайджан от Аррана». В документах, написанных на русском языке, области к северу от реки Аракс (земли Шеки, Ганджи, Шуши, Нахичевана, Шемахи, Баку) впервые названы Азербайджаном в составленном в 1786 году полковником Степаном Бурнашевым при составлении описания политического состояния данного региона.

Топонимика

В 1918 году название географической и исторической области «Азербайджан» было использовано в качестве официального названия государства. Персия подозревала новую республику в посягательствах на все земли области Азербайджан. Правительство Азербайджанской Демократической Республики использовало термин «Кавказский Азербайджан» в своих документах для обращения за рубежом, чтобы развеять иранские опасения.

Отрывок, характеризующий Азербайджан (область)

– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.