Азианизм
Поделись знанием:
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
Азиани́зм, или азиа́нский стиль (др.-греч. Ἀσιανὸς ζῆλος, лат. dictio Asiatica) — направление в эллинистической (Гегесий из Магнесии) и отчасти римской риторике (Гортензий, в ряде случаев Цицерон). Термин обязан указанием на малую Азию (в противовес Аттике) — место, откуда вышли (греческие) представители этого ораторского стиля.
В азианском стиле культивировались обширные периоды, украшенные параллелизмами и антитезами, ритмическая проза (иногда с рифмой), игра слов. Сторонники аттицизма видели в азианском стиле «извращение эллинских вкусов азиатским влиянием» — отсюда и пейоративное его обозначение. Под влиянием азианизма сложилась вся позднеантичная проза, к его традициям восходит литература Возрождения и барокко. Цицерон выделял две разновидности азианского стиля:
Один род — полный отрывистых мыслей и острых слов, причём мысли эти отличаются не столько глубиной и важностью, сколько благозвучием и приятностью. <...> Второй род — не столь обильный мыслями, зато катящий слова стремительно и быстро, причём в этом потоке речи слова льются и пышные и изящные. Этот [род красноречия] и теперь господствует во всей Азии; его держался и Эсхил Книдский и мой ровесник Эсхин Милетский: речь их текла удивительно легко, но красивой благозвучности мыслей в ней не было. Тот и другой роды речи больше к лицу молодым людям, а для стариков в них слишком мало весомости.— Цицерон. Брут[1]
Азианизм считается первым проявлением европейского маньеризма («erste Form des europäischen Manierismus») в литературе, также как аттицизм — европейского классицизма[2].
Напишите отзыв о статье "Азианизм"
Примечания
- ↑ Перевод И.П.Стрельниковой. Оригинал: Genera autem Asiaticae dictionis duo sunt: unum sententiosum et argutum, sententiis non tam gravibus et severis quam concinnis et venustis, qualis in historia Timaeus, in dicendo autem pueris nobis Hierocles Alabandeus, magis etiam Menecles frater eius fuit, quorum utriusque orationes sunt in primis ut Asiatico in genere laudabiles. Aliud autem genus est non tam sententiis frequentatum quam verbis volucre atque incitatum, quali est nunc Asia tota, nec flumine solum orationis sed etiam exornato et faceto genere verborum, in quo fuit Aeschylus Cnidius et meus aequalis Milesius Aeschines. In his erat admirabilis orationis cursus, ornata sententiarum concinnitas non erat. Haec autem, ut dixi, genera dicendi aptiora sunt adulescentibus, in senibus gravitatem non habent.
- ↑ Curtius E.R. Europäische Literatur und lateinisches Mittelalter. Bern, 1948, S.76.
Литература
- Wilamowitz-Möllendorf U. Asianismus und Attizismus // Hermes 35 (1900), S.1 ff.
- Hocke G.R. Manierismus in der Literatur. Hamburg, 1967.
- Asianismus // Metlzer Lexikon: Literatur. 3te Aufl. Stuttgart: Metzler, 2007, S.27 (см. здесь дальнейшую библиографию)
|
Это заготовка статьи о литературе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Азианизм
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
