Айзекс, Айзек

Айзек Альфред Айзекс Isaac Alfred Isaacs
9-й генерал-губернатор Австралии
21 января 1931 — 23 января 1936
Монарх:	Георг VЭдвард VIII
Предшественник:	Джон Бэрд
Преемник:	Александр Хоур-Ратвен
3-й судья Высокого суда Австралии
2 апреля 1930 — 21 января 1931
Предшественник:	Адриан Нокс
Преемник:	Фрэнк Даффи
Вероисповедание:	иудаизм
Рождение:	6 августа 1855(1855-08-06) Мельбурн, Виктория, Австралия
Смерть:	11 февраля 1948(1948-02-11) (92 года) Мельбурн, Виктория, Австралия
Отец:	Альфред Айзекс
Мать:	Ребекка Абрахамс
Супруга:	Дебора «Дейзи» Джейкобс (1870—1960)
Дети:	2 дочери
Образование:	Университет Мельбурна
Учёная степень:	магистр юридических наук
Профессия:	юрист
Награды:

Айзек Альфред Айзекс (англ. Isaac Alfred Isaacs; 6 августа 1855, Мельбурн, Виктория, Австралия — 11 февраля 1948, там же) — британский государственный и политический деятель, девятый генерал-губернатор Австралии с 21 января 1931 по 23 января 1936 года.

Биография

Молодые годы, семья и образование

Айзек Айзекс является сыном Альфреда Айзекса, портного еврейского происхождения из города Млава в Польше. В поисках поправления своего финансового состояния, Альфред покинул Польшу и дошёл до территорий, называющихся сейчас Германией, и провёл несколько месяцев в Берлине и Франкфурте. К 1845 году он дошёл до Парижа и прибыл на работу в Лондон, где встретился с Ребеккой Абрахамс, в 1849 году они поженились. После того, как известия о викторианской золотой лихорадке 1851 года достигли Великобритании, Айзекс решил эмигрировать. В июне 1854 года они отчалили из Ливерпуля и в сентябре прибыли в Мельбурн. Через некоторое время после прибытия, Айзекс переехал в коттедж с магазином на Элизабет-стрит в Мельбурне, где Альфред продолжил занятие пошивом. Исаак Альфред Айзекс родился в этом коттедже 6 августа 1855 года. Его семья переезжала в различные места по всему Мельбурну, и наконец в 1859 году они осели в Якандандахе в северной Виктории, неподалеку от друзей семьи. В это время Якандандах был центром золотодобычи с населением в 3 тысячи человек.

У Айзека Айзекса были три брата и сестры, Джон, впоследствии ставший адвокатом и член парламента Виктории, Кэролин и Ханна родились в Якандандахе. Другой брат, родился в Мельбурне, и сестра, родившаяся в Якандандахе, умерли в раннем возрасте. Его первое формальное школьное обучение прошло в небольшом частном учреждении около 1860 года. В восемь лет он выиграл приз школы по арифметике. Государственная школа в Якандандахе была открыта в 1863 году и Айзекс сразу поступил туда учиться. Здесь он преуспел в учёбе, особенно в арифметике и языках, хотя он часто прогуливал уроки, чтобы провести время в близлежащих горных лагерях. Чтобы помочь Айзексу получить лучшее и качественное образование, в 1867 году его семья переехала в соседний Бичуорт, где он поступил в общую школу, а потом в гимназию. Он преуспел в гимназии, став лидером уже в первом году и выиграв множество призов. Во втором году он работал неполный рабочий день в качестве помощника учителя в школе, и после школы обучал однокурсников. В сентябре 1870 года, когда Айзексу было всего 15 лет, он сдал экзамен на учителя и с тех пор преподавал в школе до 1873 года.

Во время работы в государственной школе, Айзекс впервые столкнулся с законами на неудачном судебном процессе в уездном суде в 1875году. Он оспаривал договоренность оплаты с директором своей школы. После возвращения к преподаванию в гимназии, он расширил свой интерес к законам; начал читать юридическую литературу и участвовать в судебных заседаниях.

В детстве Айзекс изучил и стал свободно владеть русским языком, на котором часто говорили его родители, а также английским и немецким. Позже Айзекс получил различные степени мастерства на итальянском, французском, греческом, хинди и китайском языках.

Юридическая и политическая карьера

В 1875 году он переехал в Мельбурн и устроился работать в канцелярии протонотария в Юридическом отделе. В 1876 году, работая полный рабочий день, он изучал право в Университете Мельбурна, окончив его в 1883 году со степенью магистра юридических наук. 18 июля 1888 года он женился на Деборе «Дейзи» Джейкобс в доме её родителей в Сант-Килде. У них было две дочери, родившихся в 1890 и 1892 году. Первая дочь Марджори (миссис Дэвид Коэн), умерла в 1968 году, пережив сына Томаса Б. Коэна, вторая — Нэнси (миссис Сефтон Каллен). Леди «Дейзи» умерла в 1960 году в Боурале в штате Новый Южный Уэльс.

В 1892 году Айзекс был избран в Законодательное собрание штата Виктория от Либеральной партии. В 1893 году он стал заместителем министра юстиции. Он был членом от избирательного округа Богонг с мая 1892 до мая 1893 года и с июня 1893 по май 1901 года. В 1897 году он был избран в Конвент, разработавший Конституцию Австралии, где он поддерживал тех, кто выступал за более демократический проект. В 1899 году он стал королевским адвокатом.

В 1901 году Айзекс был избран в первый состав парламента Австралии в качестве важнейшего сторонника Эдмунда Бартона и его протекционистского правительства. Он был одним из группы заднескамеечников — более радикальных политиков, заслуживших неприязнь многих своих коллег за отчужденность и скорее самодовольное отношение к политике.

В 1905 году Альфред Дикин назначил Айзекса Генеральным прокурором, к 1906 году Дикин был заинтересован, чтобы оставить его вне политики, назначив его на место судьи Высокого суда Австралии. В Высоком суде он присоединился к Генри Хиггинсу, главе радикального меньшинства на суде в оппозиции к главному судье сэру Сэмюэлю Гриффиту. Он служил в суде в течение 24 лет. В 1928 году Айзекс стал Кавалером Ордена Святого Михаила и Святого Георгия за службу в Высоком суде. В 1930 году премьер-министр от лейбористов Джеймс Скаллин, назначил 75-летнего Айзекса главным судьей. Вскоре после этого, однако, Скаллин постановил назначить Айзекса на пост генерал-губернатора Австралии. Скаллин лично посоветовал королю Георгу V сделать назначение во время своей поездки в Европу в 1930 году. Король неохотно согласился, хотя его собственное предпочтение он отдавал фельдмаршалу сэру Уильяму Бидвуду, командиру АНЗАК во время Первой мировой войны. Айзекс согласился на сокращение заработной платы и отказался от своих официальных резиденций в Сиднее и Мельбурне. Хотя он был приведен к присяге в офисе Законодательного совета в Мельбурне, а не в здании парламента в Канберре, он был первым генерал-губернатор постоянно живущим в Доме правительства в Канберре. В апреле 1932 года Айзекс стал Кавалером Большого креста Ордена Святого Михаила и Святого Георгия. Срок его генерал-губернаторства подошёл к концу 23 января 1936 года, и он удалился в Викторию. В 1937 году он стал Кавалером Большого креста Ордена Бани.

Оппозиция политическому сионизму

Айзекс был 81 год, когда в 1936 году закончилось его пребывание на политическом посту, но его общественная жизнь была далека от завершения. Он оставался активным ещё на одно десятилетие и часто писал о вопросах конституционного права. В 1940-х годах он стал втянутым в спор с еврейской общиной как в Австралии и на международном уровне о его откровенной оппозиции к сионизму. Его главным критиком был Юлиус Стоун. А Айзекс был поддержан раввином Яковом Данглоу и Гарольдом Боасом. Айзекс настаивал, что иудаизм был религиозной самобытностью, а не национальным или этническим компонентом. Он выступал против самого понятия еврейского государства в Палестине.

Айзекс различал сионизм культурный, политический и религиозный, отчасти потому, что он не любил национализм всех видов и видел сионизм как форму еврейского национального шовинизма и отчасти потому, что он видел сионистскую агитацию в Палестине как нелояльную Британской империи, которой он был верен. Когда в 1946 году сионистские террористы взорвали гостиницу «Царь Давид», он написал, что «честь евреев по всему миру требует отказа от политического сионизма». Айзекс заявлял, что:

Сионистское движение в целом стало продвигать собственную необоснованную трактовку Декларации Бальфура, и предъявлять требования, возбуждающие антагонизм в почти 400 миллионном мусульманском мире, тем самым угрожая безопасности нашей империи, ставя под угрозу мир и подвергая опасности некоторые из самых священных ассоциаций еврейских, христианских и мусульманских конфессий. Кроме присущей им несправедливости по отношению к другим, эти требования будут, я думаю, серьезно и негативно влиять на общее положение евреев во всем мире.

Айзек Альфред Айзекс скончался 11 февраля 1948 года в Мельбурне, не дожив года до создания Государства Израиль.

Память

В 1966 году в честь Айзекса был назван пригород Канберры. В 1973 году Айзекс был удостоен портрета на почтовой марке Почты Австралии.

Библиография

• The new agriculture, 1901, Melbourne : Department of Agriculture
• [nla.gov.au/nla.aus-vn311069 Opinion of the Hon. Isaac A. Isaacs, K.C., M.P., re the case of Lieutenant Witton], 1902, Melbourne : [s.n.]
• The Riverina Transport case, 1938, Melbourne : Australian Natives' Association, Victorian Board of Directors
• Australian democracy and our constitutional system, 1939, Melbourne : Horticultural Press
• An appeal for a greater Australia : the nation must itself take power for its post-war reconstruction; the constitutional issue stated; dynamic democracy, 1943, Melbourne : Horticultural Press
• Referendum powers : :a stepping stone to greater freedom, 1946, Melbourne : [s.n.]
• Palestine : peace and prosperity or war and destruction? Political Zionism : undemocratic, unjust, dangerous, 1946, Melbourne : Ramsey Ware Publishing

Ссылки

• [www.unimelb.edu.au/150/150people/isaacs.html Айзек Альфред Айзекс], Университет Мельбурна
• [www.adb.online.anu.edu.au/biogs/A090439b.htm?hilite=isaacs Айзек Альфред Айзекс], Словарь австралийских биографий
• [www.nla.gov.au/ms/findaids/2755.html Бумаги Айзека Альфреда Айзекса], Национальная библиотека Австралии
• [www.parliament.vic.gov.au/re-member/bioregfull.cfm?mid=468 Айзек Альфред Айзекс]
• [psephos.adam-carr.net/countries/a/australia/1901/1901repsvic.txt Результаты выборов 1901 года]

Отрывок, характеризующий Айзекс, Айзек

– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.