Айдл, Эрик

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эрик Айдл
Eric Idle
Дата рождения:

29 марта 1943(1943-03-29) (81 год)

Место рождения:

Саут-Шилдс (Англия)

Гражданство:

Великобритания Великобритания

Профессия:

актёр, сценарист

Карьера:

с 1967 года

Эрик Айдл (англ. Eric Idle; 29 марта 1943 года, Саут-Шилдс, Великобритания) — английский актёр, сценарист, один из комиков группы «Монти Пайтон».





Биография

Родился 29 марта 1943 года в Саут-Шилдсе (графство Дарем[1], Англия) в семье лётчика Королевских ВВС Эрнеста Айдла. Отец Эрика участвовал в Второй мировой войне, однако погиб в дорожном инциденте в канун Рождества 1945 года, когда Эрику было два года. Мать определила его в Королевскую школу Вулвергемптона, бывшую ранее сиротским приютом.

По окончании школы поступил в Пембрук-Колледж (англ.) Кембриджского университета, где изучал англистику. В 1963 году был приглашён в Footlights[2], прославленный любительский театральный клуб Кембриджского университета, а в 1965 году стал его президентом.

Долгие годы был участником комик-группы «Монти Пайтон». Его называли «третьим талантом Монти Пайтона», и он дружил с актёром Робином Уильямсом, вплоть до смерти последнего в августе 2014 года.

Также сочиняет музыку и играет на гитаре, в частности выступал как композитор в фильме Приключения барона Мюнхгаузена. В 2004 году Эрик Айдл выпустил мюзикл «Спамалот» по мотивам фильма «Монти Пайтон и Священный Грааль». В 2007 году Айдл в соавторстве с Джоном Дю Пре создал комическую ораторию «Я не мессия» по мотивам фильма «Монти Пайтон» «Житие Брайана».

Избранная фильмография

Напишите отзыв о статье "Айдл, Эрик"

Примечания

  1. С 1974 года Саут-Шилдс входит в состав графства Тайн-энд-Уир.
  2. Полное название клуба — Cambridge University Footlights Dramatic Club.

См.также

Отрывок, характеризующий Айдл, Эрик



В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому: