Айво Иви

Айво Иви
Иван Григорьевич Векшин
Род деятельности:	Писатель
Дата рождения:	24 февраля 1897(1897-02-24)
Место рождения:	Кузебаево, Елабужский уезд, Вятская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Дата смерти:	1963(1963)

Айво́ Иви́ (24 февраля 1892, с. Кузебаево, Вятская губерния — 1963, Удмуртская АССР) — литературный псевдоним Ивана Григорьевича Векшина, российского и советского удмуртского писателя и поэта-песенника, брата поэтессы Ашальчи Оки, классика удмуртской литературы.

Биография и творчество

Родился в крестьянской семье. Высшее образование получил в Литературно-художественном институте, который окончил в 1927 году. Сотрудничал с Центриздатом. В 1932 году был осуждён в рамках «Дела Кузебая Герда» (группа удмуртских писателей была осуждена по обвинению в пропаганде кулачества и контрреволюционной деятельности), в 1936 году вышел из заключения, но к литературному творчеству больше не возвращался.

На литературном поприще выступил впервые в 1918 году. Выпустил: «Серем пырыёс» (Крупинки смеха, Ижевск, 1927) — сборник юмористических миниатюр и анекдотических рассказов; «Шулдыр даур» (Весёлое время, Ижевск, 1927) — сборник стихов и частушек.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20091011080239/www.alibudm.narod.ru/pis/pis20.html Удмуртские писатели]

Примечания

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Айво Иви

Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!