Айдукевич, Казимир

Казимир (Казимеж) Айдукевич
Имя при рождении:	Ajdukiewicz
Дата рождения:	12 декабря 1890(1890-12-12)
Место рождения:	Тернополь, ныне Украина
Дата смерти:	12 апреля 1963(1963-04-12) (72 года)
Место смерти:	Варшава, Польша
Школа/традиция:	Львовско-варшавская школа

Казимир (Казимеж) Айдукевич (польск. Kazimierz Ajdukiewicz; 12 декабря 1890 г., Тернополь, ныне Украина — 12 апреля 1963 г., Варшава, Польша) — польский логик и философ.

Биография

Казимир Айдукевич родился 12 декабря 1890 года в Тарнополе (современный Тернополь; город тогда находился на территории Австро-Венгрии) в семье чиновника Бронислава Айдукевича (польск. Bronisław Ajdukiewicz) и Магдалены Гартнер (польск. Magdalena Gartner). Закончил начальную школу в Кракове и гимназию во Львове. В 1908 году поступил во Львовский университет, где изучал философию у Казимира Твардовского, логику у Яна Лукасевича и математику у Вацлава Серпинского. В 1912 году защитил диссертацию «Об априоризме пространства у Канта применительно к генезису понятия пространства», написанную под руководством Твардовского, и получил степень доктора философии; продолжил образование в Гёттингенском университете, где слушал лекции Э. Гуссерля, А. Рейнаха, Л. Нельсона и Д. Гильберта.

После начала Первой мировой войны Айдукевич был призван в австро-венгерскую армию и воевал на итальянском фронте. В 1918 году, после образования независимого Польского государства, вступил в польскую армию. В 1920 году женился на Марии, дочери Казимира Твардовского (позднее у них родились сын и дочь). Демобилизовался в конце 1920 года в чине капитана артиллерии.

В 1922—1925 годах — доцент Львовского университета. В 1925—1939 годах был профессором Варшавского и Львовского университетов.

После окончания Второй мировой войны Айдукевич занял кафедру методологии и теории науки (позднее переименованную в кафедру логики) в Познанском университете (в 1948—1952 годах работал ректором этого университета). C 1953 года — главный редактор журнала «Studia logica». В 1955 году переехал в Варшаву, где работал профессором логики Варшавского университета и одновременно возглавлял сектор логики в Институте философии и социологии Польской академии наук.

12 апреля 1963 года умер ночью от сердечного приступа.

Профессиональная деятельность

В 1920—1930-х гг. принадлежал к Львовско-варшавской школе. Разрабатывал логико-семантическую концепцию значения, согласно которой значение и смысл термина определяются способом его употребления в определённой концептуальной системе. Отождествив научную теорию с замкнутой в логико-семантическом отношении системой понятий, Айдукевич пришёл к так называемому радикальному конвенционализму. Айдукевич считал, что исходные принципы и понятия языка науки, а также правила логического вывода и эмпирической интерпретации научных предложений основаны на конвенциях. Рисуемая теорией «картина реальности», по мысли Айдукевича, целиком зависит от системы понятий и меняется при переходе от одной системы к другой. Теоретические системы, согласно этой концепции, «взаимонепереводимы», поскольку не существует нейтрального (т. e. независимого от понятийного аппарата теории) языка чувственных данных как основы для перевода.

Свойственная этой доктрине абсолютизация конвенциональных моментов вступала в конфликт с требованием объективности научного знания и критериев его оценки; её последовательное развитие вело к релятивизму и агностицизму. В 1950-х гг. Айдукевич отказался от некоторых существенных пунктов своей первоначальной концепции (в том числе от тезиса «взаимонепереводимости»), однако не сумел до конца преодолеть двойственность своих взглядов, колебавшихся между материализмом и идеализмом. Философско-методологические установки Айдукевича были близки идеям Венского кружка.

Айдукевичу принадлежат оригинальные результаты в теории логического вывода и теории определения, в логике вопросов и индуктивной логике, логической семантике и синтаксисе, а также ряд ценных методологических разработок.

Сочинения

• [philosophy.ru/iphras/library/phnauk2/SCIENCE8.htm Картина мира и понятийный аппарат]

Литература

• Лихин А. Ф.  Проблема обоснования аналитических предложений в работах К. Айдукевича // Актуальные проблемы марксистско-ленинской философии. — М.: Изд-во Московского университета, 1973. — 353 с. — С. 117—126.
• Никифоров А. П.  Значение языковых выражений у К. Айдукевича // Эпистемология & философия науки. — 2007. — Т. XIV, № 4. — С. 241—242.
• Порус В. Н.  «Радикальный конвенционализм» К. Айдукевича и его место в дискуссиях о научной рациональности // Порус В. Н. Рациональность. Наука. Культура. — М.: Ун-т Российской академии образования, 2002. — 351 с. — ISBN 5-8125-0251-X. — С. 204—216.
• Солодухина А. О.  Решил ли Айдукевич апорию Зенона «Стрела»? // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке. Материалы III Общероссийской научной конференции. 19—21 июня 1996 г. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996.

Ссылки

• [iph.ras.ru/elib/0078.html Айдукевич]
• [web.archive.org/web/20071030221324/www.fmag.unict.it/~polphil/PolPhil/Ajduk/Ajduk.html Kazimierz Ajdukiewicz. Polish Philosophy Page] (англ.). Проверено 28 августа 2009.

Отрывок, характеризующий Айдукевич, Казимир

– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.