Эскимосская мифология

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Аипалувик»)
Перейти к: навигация, поиск

Эскимо́сская мифоло́гия — мифология эскимосов, во многом схожая с верованиями других народов приполярных районов. Эскимосские традиционные религиозные практики кратко могут быть охарактеризованы как форма шаманизма, основанная на анимистских принципах.

В некоторых отношениях эскимосская мифология расширяет общее понятие мифологии. Например, в отличие от древнегреческой мифологии, по крайней мере некоторое количество людей непрерывно верили в неё начиная с далёкого прошлого и по настоящее время включительно. Несмотря на то, что основной религиозной системой эскимосов сегодня является христианство, многие эскимосы всё ещё хранят веру по крайней мере в некоторые элементы своей традиционной мифологии. Существует точка зрения, по которой эскимосы в какой-то степени адаптировали традиционные верования к христианству, при этом другая точка зрения утверждает, что верно противоположное: эскимосы адаптировали христианство к своему взгляду на мир.

Традиционная космология эскимосов не является религией в обычном теологическом смысле, и схожа с тем, что называется мифологией, только тем, что рассказывает о мире и месте человека в нём. По словам эскимосского писателя Рэйчел Аттитук Китсуалик:

Космос эскимосов никем не управляется. Здесь нет божественных матери или отца. Нет богов ветра и создателей солнца. Нет вечного наказания в будущем, так же, как нет наказания детей родителями здесь и сейчас.

Традиционные истории, обряды и табу эскимосов настолько связаны с исполненной благоговения и страха культурой, порождённой суровой окружающей средой.





Анирниит

Эскимосы верят, что все вещи имеют дух или душу (на инуктитуте: анирник — дыхание; мн.ч. анирниит), как и люди. Эти духи остаются и после смерти — всеобщее верование, присутствующее практически во всех человеческих обществах. Однако вера в проницаемость духа — основа эскимосской мифологической структуры — имеет некоторые последствия. Согласно эскимосской поговорке «Великая опасность нашего существования в том, что наша пища целиком состоит из душ.» Из веры, что все вещи — в том числе животные — имеют души, подобные человеческим, следует, что убийство животного слабо отличается от убийства человека. Поэтому охота не считается убийством. Зверь сам приходит к человеку в гости, только привести его надо с помощью гарпуна или копья. После съедения определенную часть животного кидают обратно в море или в тундру, чтоб он восстановился. Мотив воскрешения съеденного животного используется в многочисленных сказках.

Как только анирник мертвого — животного или человека — освобождается, он волен отомстить. Дух мертвеца может быть умиротворен только соблюдением обычаев, табу, и выполнения правильных ритуалов.

Суровость и беспорядочность жизни в Арктике обеспечивает постоянный страх эскимосов перед невидимыми силами. Неудачный период жизни может убить человека, и просьба предметов, необходимых для ежедневного существования, у потенциально сердитых и мстительных, но невидимых сил — общее следствие неустойчивого существования даже в современном обществе. Оскорбить анирник для эскимосов значило рисковать вымереть. Главная роль шамана в эскимосском обществе состояла в том, чтобы видеть духов и общаться с ними, а потом советовать и напоминать людям о ритуалах и табу, которыми можно их умиротворить.

Примерами проявления анирниит являются северное сияние — души умерших детей, играющие на небе в мяч, дождь — слезы душ умерших, переселившихся в верхний мир.

Анирниит рассматривается как часть силлы — неба или воздуха вокруг — и лишь на время приходит оттуда. Хотя анирник каждого свой собственный, сформированный жизнью и телом, в котором он обитает, он является и частью некоего большего целого. Это дает возможность занимать энергию или свойства анирника, принимая его имя. Более того, духи одного класса предметов — будь это морские животные, белые медведи, растения — в некотором роде одно и то же, и могут быть призваны посредством некоторого хранителя или хозяина, который в каком-то виде связан с этим классом предметов. В некоторых случаях именно анирник человека или животного становится фигурой почитания или воздействия на животное посредством некоторых действий, излагаемых в сказках. В других случаях такой фигурой туурнгак, как описано ниже.

С приходом христианства анирник стал заимствованным словом для души в христианском смысле. Это базисное слово для большого количества других христианских терминов: анирнисиак значит ангел, а Бог выражается как анирниалук — великий дух.

Туурнгаит

Некоторые духи по природе не привязаны к физическим телам. Они называются Туурнгаит (ед.ч. туурнгак; тунгак, тугынгак — диалектные варианты) и считаются злобными и чудовищными, ответственными за неудачную охоту и сломанные инструменты. Они могут также овладеть человеком, как в легенде Атанарюат. Шаманы могут сражаться с ними и изгонять, или не впускать их с помощью ритуалов; также они могут быть пойманы шаманами или порабощены ими, чтоб затем использоваться против свободных туурнгаит.

С христианизацией Туурнгак принял добавочное значение демона в христианской системе веры.

Ангакуит

Шаман (инуктитут: ангакук, иногда произносится как ангакок; мн.ч. ангакуит, также чаплинский юпик: алигналӷи) сообщества эскимосов был не вождём, а скорее целителем и психотерапевтом, с помощью двойника или помощника в виде доброго духа излечивающим раны и дающим советы, возвращающим домой потерявшихся охотников, вызывающий хорошую погоду и т. д., а также призывающим на помощь людям духов, или отгоняющим их. Его или её роль заключалась в том, чтобы видеть, толковать и заклинать неуловимое и невидимое. Шаманов никто не обучал — считалось, что они рождены с этой способностью и показывают её, когда приходит время. В процессе выполнения своих обязанностей шаманы часто использовали барабанный ритм, песни и пляски.

Функция шамана почти отмерла в христианизированном эскимосском обществе.

Боги

У эскимосов нет богов, хотя некоторые имена из эскимосской мифологической традиции часто называются богами в неэскимосской литературе. То, что имеется в виду — это персонажи из литературы ужасов — подлые, невидимые, мстительные, деспотичные, могущественные существа, либо чрезвычайно могущественные туурнгаит, либо людские или животные анирниит, превратившиеся в какой-нибудь истории в страшные существа из-за оскорбления или страха.

Ниже приводятся примеры эскимосских мифологических персонажей, владеющих властью над какой-нибудь частью эскимосского мира:

  • Седна — хозяйка морских животных
    • Седна (Санна в современном иниктикутском произношении) известна под многими именами, в том числе Нерривик, Арнаркагссак и Нулиаюк и т. д.
  • Нанук — хозяин белых медведей
  • Теккеитсерток — хозяин карибу

Список существ в эскимосской мифологии

Эскимосская мифологическая традиция была записана только в последний годы, и часто с одним мифологическим персонажем связано несколько различных историй, или, напротив, одна и та же история использует различные имена в разных ареалах. Европейцы еще сильнее запутали корпус текстов, исказив эскимосские имена при транскрибировании. Таким образом, существа в этом списке могут появляться под другими именами, или истории, с ними связанные, могут различаться у разных рассказчиков.

  • А’акулууйюси — великая мать-создатель;
  • Аглулик — дух, живущий подо льдом и помогающий охотникам и рыболовам;
  • Адлет
  • Адливун
  • Аипалувик — водное божество, связанное со смертью и разрушением;
  • Акна
  • Акыча — солярное божество, почитаемое на Аляске;
  • Алигнак — лунное божество и дух погоды, воды, приливов, затмений и землетрясений;
  • Амагук — трикстер и дух-волк;
  • Амарок — дух гигантского волка. Он преследует и пожирает любого, имевшего глупость в одиночку охотиться ночью, но он также может помочь людям в поддержании стад карибу здоровыми, убивая слабых и больных животных. В отличие от реальных волков, которые выходят на охоту стаями, Амарок охотится в одиночку. Иногда считается эквивалентным криптозоологическому вахиле.
  • Ангута — проводник, перевозящий души в царство мертвых, где они спят один год. Также, по некоторым мифам, он отец Седны.
  • Апануугак — культурный герой, изображаемый иногда как склонный к ошибкам воин, доживший тем не менее до старости, а иногда — как трусливый злодей.
  • Арнакуагсак
  • Арнапкапфаалук
  • Асиак — женский (или, реже, мужской) дух погоды, довольно часто вызываемый Ангакоком для хорошей погоды;
  • Атаксак
  • Атшен
  • Ауланерк — дружественное женское водное божество, управляющее приливами, волнами и радостью.
  • Ауманил — добрый и благодетельный дух. Также говорится, что это божество живет на суше и управляет движением колёс.
  • Ахлут' — дух, принимающий форму волка и косатки. Это злобное и опасное существо. Его можно опознать по волчьим следам, ведущим к океану и обратно.
  • Вентшукумишитеу
  • Игалук
  • Игнирток — божество света и правды;
  • Идлирагийенгет — дух океана.
  • и’ноГо тиед («дом духов») — талисман удачи и защиты, сделанный из ворвани, заключенной в шкуру морских животных.
  • Инуа или Инуат — вид души, который существует во всех людях, животных, озерах, горах, растениях. Иногда персонализируется. Понятие близко к понятию маны.
  • Исситок (также Иситок) — божество, наказывающее тех, кто нарушает табу. Обычно принимает форму гигантского летающего глаза.
  • Ишигак — маленький народец, схожий с фэйри. Они ростом примерно 30 см (1 фут) в высоту и не оставляют следов: либо потому, что такие лёгкие, либо потому, что плывут над землей.
  • Кадлу — одна или три сестры, руководящие громом;
  • Ка-Ха-Си — ленивый эскимосский мальчик, изгнанным из своего племени за то, что постоянно спал. Во сне с ним заговорила гагара и сказала спасти своё племя от голода, потому что охотники не могли найти добычу. Ка-Ха-Си обманом заставил группу моржей перебить друг друга, но его слава спасителя племени быстро испарилась. Его опять стали дразнить за его лень. Вернулся тот же сон, и Ка-Ха-Си на следующий день победил великана, который побивал всех мужчин племени в борцовских состязаниях. В итоге Ка-Ха-Си стал мудрым и многоуважаемым шаманом.
  • Кеелут — хтонический дух, похожий на безволосую собаку;
  • Кигатилик — злобный и жестокий демон, известный, главным образом, убийством шаманов;
  • Кикирн — дух в виде большой лысой собаки. Это устрашающее, но пугливое и глупое существо. Собаки и люди от него убегают, а он убегает от собак и людей. Волосами покрыты только его ступни, уши, пасть и кончик хвоста.
  • Малина
  • Матшишкапеу (мифология инну)
  • Мать Карибу — божество, порождающее карибу, важнейший источник пропитания эскимосов. Это огромное существо, вши на котором — люди и карибу.
  • Нанук
  • Негафук — дух погодных систем, особенно зимних и холодных.
  • Нерривик
  • Нутаикок — божество, управляющее айсбергами и ледниками.
  • Нуялик — женское божество охоты на суше.
  • Пана
  • Пинга («та, кто наверху в высоте») — божество охоты, плодородия и медицины. Она также проводник новоумерших душ в Адливун.
  • Пуккеенегак — женское божество детей, беременности, родов и изготовления одежды.
  • Седна — божество морской охоты (китоловства, рыболовства и т. д.)
  • Силап Инуа
  • Таркуиуп Инуа — лунное божество
  • Теккеицерток — дух охоты и хозяин оленей, один из важнейших охотничьих духов в пантеоне.
  • Торнгасоак (или Торнгасак) — очень могущественный небесный дух, одно из наиболее важных божеств в эскимосском пантеоне.
  • Торнарсук — дух царства мертвых и глава духов-охранителей, известных как торнат.
  • Тулугаак является создателем света.
  • Тупилак — мстительный дух, заточённый в амулет.
  • Тутега — мудрая старушка-дух, живущая в каменной землянке, умеющая ходить по воде;
  • Тыгиса
  • Тыкывак
  • Хозяин Карибу (мифология инну)
  • Эйекалдук (Eeyeekalduk) — божество медицины и доброго здоровья

Напишите отзыв о статье "Эскимосская мифология"

Ссылки

  • [www.bestla.dk/?side=5ef55c8deaa9b7f2dc1a993304bc05bc Bestla.dk — Мифология и Фольклор Гренландии] ( (датск.),  (англ.), начальный текст Кнуда Расмуссена)
  • [www.nac.nu.ca/publication/vol2/glossary.html Interviewing Inuit Elders / Perspectives on Traditional Law] ( (англ.), онлайн-словарь терминов эскимосской культуры)
  • [museum.chukotnet.ru/etnogr.php#belief] (этнографические сведения о Чукотке)

Отрывок, характеризующий Эскимосская мифология

– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.