Айзли, Лорен

Лорен Айзли
Loren Eiseley
Лорен Айзли. Фото с сайта Университета Пенсильвании.
Дата рождения:	3 сентября 1907(1907-09-03)
Место рождения:	штат Небраска
Дата смерти:	9 июля 1977(1977-07-09) (69 лет)
Гражданство:	США
Род деятельности:	прозаик, поэт, эссеист
Годы творчества:	1957—1977
Дебют:	сборник эссе «Необъятный путь» (англ. «The Immense Journey»)
[www.eiseley.org/ eley.org]

Лорен Айзли (англ. Loren Eiseley, 3 сентября 1907 — 9 июля 1977) — один из наиболее прославленных современных эссеистов Америки.

Известный антрополог и натуралист, он дебютировал на литературном поприще в 1957 г., выпустив по сей день переиздающийся сборник эссе «Необъятный путь» (англ. «The Immense Journey»), главная тема которого — эволюция жизни на Земле. Последовал ещё десяток сборников эссе, очерков, рассказов и стихотворений, в которых писатель показал себя не только продолжателем в XX в. гуманистических традиций Ралфа Уолдо Эмерсона и Генри Девида Торо, но и выдающимся стилистом. Его книги вызвали восторженные отзывы таких непохожих друг на друга критиков, как английский поэт У. X. Оден и американский генетик русского происхождения Феодосий Добржанский, а фантаст Рэй Брэдбери писал, что благодаря им он стал другим человеком. Произведения Айзли включаются в антологии американской литературы как образцы стилистического мастерства и философской глубины, во многих университетах его капитальный труд о дарвинизме, «Век Дарвина» (Darwin’s Century, 1958), является обязательным чтением на кафедре философии естественных наук. За свои литературные заслуги он в 1971 г. был избран в члены Национального института искусства и литературы США — редкая честь для представителя академического мира.

Биография

Общая биография

Жизнь писателя складывалась непросто. Он родился и вырос на Среднем Западе, в штате Небраска, суровая природа которого запечатлена им во многих философских этюдах. Мать его, глухая с детства, приучила чуткого мальчика к тишине, а отец, актёр провинциального театра и коммивояжёр, часто бывал в разъездах. Ранние годы Айзли, единственного ребёнка е семье (сводный брат по отцовской линии был намного старше и жил отдельно), прошли под знаком одиночества не менее сурового, чем окружавшая его природа. Пожалуй, это и заставило его рано обратить внимание на естественный мир, а впоследствии и заинтересоваться вопросом о месте в нём человека. По этой же причине он рано научился читать.

Примечательно, что одна из первых, поразивших его воображение, был роман Дефо «Робинзон Крузо». Это был подарок ему от приехавшего в гости сводного брата, который дочитал ему роман до того места, где герой обнаруживает следы чьих-то ног на песке. Дальше пятилетний Лорен, читая по складам, разобрался сам. Так ему открылся большой мир литературы. К.тому времени как Айзли поступил в среднюю школу, он был не по годам начитан.

Впрочем, учился он неважно — особенно в университете штата Небраска, куда поступил в 1925 г. Не имея перед собой определенной цели, он несколько раз бросал учёбу и скитался по стране с армией безработных. Для Айзли это было время больших испытаний. К ним относится смерть обожаемого им отца (к неуравновешенной матери он любви не питал) и туберкулез, от которого он лечился в калифорнийской пустыне. «Великая депрессия» — экономический кризис 1929-30-х гг. — пополнила ряды бродяг и безработных, как и Айзли разъезжавших «зайцем» на товарных поездах. Он мог бы и дальше ездить с ними — катиться вниз по наклонной плоскости, но вовремя спохватился.

В 1931 г., с возобновлением учёбы, в жизни Айзли происходит крутой перелом. Во время летних каникул он ездит на палеонтологические раскопки в бедленд родного штата. Работа «охотника за окаменелостями» вдохновляет его. Он кончает университет штата Небраска (с опозданием на четыре года) и поступает в аспирантуру при кафедре антропологии Пенсильванского университета в Филадельфии, где становится учеником Ф. Спека, известного специалиста по культуре североамериканских индейцев. Защитив в 1937 г. докторскую диссертацию (о проблемах периодизации четвертичных оледенений) и вскоре женившисъ, Айзли посвящает себя науке, преподает; служит он и крупным университетским администратором. Между тем, наряду с многочисленными научными трудами, одно за другим начинают появляться его художественные произведения, принесшие ему мгновенную литературную славу.

Краткий обзор литературной деятельности

В своих глубоко личных эссе, одновременно и философских, и автобиографических, Айзли настойчиво проводит мысль о единстве человека и природы. Жизнь для него — великая тайна космических масштабов, мимо которой человек, погружённый в свои будни, проходит, не замечая. Вот почему у Айзли так часто встречаются такие слова, как «чудо» и «чудесное», «сказка» и «волшебство». По этой же причине он в своё время принципиально выступал против загрязнения окружающей среды и гонки вооружений, предупреждая, что человечество стоит на грани мировой катастрофы, которая уничтожит не только его самого, но и все живое на планете. Напоминая о хрупкости жизни, о туманности её возникновения и бесконечно долгом пути эволюции, писатель заставляет своего читателя по-новому взглянуть на окружающее — и на самого себя.

Полный перечень его литературных и научных наград занимает более двух страниц печатного текста.

Рост литературной деятельности

Литературный талант Айзли проявился рано. Уже его школьные сочинения обращали на себя внимание — настолько, что его дважды обвинили в плагиате: в последнем классе средней школы и на первом курсе университета. Так хорошо, утверждали учителя, этот долговязый, несколько застенчивый парень писать не может. В университете штата Небраска он работал помощником редактора нового литературного журнала «Прэри скунер», выпускаемого кафедрой английской литературы, и в нём опубликовал свои первые пробы пера — рассказы, лирические очерки, стихи. Литературные занятия он не оставлял даже тогда, когда активно прокладывал себе путь в науку. Почти все эссе, вошедшие в первый его сборник, были предварительно опубликованы им в периодической печати — в частности, в таких популярных в Америке журналах, как «Харперс» и «Американ сколар». Но по-настоящему Айзли-прозаик заявил о себе в пятидесятилетнем возрасте публикацией «Необъятного пути» (1957).

Признание

Литературная слава застала Айзли в Пенсильванском университете, где он уже лет десять заведовал кафедрой антропологии, сменив на этом посту своего учителя, профессора Ф. Спека. Ещё некоторое время он шёл прежним, испытанным путём — в 1959 г. даже стал проректором университета, но поэт в нём явно начал преобладать над администратором и ученым. Участились выступления Айзли перед широкой аудиторией с лекциями под разными названиями, но на одну и ту же тему: «Человек и вечность»; некоторые из этих лекций он потом перерабатывал в художественные произведения и публиковал. Так, на стыке науки и искусства, он нашёл своё истинное призвание.

Это был второй перелом в жизни Айзли, не менее значительный, чем первый: из маститого ученого он превратился в мастера слова. Соответственно изменился и его статус в Пенсильванском университете. К началу 60-х гг. специально созданная для него почетная профессорская должность освободила Айзли от административных обязанностей и дала ему возможность почти целиком посвятить себя литературе. Это позволило ему завершить некоторые из своих лучших работ — в том числе и известную книгу «Непредсказуемая Вселенная» (англ. The Unexpected Universe, 1969), несколько сборников стихов и две лирические автобиографии.

Ранняя смерть (он скончался в 69 лет от рака поджелудочной железы) оборвала работу над рядом новых литературных проектов, но путь, который он успел проделать за свою жизнь, и так был «необъятен».

Библиография

Основные работы

• Charles Darwin, (1956) W.H. Freeman
• The Immense Journey (1957) Vintage Books, Random House
• Darwin’s Century (1958) Doubleday
• The Firmament of Time (1960) Atheneum
• The Man Who Saw Through Time (1973) Scribner
• The Mind as Nature (1962) Harper and Row
• Man, Time, and Prophecy, (1966) Harcourt, Brace & World
• The Unexpected Universe (1969) Harcourt, Brace and World
• The Invisible Pyramid: A Naturalist Analyses the Rocket Century (1971) Devin-Adair Pub.
• The Night Country: Reflections of a Bone-Hunting Man (1971) Scribner
• Another Kind of Autumn (1977) Scribner
• The Star Thrower (1978) Times Books, Random House
• Darwin and the Mysterious Mr. X: New Light on the Evolutionists (1979) E.P. Dutton
• The Lost Notebooks of Loren Eiseley, Kenneth Heuer editor, (1987) Little Brown & Co.
• How Flowers Changed the World, with photographs by Gerald Ackerman. (1996) Random House

Мемуары

• All The Strange Hours: The Excavation of a Life (1975) Scribner
• The Brown Wasps: A Collection of Three Essays in Autobiography (1969) Perishable Press, Mount Horeb, WI

Поэзия

• Notes of an Alchemist (1972) Scribner, McMillan
• The Innocent Assassins (1973) Scribner
• All The Night Wings (1978) Times Books

Ссылки

Интернет-ссылки

• [eiseley-rus.ning.com/ Русскоязычная сеть поклонников творчества Лорена Айзли] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3879 дней))
• [eiseley-rus.ning.com/page/skachat-izbrannye-teksty Сборник избранных рассказов Лорена Айзли «Взмах крыла»] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3879 дней))
• [www.eiseley.org/biographical-note.pdf#page=4 Eiseley collection found in Lincoln City]

Книги по теме

На английском языке

• Angyal, Andrew J., Loren Eiseley (Boston, MA : G. K. Hall & Co., 1983). ISBN 0-8057-7381-9
• Christianson, Gale E., Fox at the Wood’s Edge: A Biography of Loren Eiseley. H.Holt Brown, 1990, University of Nebraska Press 2000 reissue: ISBN 0-8032-6410-0
• Eiseley, Loren, All The Strange Hours: The Excavation of a Life. Scribner, 1975.
• Eiseley, Loren and Kenneth Heuer, Ed., The Lost Notebooks of Loren Eiseley. Little, Brown, 1987.
• Gerber, Leslie E. and Margaret McFadden, Loren Eiseley (New York : Frederick Ungar Publishing Co., 1983). ISBN 0-8044-5424-8

Отрывок, характеризующий Айзли, Лорен

Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.